Читаем без скачивания Атомный век - Михаил Белозёров

Берзалов, сам не зная зачем, передёрнул затвор автомата и пошёл, не приняв ничьих предложений о помощи — даже от верного Гаврилова. И несколько мгновений чувствовал, как он осуждающе глядит ему вслед: «Погибнешь, как дурак!» «Дырку просверлишь», — хотелось обернуться ему, но он, конечно же, не обернулся, потому что не верил, что капитан Русаков будет стрелять по своим. А затвор передёрнул чисто инстинктивно, даже сам удивился, скорее, по привычке, чем осознано. Для демонстрации миролюбия, разве что, повесил автомат на плечо, показывая тем самым, что не собирается никого подозревать в низменных намерениях, и подался за баньку, ожидая обнаружить там пьяного в стельку Русакова, потом — за сараи, где тоже можно было красиво налакаться с горя, но нашёл его абсолютно случайно и абсолютно трезвого — за сеновалом. Тоже неплохое и даже комфортное место для возлияний. Оказывается, храбрый капитан выпустил красавицу из погреба и они выясняли отношения.

— Зинаида! Ты не понимаешь! — кричал он, сжимая двумя руками, как древко флага, ПКМ. — Не могу я уйти. Остаюсь я. Душно мне здесь и страшно. Не моё это!

— А что твоё?! — срывалась она на крик.

— Моё — там, — кивнул он головой в сторону того места, где ранили Зуева. — Там, вместе со всеми.

— А я?! — кричала она снова, хватаясь за растрепанную голову. — Обо мне ты подумал?

— Солдат я, понимаешь, — сказал он тихо, но очень веско. И в его голосе наконец прозвучало то, за что его уважали в армии, — уверенность в своих поступках. — По — другому я не умею.

— Ну и катись — ь-ь, солдафо — о-о — н! — воскликнула она в отчаянии. — Катись колбаской по Малой Спасской!

— Ну и покачусь, — согласился он, но не сделал и шага, чтобы уйти, а наоборот, протянул руки к Зинаиде, чтобы утешить её зарёванную и всхлипывающую.

Берзалов вспомнил свою Варю, вспомнил, как они тоже выясняли отношения, разумеется, без скалки и без воплей, но с теми же самыми острыми чувствами, стиснул зубы от боли и больше не стал слушать, а тактично вернулся к себе, во временный штаб. Нельзя было сказать, что он до конца поверил Русакову, но кое‑что понял: заговорила совесть в капитане, вот он и захотел всё исправить, даже несмотря на трибунал. Ну и ладушки, подумал Берзалов, переключаясь на другие заботы, одной головной болью меньше. А капитан молодец!

Вертолёт не прилетел ни в шесть тридцать, ни часом позже, ни даже в девять часов вечера. Сколько ни прощупывали сканером эфир, он был пуст, словно бы и цивилизации не существовало вовсе — один сплошной космический гул. Хотя какая цивилизация — остатки былой роскоши, поэтому Берзалов и волновался: даже в окрестностях Серпухова была связь, а здесь — нет. Было отчего беспокоиться. Какая‑то аномальная область.

В двадцать тридцать, когда ждать стало бессмысленно, Берзалов отдал команду на движение. Не прошло и пяти минут, как в отсеке раздались странные звуки. Стали разбираться. Оказалось, что хитрый Сэр, воспользовавшись моментом, прополз под ногами у всех вдоль отсека и залез в загашник. Хорошо хоть бдительный Архипов вовремя заметил, что брезент шевелится вовсе не в такт движению бронетранспортёра — это Сэр, не мудрствуя лукаво, с деловым видом тащил говяжий окорок, чтобы было удобнее грызть его. Виновник происшествия был извлечён на свет божий. Окорок, естественно, у него отобрали и с горечью обнаружили, что Сэр успел сожрать почти все копчёные шпикачки, которые Гаврилов выделил первому экипажу. Сэру накостыляли по шее и отправили в противоположный край отсека, подальше от греха, туда, где на бронежилетах лежал связанный Касьян Ёрхов. Архипов, который был большим знатоком по части пожрать, долго сокрушался и ворчал:

— У — у-у… обжора, больше ничего не получишь, — и грозил Сэру кулаком, а Сэр в ответ оскалился и, облизываясь, показывал ему сахарно — белые зубы.

Теперь и оставалось только вдыхать запах копчёных шпикачек. Внезапно Клим Филатов выругался и так резко затормозил, что Берзалов, увлеченный происходящим, больно ударился лбом о край люка. Хорошо хоть шлем не снял.

— Товарищ старший лейтенант!.. — возмущенно крикнул Филатов.

На дороге с решительным видом, скрестив руки на великолепной груди, стояла подруга Русакова — Зинаида Ёрхова, красивая и величественная в своём гневе.

