Читаем без скачивания Сокол и Ласточка - Борис Акунин

Некоторые капитаны отказались, не пожелав рисковать. Если война не начнется, те, кто участвовал в нападении, окажутся вне закона. Но все же составилась эскадра из четырех сильных кораблей.

Пратту, как всегда, не повезло. Хоть плодотворная идея принадлежала ему, адмиралом выбрали старого Сандерса, уже отошедшего от дел и мирно выращивавшего сахарный тростник близ Порт-Рояля. А все потому что Сандерс, в отличие от Джереми, слыл счастливчиком.

Дальше – хуже. Старый Сандерс, которому наскучила береговая жизнь, не только с охотой согласился, но еще и пожелал поднять вымпел на «Бешеном» (так назывался корабль Пратта). Джереми перестал быть хозяином на собственном судне и в общем-то остался не у дел.

Вскоре после выхода в море эскадра попала в ураган, отбросивший ее до самой Эспаньолы. Пока чинили порванные паруса и сломанные мачты, пока шли до Сан-Диего, время было упущено. Галеоны успели сняться с якоря и уйти. Нечего и говорить, что все в эскадре винили «черный глаз» Невезучего Корсара.

Обидней всего, что расчет его оказался верен: из Европы пришло известие о войне и рейд на Сан-Диего был совершенно законен.

О том, что Испания и Англия теперь враги, корсары догадались, когда форты Сан-Диего открыли по кораблям с британским флагом залповый огонь без предупреждения.

Едва ли не первым же ядром на «Бешеном» с бизани сбило нижнюю рею, обломок которой упал на мостик и размозжил счастливчику Сандерсу голову. Второй залп был почти столь же злополучен, ибо переломил грот-мачту на пятидесятипушечном «Дербшире», самом мощном корабле эскадры, выведя его из боя.

В таких обстоятельствах, после гибели адмирала, следовало спустить его штандарт и уносить ноги, пока береговые батареи не перетопили все суда. Но Пратт поступил иначе. Он оставил вымпел Сандерса развеваться на флагштоке, поднял сигнал «делай, как я» и повел корабли вперед. Шесть раз они прошли линией параллельно укреплениям, выпустив по ним не одну сотню ядер и бомб. Батареи умолкли одна за другой – орудийная прислуга не выдерживала огня и разбегалась. Наконец, на крыше губернаторского дворца подняли белый флаг. Город сдался.

Когда победители высадились, они увидели, что Сан-Диего пуст. Жители скрылись в окрестных горах, забрав с собою все сколько-нибудь ценное и даже угнав домашний скот. В домах было нечего взять кроме кухонной посуды да мебели. Ну а золотой караван, должно быть, уже встретился с мощным конвоем, высланным ему навстречу из Гаваны.

Капитаны набросились на Пратта с упреками, виня его за бессмысленные потери. Казалось, экспедиция закончилась полным провалом.

И тогда Невезучий Корсар проявил истинное величие. Можно сказать, совершил грандиознейшее открытие в корсарском деле.

«Да, золото уплыло, и грабить в Сан-Диего нечего, – сказал он. – Но скажите мне, приятели, что во всяком городе стоит дороже всего?»

Они не знали.

«В большом и красивом каменном городе дороже всего стоят дома. Смотрите, тут есть великолепные храмы, дворцы, особняки, купеческие слады, мастерские. Все это наше. Захотим – спалим или разрушим. Но мы не монстры. Мы готовы продать эту недвижимость местным жителям по разумной таксе».

И он отправил сбежавшему губернатору письмо с деловым предложением. Каждой из построек города была назначена цена. Если владелец привезет выкуп, сохранность имущества гарантировалась. Дома тех, кто не заплатит в течение трех дней, будут сожжены. Пратт давал свое капитанское слово, что никто из доставивших выкуп не будет задержан или ограблен. К письму прилагался подробный реестр-ценник, над составлением которого корабельные писцы просидели два дня и две ночи. Дороже всего был оценен превосходный губернаторский дворец (в сто тысяч пиастров) и кафедральный собор Святого Диего (в шестьдесят пять). Самые маленькие хибары в предместьях шли всего по сотне. Как наиболее дешевые, они были предназначены к разрушению первыми.

На четвертый день грянули взрывы. Чтобы избежать всеобщего пожара, корсары начали уничтожать дома в тесных небогатых кварталах при помощи пороха.

Нашлась какая-то небоязливая женщина, которая рискнула спуститься с гор и высыпала из узелка горсть монет. Ее скромный домик был оставлен в целости и сохранности, а саму сеньору беспрепятственно отпустили обратно.

После этого в город хлынул целый поток встревоженных домовладельцев. Ни один из них не был обманут.

К исходу дня в назначенных для выкупа местах образовались длиннющие очереди. Золото и серебро тщательно взвешивали и пересчитывали, складывали в сундуки. На выкупленное имущество навешивалась печать Джереми Пратта.

