Читаем без скачивания Иллюзии. 1968—1978 (Роман, повесть) - Александр Русов

Казенные фотографии: для паспорта, пропуска, в дело — никуда не годятся. Базанов на них — «сундук», туповатый малый. Рыбочкин на подобных фотографиях выглядит, пожалуй, благообразнее.

А вот новые базановские сотрудники последней поры на групповой, тоже казенной, фотографии напоминают беззаботных птах. Лишь нескольких я знаю по именам и фамилиям. Сравнение с птичьим вольером напрашивается само собой даже не потому, что среди них много молодежи (у Базанова всегда работала только молодежь), но, прежде всего, из-за сопоставления этих лиц с лицами двух ветеранов, едва не затерявшихся на снимке. Несмотря на мелкость деталей, контраст разителен. Печальный, находящийся как бы уже не с ними, молодыми, Базанов и маленький, заметно поседевший Рыбочкин.

В компании снимавшихся несколько хорошеньких девушек, но я не знаю, успел ли Базанов втянуть их в свою систему, подвергая риску (или счастью?) з а б е р е м е н е т ь, понести от него. Более точного слова не могу подобрать. Именно так, мне кажется, чувствовал, так поступал и мыслил Базанов, когда речь шла о близких женщинах и мужчинах или о ближайших — учениках. Просто в отношениях с женщинами все кончалось наиболее естественным образом.

Он стремился продолжить в них свою жизнь. Раздать себя. Породить, разбудить в них творческое начало и оплодотворить его неповторимостью своей личности. Он  ж а ж д а л  учеников, учениц. Ему было что передать им. Его грызла постоянная неудовлетворенность, ненасытность. Возможно, ситуация усугублялась тем, что единственный ученик Рыбочкин не стал его, базановским, продолжением. «Отец термодинамической химии» страдал от неосуществленности своего самого заветного замысла — создать школу. Пожалуй, его многочисленные женщины — это тоже нечто вроде «побочного эффекта Базанова».

В нем было что-то от прирожденного проповедника. Его отягощал некий избыток духовных и физических сил, от которого не было иного освобождения, как переход в тела и души других людей, подчас случайных, с которыми сталкивала его жизнь. Всевозможные отклонения, бессмысленная «побочность» его поступков были обусловлены как раз невозможностью передать себя тем, для кого он был предназначен.

Если даже последние «ученицы» Базанова и не находились в этом его лабораторном вольере, то нет сомнений, что они все-таки существовали. Иначе бы доведенная до предела Лариса не решилась на тот последний, отчаянный шаг, после которого все так быстро пришло к развязке. Эта ее вторая попытка «спастись» оказалась, к сожалению, более удачной, чем первая, — может, именно потому, что на сей раз она спасала не столько себя, сколько пыталась вылечить шоком своего несчастного мужа. С расстояния прошедших дней ее поступок выглядит мелким, ничтожным, беспомощным, хотя, признаться, я ничего не знаю о том человеке, который оказался удачливее или несчастливее меня. Возможно, он и не был для нее одним лишь слепым орудием мести.

Разбирая многочисленные базановские фотографии, я испытываю великое искушение отпечатать их все в едином масштабе, совместить множество лиц в одном и посмотреть, что из этого получится. Каким будет портрет? К чему он окажется ближе: к ангелу, дьяволу, обыкновенному взрослому человеку или к мальчику с ружьем на контрастном снимке начала пятидесятых годов?

VII

Поиски неизбежно возвращают меня к личности Максима Брониславовича Френовского. Пытаясь разобраться в этом чрезвычайно запутанном деле, начав копать, я понял, что меня интересует все, связанное с ним, с его родителями, женой, детьми, внуками, которых он так любил, с его детством и юностью, а главное — с тем периодом, который выпадает на самую плодотворную в деловом отношении полосу его жизни.

Время основного, решительного рывка приходится у Френовского на годы войны, а подготовки к нему — на предвоенные годы. Они с Базановым в разное время окончили один институт. К этому следует присовокупить, что Френовский не был на фронте и что семейная база для вышеозначенного рывка (профессорский сын) имелась. И способностями бог не обидел. Тем более — честолюбием.

Но была война, был маленький химический завод, откуда не брали на фронт, и определенные обстоятельства, лепившие мягкую глину, формировавшие характер, вырабатывавшие систему ценностей и стиль поведения.

