Читаем без скачивания Салюты на той стороне - Александра Шалашова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И вниз смотреть. Дышать. Все.
Больше ничего не нужно.
Так всю ночь представлял, как буду дышать.
– Ник, – останавливаюсь перед мостом, а все остальные толпятся следом, потому как я – я – иду первым, а Ник замыкает, – а ты ведь знаешь, что Муха…
– Знаю, иди давай, – перебивает, тревожно оглядываясь, – и тише.
Но ребята особо не торопятся, смотрят на воду. Кто-то даже спустился по крутому берегу, тронул грязь, смешанную с песком, хотя Ник и не велел разбредаться.
– А что это – секрет?
– Да.
– Так все же заметят, – но поддаюсь ему, перехожу на шепот, – в смысле, если его не будет… Когда. Когда его не будет.
– Всем пофиг. Пойдем, пожалуйста. Рассветет скоро.
Он всех поднял в четыре тридцать, и собрались с усталыми лицами в столовке, а за окном – легкий такой свет, только без солнца. Никогда не мог понять: если солнце еще не взошло, откуда свет? Неправильный такой, неяркий, но можно разглядеть все-все – крошки на столе, увядающие цветы.
Из-за него неприятно жжет под веками.
Замечаю, как Ник смотрит, улыбается даже.
Ну смотри, хорошо.
Смотри.
Да, я надел те рэперские широкие дурацкие штаны, что не надевал все время, после того, как Алевтина впервые заорала.
Я не хотел быть настоящей юбкой, поэтому скомкал их, бросил на нижнюю полку шкафа, туда, где ботинки, чтобы не видеть. Но когда Ник сказал – удобная, по-настоящему удобная одежда, я понял, что не думаю ни о чем другом, и только они мне нравятся, и отчим нам с брательником купил одинаковые на рынке, ему меньше размером, понятно, но скоро вымахает, мои будет просить погонять, потому что свои первым истреплет. Я даже чуть-чуть аккуратнее их старался носить поэтому, до санатория, понятно.
Достал, грязь стряхнул – мятые, но надел.
Смотри дальше.
Ник не смеется, и никто не смеется.
– Ник, – шепотом, – почему он остался? Мы же сюда не вернемся, на фиг кому-то это здание сдалось…
– Эй, – вдруг резко и громко говорит Белка, – может, пойдем уже? Вон солнце встает.
Но никакого солнца, Ник все рассчитал, но и болтать нельзя. Малыш не лает, стоит на траве.
Я первым иду, потому что с собакой, потому что Малыш к девчонкам привык, может голос подать, если увидит кого-то впереди.
Малыш ты, Малыш, говорю, подставляю руки, забирайся.
И он забирается, как тогда, возле лестницы, но только сейчас ни для кого это не удивительно, каждый про себя думает.
Сначала не тяжело.
От Малыша пахнет псиной, мокрой речной шерстью, как будто искупался в Сухоне, вымазался в тине.
Шагов через двадцать он начинает дергаться, елозить.
Начинается.
– Ты чего?
Стараюсь не двигать плечами, чтобы не залаял, только бы не залаял.
Мне кажется, что Ник может приказать его в реку выкинуть, запросто. Иначе выдаст всех, иначе станет опасно. Поэтому лаять нельзя, никак. Даже придумал уже, что сделаю, если вдруг – сам заору, скажу, не знаю, что опасность увидел, что нельзя вперед.
Придумаю.
Не шевелись, Малыш. Пожалуйста.
По сторонам почти не смотрю, только под ноги, но что-то заставило. Там что-то черное, маленькое, смутно поблескивающее, в темной дыре, которую еще перепрыгнуть придется.
За спиной ребята тормозят, поэтому сгибаю колени – ох и тяжело подняться будет – и достаю это маленькое, молясь про себя, чтобы не свалиться на хрен вместе с Малышом.
Осторожно высвобождаю одну руку, чтобы взять.
А это телефон, маленький телефон Ленки.
Точно помню, что ее, мы еще слушали разное, когда телевизор сломался и Блютуз ей перекидывал песни, которые нам, пацанам, нравились больше, например, включали громко песню группы «Фактор-2», там про войну, что она – бесконечная стрельба над головой, а сейчас бы прибавил разное.
Зачем она тут телефон бросила?