Явился губернатор, чтобы спасти свой чудесный дворец, совсем недавно выстроенный из привозного итальянского мрамора.

Настоятель собора долго торговался, пытаясь сбить цену, взывал к благочестию и пугал небесной карой за святотатство, но Пратт папистских угроз не устрашился и получил от клириков сполна – и за храм Святого Диего, и за все остальные церкви, часовни и монастыри.

В результате четырехдневной торговой операции, в ходе которой порт Сан-Диего по кусочкам выкупил себя у корсаров, на флагманском корабле собралось сокровище, которое не снилось ни одному золотому каравану. Многие вельможи и купцы расплачивались драгоценными камнями – по той простой причине, что, спешно покидая город, они главную часть своих богатств зарыли в землю или спрятали в укромных местах, а алмазы, изумруды и рубины увезти было нетрудно. Не доставать же из тайников при корсарах зарытое золото и серебро? Губернатор, например, за мраморный дворец отдал большой круглый бриллиант редкой розовой окраски.

Но и золота с серебряной посудой у жителей Сан-Диего было взято невиданное количество.

С этой умопомрачительной добычей победоносная эскадра вышла в море. Дележ предполагалось произвести по возвращении, с соблюдением всех предписанных королевским законом формальностей.

Однако злая судьба Невезучего Корсара опять нанесла удар. Невесть откуда, при яснейшей погоде, вдруг налетел страшный смерч и разбросал корабли во все стороны. Три остальных судна, сильно потрепанные, в конце концов прибыли одно на Барбадос, другое в Бриджтаун, третье сдалось французам на Тортуге. Но «Бешеный», вместе с командой, сокровищем и капитаном Праттом, сгинул бесследно.

«Так и пропала самая большая в истории корсарская добыча», – с горьким вздохом завершил Логан свой рассказ.

Мичман Проныра спросил: «А может, этот ваш Пратт просто сбежал со всеми трофеями и сейчас живет где-нибудь припеваючи?»

«Где? – пожал плечами ирландец. – Такое богатство не спрячешь. И потом, он ведь на „Бешеном“ был не один. Хоть экипаж сильно поуменьшился после боя в бухте Сан-Диего, на борту оставалось почти восемьдесят душ».

Мы еще долго обсуждали эту историю, действительно захватывающую и таинственную. Но самое загадочное произошло в конце разговора.

«Что-то я нынче разболтался, – быстро проговорил Логан, услышав за дверью шаги. – Про сокровища Пратта молчок, ясно? Потом объясню…»

Вошел Дезэссар и удивился всеобщему молчанию.

Так я и не поняла, почему Гарри не пожелал продолжить разговор при капитане. Что ж, подожду объяснений.

Тема занятий с отцом Астольфом тоже была необычайно интересной. Он рассказывал о милосерднейшей сфере медицины anaesthesia, что по-гречески означает «бесчувствие». Бренное наше тело устроено наподобие крепости, все ворота которой охраняются сторожевыми псами. Имя им – нервы. Лишь только в той или иной части крепости обнаружится вражеский агент, либо укрепления подвергнутся атаке неприятеля, псы громко лают – подают сигнал, который невозможно пропустить. Этот сигнал и есть боль. Таким образом, главная миссия боли благотворна. Но с не меньшей яростью псы набрасываются и на тех, кто пытается исправить разрушения, причиненные ранением или болезнью. И тогда боль превращается в помеху, доставляющую тяжкие страдания и даже способную лишить жизни.

С незапамятных пор лекари пытаются приучить цепных псов нашего тела к дисциплине – чтоб они вгрызались только во врагов, но не в друзей. При хирургической операции, дабы ослабить терзания и метания больного, ему можно дать смесь опия и тертой мандрагоры, что погружает страдальца в сонное и бесчувственное оцепенение. Но дозу следует соотносить с состоянием пациента. Если он недостаточно силен, сон может оказаться вечным. От слишком большой порции опиата умер Авиценна, великий медик Востока. Его последователи, арабские лекари, протирают раненое место губкой, смоченной в растворе гашиша – это тоже дает облегчение. Ту же губку можно приложить к лицу оперируемого, и, надышавшись дурманного аромата, он засыпает. А в Англии с давних времен известен дуэйл – порошок из желчи кастрированного кабана, латука, болиголова, белены, брионии и корня мандрагоры.

Некоторые отцы церкви заявляют, что применение обезболивающих средств противно религии, ибо нельзя при помощи хитроумных уловок уклоняться от испытаний, которые ниспосылает нам Господь. Но отец Астольф полагает, что нельзя требовать от слабой человеческой плоти слишком многого. Не всем, как ему, ниспослан дар исцеляющей молитвы, а долг врача – не только лечить больного, но и по мере сил избавлять его от лишних мук.