Читаем без скачивания Тайнопись искусства (Сборник статей) - Делия Гусман

Вот он приезжает в Милан и поступает на службу к воинственному Лодовико Моро. В своем письме к нему он перечисляет секреты, которыми владеет: «Я могу построить переносные мосты, чрезвычайно легкие и прочные… Я также знаю способ, как поджечь и разрушить вражеские мосты… Я могу разрушить любую цитадель или крепость, если только она не покоится на скале. Я могу также создать бомбарды… которые мечут камни с частотой града… Я могу создать суда, неуязвимые для… огня и дыма. Могу также через подкопы и тайные ходы бесшумно провести войско точно в намеченное место… Я могу также сделать закрытые и совершенно неуязвимые колесницы». И тут же — мортиры, огнеметы, катапульты, баллисты, стрелометы…

«В мирное время я надеюсь с кем угодно достойно выдержать сравнение в архитектуре, в постройке зданий общественных и частных, в проведении воды из одного места в другое. Также я берусь в скульптуре из мрамора, бронзы и глины, как и в живописи, выполнять любую работу не хуже всякого, кто пожелает со мной состязаться».

Когда, где, при помощи чего или кого овладел Леонардо этими секретами и умениями?!

Но при дворе миланского герцога они ему почти не пригодились. Тиран любил развлекаться больше, чем воевать.

Веселиться так веселиться! Леонардо устраивал такие фантастические представления и технически совершенные ревю, что даже у нас захватывает дух при описании его неслыханных аттракционов.

13 января 1490 года в миланском замке состоялось представление, основой для которого послужила поэма Беллинчони «Рай».

Под самый потолок было поднято полушарие с искусно проделанными отверстиями, создававшими иллюзию небосвода. Мощные железные крепления с подвижными рычагами, рассказывает очевидец, вращали «сферу с восемью ангелами. Восемь мальчиков лет десяти стояли на платформах миндалевидной формы. На самой большой платформе периодически поднимался и опускался юноша, изображавший архангела Гавриила. „Рай“ Леонардо имел форму разрезанного пополам яйца, выложенного изнутри золотом и светящегося ярко, наподобие звезд небесных. В семи отверстиях — одни выше, другие ниже — блистали семь планет. И в сем „Раю“ беспрестанно звучала музыка сладостная и песни нежнейшие…»

Но за всеми этими чудесами, феериями, апокалиптическим разгулом проглядывает иной Леонардо. Он немного грустен и печален. Об этом можно судить по сказкам и басням, которые он сочинял в то время. Может быть, для него это был способ общения с античностью, язычеством, мифом? Что это? Игра? Шалости? Забавы?

Как много было задумано в миланский период! Леонардо занимался архитектурой, начиная от проектов «города будущего», которые и сейчас могли бы сослужить добрую службу архитекторам, и заканчивая мавзолеем в египетском стиле для членов королевской семьи. К слову сказать, Леонардо питал особую страсть к Востоку. Сохранились письма, в которых он рассказывает о своих странствиях по восточным землям, по горам Армении. Но абсолютно точно установлено, что в действительности этого не было.

Вряд ли Леонардо испытывал большую радость от того, что родился в свою эпоху.

Он был незаконнорожденным сыном не только Пьеро да Винчи, флорентийского нотариуса, но и всего Ренессанса. Красота истины, которой дышат все его работы, была недоступна даже лучшим из современников художника.

Можно понять Леонардо, который разражается потоком сарказма, говоря о людях, что «могут назвать себя не более чем переработчиками пищи, производителями навоза, наполнителями отхожих мест, потому что с их помощью ничего в мире не происходит; у них нет никакой доблести, и ничего от них не остается, кроме полных навозных ям». Справедливости ради надо сказать, что к концу своей жизни он стал мягче и сердечнее. Он простил людей и свое время. Дал право другим любить себя. Их было не так много, настоящих друзей, учеников, которые боготворили Леонардо и пытались его понять. Но они были.

Вот строки из письма Франческо Мельци, близкого ученика Леонардо, которое написано после смерти учителя. «Для меня он был лучшим из отцов. Невозможно выразить то горе, которое причинила мне его смерть. До самого того дня, когда тело мое будет предано земле, я буду испытывать постоянную скорбь о нем… Его смерть — горе для каждого, потому что не во власти природы сотворить другого такого человека».

Почему Леонардо не смог довести до конца так много своих начинаний и замыслов?