Как-то, еще в пору их добрых отношений, Максим Брониславович признался Базанову:

— Вам, Виктор Алексеевич, вашему поколению повезло куда больше, чем нам. Вы не пережили войны, и нас еще не учили тому, чему уже вас учили.

Признавая лучшую профессиональную подготовку двадцатипятилетнего кандидата наук, Френовский пытался как бы самооправдаться, выявить главную причину того, почему он защитил кандидатскую диссертацию только в сорок шесть лет. На самом деле существовало много разных причин, объективных и субъективных. Была цель завоевать прочное положение, был соблазн сразу занять высокооплачиваемую должность — и своя за них расплата. На долю Максима Брониславовича выпала не одна война, а три по меньшей мере, причем последние две — исключительно междоусобного характера. Словом, как и Базанов, он добился того, чего добивался, и заплатил по всем счетам.

Молодому Френовскому прежде всего необходимо было установить нужные связи, отыскать и обеспечить доступ к надежному рычагу, который смог бы в дальнейшем поднять его на должную высоту. Самой подходящей оказалась должность начальника лаборатории в отраслевом научно-исследовательском институте, которую он в конце концов получил. Помимо прочего, ему приходилось думать не только о себе, но и о любимой жене, о маленькой дочери. Он не хотел и не мог терять времени даром, не желал ждать, смиряться, пребывать долгие годы в скромном положении домогающегося ученой степени аспиранта. К тому же наука не очень интересовала его. Он чувствовал в себе недюжинные силы, осознавал свое превосходство над теми, кто работал рядом. Потребность повелевать и властвовать постепенно становилась жизненно необходимой. Он верил, что на этом пути его ждет успех. Он играл и выигрывал. Казалось, что обретаемый капитал обладает чудесной способностью расти сам по себе, будто является частью живой природы — могучим, щедро плодоносящим деревом. Он умел добиваться премий, всякого рода вознаграждений для себя и для тех, кто был ему нужен. От него зависели многие — практически все, кто такими способностями не обладал. Он получил свободный доступ в директорский кабинет. Уже проявлял способности стратега. Уже приносил институту ощутимую прибыль — во всяком случае, только так можно было истолковать характер финансовых сводок, подытоживающих работу его лаборатории. Политические игры стали его страстью, все остальное — средствами ее утоления.

Может, и выиграл бы в конце концов Максим Брониславович, но слишком уж затянулись игры. Годы шли, времена менялись. Он защитил кандидатскую, занял прочное положение институтского «премьера» и стал думать о докторской диссертации.

Тут он столкнулся с непреодолимой трудностью. Руководитель его кандидатской работы, уважаемый профессор, как-то сказал:

— Забудь о докторской, Макс. Ты не ученый. Никогда им не был и уже никогда не станешь. Кандидатская-то твоя мало что стоит.

Максим Брониславович не послушался доброго совета. Обиделся, озлился, нагрубил профессору.

— Ты не защитишь докторской, — повторил профессор.

— Посмотрим, — сказал Максим Брониславович, ослепительно блеснув металлической оправой очков.

Еще лет пять потребовалось Максиму Брониславовичу, чтобы выжить уважаемого профессора из института. На это ушли время и силы. Появилось много врагов — в основном из учеников и сторонников профессора. Когда путь оказался расчищен, подоспел срок прийти в институт Базанову. Френовскому рекомендовал его знакомый, профессор Музыкантов. Максим Брониславович принял на работу Виктора, конечно, не для того, чтобы с его помощью окончательно разгромить рассеянные войска противника. Он бы и сам с этим справился. Тем не менее участие молодого человека в «военных операциях» казалось Максиму Брониславовичу желательным и даже необходимым актом, подтверждением безоговорочной преданности, условием дальнейшего развития их отношений. Случилось же так, что с выходом на сцену Базанова Максим Брониславович был вовлечен в новую долголетнюю бесперспективную на этот раз для него войну.

Старый профессор оказался прав: Френовский не защитил докторскую диссертацию. Может, поэтому он так ревниво воспринимал базановские успехи, которыми тот уже поначалу не был склонен делиться со своим начальником.

А Максим Брониславович тоже хотел стать учителем, иметь свою школу. Он много знал, много умел. Хотел найти в Базанове верного последователя, воспитать достойного помощника-сына, но Базанову оказалось это ненадобно. Со свойственной молодости безжалостностью и самонадеянностью он пожелал сам выбрать свой путь. Вместо сообщника оказался конкурентом. Уж не на место ли Максима Брониславовича он все-таки метил?