Дурочка, растеряша.
Вот Ник будет ржать.
– Эй, ну ты там заснул? – Это кто-то за спиной, Белка, наверное, не успокоится никак.
Качаю головой и понимаю – это нельзя здесь оставлять, ни в коем случае нельзя оставлять.
Потому что Ник пойдет последним, Ник увидит.
То есть это ничего особенного, нет ничего такого в том, что Ленка уронила телефон, дорогой и хороший телефон, который так любила. Потому что когда идешь в темноте, выронить можно все что угодно, я так однажды ключи в подъезде посеял, так отчим орал, даже по морде врезал, но не очень больно. Так, отекла немного.
Сейчас, Малыш.
Сейчас мы придумаем.
И я, изогнувшись над ямой, придерживаю поскуливающего Малыша одной рукой – засовываю телефон в карман штанов.
Надеюсь, Ленка не подумает ничего такого, а я верну.
– Ну, Юбка, ты что, нас угробить хочешь? И Малыша.
И вот из-за этого, из-за Малыша, я киваю и сразу же иду дальше, о телефоне забываю – глубокие карманы, ничего. Сейчас все встретимся, а Ник расскажет Сене о том, что будет, если ночью прийти в пустую комнату воспитателей, и про кукурузные лепешки для Пресного расскажет.
Потому что когда Сеня над холмиком с искусственной дешевой розой плакал, так плакал, что я чуть было ему не сказал, но потом подумал, что нельзя, никак – я ведь не верю в Алевтину Петровну; это Ник должен.
• •
Через десять минут я снимаю Малыша с шеи, но он не торопится бежать к домам. Дома все еще далеко, но гораздо ближе, чем раньше, – мы теперь на стороне Города, и видно, что в домах никого, только обожженные черные окна и балконы. Через речку мы бы даже с нормальным зрением ничего такого не разглядели.
Ребята по одному за спиной сходят с моста, последним Ник – он спокоен, он не видел, что я поднял телефон.
Толпимся, не двигаемся, не знаем куда.
– Нужно в дом войти, – говорю.
– Ты думаешь? – резко, зло говорит Ник, кивает на обожженные, оплавленные пластиковые окна. – Может, не стоит?
– Надо обязательно, – упрямо говорю, – может, там люди есть.
– Ты фильмов пересмотрел.
– Ник, я пить хочу, – вдруг говорит Белка, противная, назойливая Белочка, – давай зайдем, он прав.
– Вам что, в реке воды было мало. – Он огрызается, но сдается.
По лицу видно, что он сдался, давно.
– Мы с Юбкой зайдем, разведаем, что там.
– Пусть Белка со мной пойдет, – говорю, – Белка, не ты.
Ник вмерзает в землю, замораживается, потому что не от Мухи, не от ровесника, а от меня, жалкого, тихого, который только и мог рядом с кем-то быть, шестеркой, услышал.
– Ну потому что, – объясняю, – ты высокий, на солдата похож. Ну и я не очень мелкий, вон ноги какие, лыжи просто… Вот что они сделают, если двух почти что мужиков увидят, похожих на солдат? А если девчонку? Хотя бы сразу не убьют.
Думал, Белка откажется, завопит, но она согласилась, сразу же.
У нее светлые тонкие волосы, не как у Ленки, а еще словно бы детские, как пушок. У брательника в годик были такие, помню.
Дом обычный, частный, во дворе тишина, только возле крыльца лежит мертвая кошка. Белка замирает. Вот сейчас заревет, думаю, все-таки не надо было, не надо было брать девчонку, как же это я не рассчитал, но она молчит. Долго молчит за спиной.
Мне тоже неприятно идти, но стараюсь не смотреть, а еще говорю Белке, неслышно, шепотом – ладно, ну, хватит тебе, ты что, не видела никогда, вон раньше по весне они под каждым сугробом валялись – и кошки, и собаки. А голубей дохлых так и вовсе не сосчитать.
Потом оборачиваюсь, а она ничего, не смотрит на кошку даже.
Но самому не по себе. Вот сейчас войдем в дом, а вдруг там что пострашнее? Что тогда делать будем?
Что с собой взял, что в карманах – вот телефон Ленки, он не работает, ерунда, а вот…
Свисток красный, на веревочке.
Всегда жалею, что