Ответ рядом. В основе всех его упражнений лежит попытка подняться над бренностью, преодолеть преходящее. Отвергая старые, проверенные методы и рецепты, он шел на эксперименты, чтобы понять и победить Время и вслед за Фаустом воскликнуть:

Мгновенье!О, как прекрасно ты, повремени:Воплощены следы моих борений,И не сотрутся никогда они.И, это торжество предвосхищая,Я высший миг сейчас переживаю…

Задача эта безмерно велика и требует невероятных усилий. Но каждый миг осмысленного, освященного такой целью труда достоин возвеличивания. Прошлое, настоящее и будущее сливаются в Леонардо в некоем высшем единстве, в истине. И он передает ее нам самыми разными способами.

Есть один портрет, который художник написал во время пребывания в Милане. «Портрет музыканта». Не так давно картину отреставрировали, живопись расчистили, и стало видимым то, что раньше скрывал толстый слой лака: рука музыканта держит клочок бумаги с несколькими нотными знаками. Исследователи пока безрезультатно пытаются прочесть это нотное послание. У художника нет картин, где не было бы секретов, зашифрованных знаков.

Леонардо владел методом, никем не превзойденным до сих пор, благодаря которому были сделаны открытия величайшей важности. К сожалению, они на столетия были погребены в его бумагах. Огромное количество страниц, написанных его рукой, не найдено до сих пор. Вряд ли они уничтожены. Скорее всего, их просто спрятали.

Опыт, знания, чувства, мысли, страдания — все, что он пережил, понял и вспомнил, Леонардо вложил в «Джоконду». Она была и остается его великой тайной. Точно известно, что Леонардо писал «Мону Лизу» не по заказу. Проработав над картиной четыре года, он увез незаконченную «Джоконду» с собой, чтобы никогда с ней не расставаться.

Портрет музыканта. Ок. 1487

Об этом написано так много! Книги, статьи… Целая библиотека. Можно быть уверенным в том, что будут писать и дальше. Потому что «Джоконда» — это все мы. «Джоконда» — это портрет человечества любой эпохи. «Джоконда» почти абсолютно универсальна — но только почти, потому что картина не закончена, как не может быть закончено деяние Бога.

Мы можем сказать, что написать такое невозможно. Для Леонардо не было невозможного! Он мог совершить все, что задумывал, ибо обладал свободой духа и воли. Это и есть универсальность: дух, для которого нет преград, дух, направляющий человека в его стремлениях и делающий возможным медленный, шаг за шагом, подъем человечества по ступеням великой лестницы. Дух и добрая воля.

Универсальность — это когда человеческая душа отражает в себе весь мир: горы, реки, облака… И Солнце. Универсальность — это когда в человеке живут великие люди минувших веков с их поиском ответов на «вечные» вопросы: Пифагор, Сократ, святой Франциск, Андрей Рублев…

Универсальность можно понять только через собственный опыт. Для этого нужна работа души не меньшая, чем работа рук и ума.

Удивителен пейзаж, на фоне которого изображена Джоконда. Прохладные, влажные, зеленовато-синие сумерки — не поддающееся определению время суток. Это напоминает мне пещеру, о которой рассказывает Платон. Леонардо умел делать невидимые идеи видимыми.

Во время последнего сеанса, перед разлукой (они не встретились потом никогда) Леонардо развлекал Мону Лизу рассказами. «Достиг я наконец пещеры и остановился у входа в недоумении… Я вошел и сделал несколько шагов. Насупив брови и зажмурив глаза, напрягая зрение, часто изменял я мой путь и блуждал во мраке ощупью, то туда, то сюда, стараясь что-нибудь увидеть. Но мрак был слишком глубок. И когда я некоторое время пробыл в нем, то во мне проснулись и стали бороться два чувства — страх и любопытство: страх перед исследованием темной пещеры и любопытство — нет ли в ней какой-либо чудесной тайны?»

Пещера была одним из самых любимых образов Леонардо. Его влекли к себе все тайны жизни. Джоконда с «неожиданно блеснувшим взором» замечает, что одного любопытства мало для того, чтобы узнать.

«Что же нужно еще?» — спрашивает Леонардо.

В блестящих влажных глазах, чуть припухших, как будто она только что плакала, в тихих сложенных руках, в улыбке, в этой непостижимой улыбке, во всем облике и лице, о которое разбивает головы не одно поколение ученых и исследователей, — ответ, звучащий на тысячах языков, в миллионах значений. Когда смотришь долго на «Джоконду», становится не по себе — словно попадаешь под гипноз. Попробуйте. Достоевский говорил: «Красота — это страшная и ужасная вещь! Тут дьявол с богом борется, а поле битвы — сердца людей». Бог и дьявол — это добро и зло. Поле их битвы — сердце Джоконды. Отражение их битвы — ее лицо.