Читаем без скачивания Любовь к далекой: поэзия, проза, письма, воспоминания - Виктор Гофман

Ему ничего не ответили, хотя и посмотрели на пол. Плавно заиграл оркестр. Жухин придвинулся к Зине.

– Вы что же – большая любительница кататься? — спросил он тихо. – Это весело?

Очень. Она задорно взглянула на него. — А вы сами не катаетесь?

– Нет, я не умею. Мы пришли только посмотреть, Я ведь впервые на скэтинге.

Голос у Жухина был низкий; рот, когда он говорил, странно удлинялся. Зина с любопытством приглядывалась к нему.

Музыка разливалась полней и шире. Звуки ее глубоко сочно звенели в высоком зале. На треке набиралось все больше желающих, беспокойных, чернеющих фигур. Раздался тихий, продолжительный звонок, и что-то непонятно и глухо прокричал маршал поля.

Зина опять подошла к Мане.

– А ты не будешь сегодня бегать? — спросила она ее; невольно скользнула при этом взглядом по ее фигуре. Маня легко передернула плечами.

– Нет, мне что-то нездоровится, — объяснила она. Действительно, она выглядела бледной и легкая тень залегла у нее под глазами. — Владимир Васильевич, пойдемте на хоры.

В последних словах, обращенных к Гурычеву, слышалась какая-то старательная принужденность. Чувствовалось, что наедине они говорят иначе.

– Сейчас будет кинематограф, – радостно объявлял тот. — Теперь ведь здесь завели и кинематограф. Впрочем, мы можем смотреть и сверху. — Он взял Маню под руку.

– Какое мелькание, какое смятение, какая тревога, смотрите, – указывал Зине Жухин на оживившийся трек. — Неистовый трепет жизни. Мне кажется, я бы чувствовал себя там очень беспокойно. И еще эти разноцветные лучи с боков.

Зине он казался странным. Но почему-то ей было очень весело и хотелось смеяться. Заиграли ее любимый вальс: напевая, она направилась к катку.

– Мы наверх, — напомнила Маня с лестницы Жухину. — Вы с нами?

– Сейчас. – Он послушно отошел от Зины. Увлекательно ширясь, звенел вальс. Громко стуча по деревянному помосту коньками, Зина уже выходила на трек.

– До свидания, – крикнула она Жухину, вкатываясь в плавно скользящую толпу. Со смехом бегло и лукаво обернулась. Сухо позвякивающие коньки уносили ее, вовлекали в общее течение Точно морской прибой, хлещущий о прибрежные камни, несмолкаемый, со всех сторон окружил ее шум.

Завершив круг, Зина взглянула на балкон и сейчас же увидела Жухина. Низко и неуклюже склонясь над барьером, он смотрел на нее.

Кататься весело. Трек, в самом деле, чудесный; гладкий, блестящий, изжелта-серый: скользишь по нему, как по льду. Легко, кажется, неудержимо увлекают коньки: кажется, выросли крылья или кто-то крылатый и вольный сзади движет, подхватывает и ведет. На блестящем полу смятенно отражены подвижные, быстрые тени бегущих и длинными, сияющими полосами лежит свет. И как-то спуталось, смешалось все: трепещет, колышется, шумит, — безумная радость, безумная суета!

То и дело музыка. Почему-то кажется, что она цветная: все звуки окрашены в глубокие, яркие цвета. Весело, что она так звучна. И опять вальс, чудесный, упоительный вальс.

Зина в самой гуще толпы, пестрой, шмыгающей, обгоняющей — среди подвижных фигур, среди мятущихся теней, в самом блеске и шуме. Какой странный этот шум: точно ссыпают куда-то камни или волны неустанно перекатывают крупный, прибрежный песок. Если закрыть глаза, можно представить себе, что со всех сторон — мятежное необозримое море. Но это только на минуту; потом опять все становится ясно: катятся неудержимо коньки, вправо, влево – все быстрее становится бег. Каждый шаг выходит вольнее и дальше, чем ожидала сама.

Опять заливчатый, серебристый, трепетный звон. Среди катающихся легкое смятение: приостановились, повертывают: надо очистить поле. Толпятся у барьеров, заполняя придвинутые к ним ресторанные столы.

На замолкшем, пустынном треке длинный англичанин-инструктор с белым цветком в петлице — показывает свое искусство. Вальсирует, вертится волчком, сгибается: вот почти опрокинулся, вот плавный прыжок – и опять пошел красивым дробным бегом. Точно мелкими молоточками ударяет коньками в пол. Другой инструктор издали сопровождает его, серьезно следя за его маневрами.

Зину окружили знакомые; постепенно собрались постоянные ее кавалеры – Розенгольц, Семенов. Шишко. Толпясь вокруг нее, они смотрят на инструктора, делают свои замечания. Зине неинтересны их мнения, и она почти не слушает их. Маня, Гурычев и Жухин остались где-то наверху.

Опять залился звонок, и инструктор объявил общее катанье. Мгновенно заполнился каток: зарябил, закишел, зашумел. И Зина оттолкнулась от барьера.

Поочередно то с тем, то с другим катается Зина. Сплетя руки, плавно движутся в паре. Так часто переходит она от одного к другому, что уже почти не помнит, с кем она сейчас. Все ухаживают, все что-то говорят и со всеми весело. Зина беспрестанно смеется, много сама говорит, и ей кажется, все, что она говорит сегодня, очень весело, хорошо и нравится ее кавалерам. Все вокруг – точно пестрый сон. Так далеко отошла всегдашняя жизнь, магазин, где она служит, домашние. Никогда еще не было ей так странно весело на катке.

Шишко неразговорчив. Но он прекрасно катается, и Зина учится у него. И сейчас он обучает ее делать на одной ноге поворот, голландскому шагу и польке.

– Ничего, ничего, не бойтесь, – ободряет он ее. — Не упадете. Левее, левее. Не опирайтесь так на мою руку. Видите, как легко.

Музыка бойко, рассыпчато заиграла па-де-патинер. Шишко ловко повел Зину веселым, быстро скользящим, красивым шагом.

Розенгольц ревнует.

– Вы что-то очень веселы сегодня, – говорит он ей многозначительно.

– А почему бы мне не веселиться? – с непонимающим видом смеется она.

– Я вас ждал вчера, – добавляет он дрогнувшим износом. Зине нравится, что он сердится и ревнует. Это так приятно: чувствуешь себя важной и сильной. Он очень влюблен, несчастный. Но не может же она быть только с ним, не отходить от него, все делать ему в угоду!

– А вы стали очень мрачным, – торжествующе заявляет она. – Почему так?.. Вы знаете Жухина? Меня только что с ним познакомили. Когда увидимся… не знаю. Не правда ли. Маня сегодня очень интересна?

Семенов, толстый и белокурый, старается забавлять ее. Между остротами уверяет, что безнадежно в нее влюблен, и допытывается, очень ли она любит Розенгольца. Не верит, когда она утверждает, что нисколько. А между тем это правда, сегодня она это вполне поняла. Около эстрады он показал ей сестер Гурычева, двух похожих друг на друга тоненьких барышень в синих шелковых платьях. Барышни вертляво переминались на одном месте. Зине показалось, что они посмотрели на нее презрительно. А Шишко, по словам Семенова, живет с генеральшей без зубов. Зине не понравилось, что он сплетничает про товарищей.