— Вот это тё — ё-тя — я-я… — восхищённо высказался Колюшка Рябцев, у которого из‑под шлема виднелся бинт.

Берзалов откинул люк и высунулся наружу:

— Жить надоело?!

С минуту они разглядывали друг друга. Только у Берзалова было преимущество: Ёрхова стояла в синем свете ночных фар, и её хорошо было видно. Красива она была: статная и сильная. Видная женщина, на таких внимание обращают даже в толпе.

— Капитан… — позвал Берзалов и вспомнил свою Варю. — Иди… к тебе…

— Что? — встрепенулся Русаков, который угрюмо и отрешённо сидел в самом дальнем конце отсека, рядом с продуктами.

— К тебе, говорю, на всё про всё у тебя две минуты.

Русаков выскочил в люк и спрыгнул на землю. Слышно было, как он решительно направился к своей подруге. Потом он возник в свете фар, потом они оба враз заговорили — нервно, на грани срыва. И каждый талдычил своё: она — люблю, он — расстаёмся, долг превыше всего, и баста!

Берзалов сел на своё место и приказал всем тем, кто проявил нездоровое любопытство и высунулся наружу.

— По местам! Это не спектакль! Филатов, выключи фары и поддай газу!

Филатов так и сделал, и голос Русакова, от которого, действительно, пчёлы роняли мёд на лету, пропал за шумом двигателя, а все дюже любопытные остались с носом.

— Ну баба даё — ё-ё — т… — с восхищением сказал Юпитин, и на лице у него была написана зависть. — Мне б такую… есть за что подержаться…

— Так ты ж вроде как уже держался?.. — решил похохмить Сундуков, но Юпитин так на него цыкнул, что Сундуков тут же изумленно моргнул и спрятался за Гучу, потому что здоровяк Гуча поменялся местом с Чвановым, который ухаживал во втором бронетранспортере за Зуевым.

В отсеке повисла напряженная тишина, и каждый думал и мечтал о такой безоглядной любви, когда женщина из‑за тебя бросается под колеса БТРа. Только не каждому выпадала такая судьба и уже, судя по всему, не выпадет никогда, подумал Берзалов, и ему сделалось втройне горько.

Гаврилов спросил напряжённым голосом:

— Роман Георгиевич, что у вас там?

— Всё нормально, Федор Дмитриевич, всё нормально… сейчас тронемся.

Русаков вернулся в бронетранспортёр ровно через полторы минуты и, ни на кого не глядя, молча полез на своё место. Берзалов не удержался, глянул на часы и скомандовал:

— Вперёд!

Шли на малой скорости, во — первых, из‑за Зуева, а во — вторых, чтобы меньше шуметь и лучше приглядываться к местности. Однако всех, без исключения, волновал один, отнюдь непраздный и крайне любопытный вопрос, что такого можно сказать любимой женщине, чтобы она отреклась от тебя в течение одной минуты. У всех так языки и чесались, даже у Берзалова, но он, чтобы не сболтнуть глупость, крепко — накрепко приказал себе следить за местностью и думать только о Варе.

По мере того, как удалялись от реки, дорога сделалась суше и в воздухе появилась пыль. Звезды висели, низко — низко, огромные — огромные, и порой казалось, что они сыплются на голову. Как‑то внезапно, словно скачком, из‑за леса показалась луна, и Берзалов ахнул, она была непомерно большой, в полнеба, но не это было самое жуткое. Самое жуткое заключалось в том, что это была уже не луна в прямом смысле слова, а вроде бы череп с двумя огненными глазницами и дыркой там, где у живого человека должен быть нос, ну, и разумеется, с зубами, как у лошади. А когда Колюшка Рябцев икнул от страха и заявил своё обычное: «Не верю!», Берзалов понял, что ему самому вряд ли привиделось, что луна — череп самая что ни на есть очевидная реальность, посланная им с неба. Вот об этом‑то я точно не упомяну в донесении, подумал Берзалов и едва не перекрестился. У Колюшки, которому по долгу службы, вынужден был следить за дорогой, зубы стали лязгать сами собой, как машинка для заряжания ленты, а Бур от страха выругался матом — витиевато и забористо и попытался забиться под руль управления, чем вызвал праведный гнев Клима Филатова. Остальные в отсеке никто ничего не понял, потому что не имели возможности следить за окружающей местностью. Это обстоятельство и спасло их от преждевременной паники.

— Федор Дмитриевич! — нервно воскликнул Берзалов, который сам испытал неподдельный ужас, — видите?!

— Вижу… — раздался в наушниках спокойный голос Гаврилова, — я его уже давно вижу.

И Берзалов понял: чего в этом мире только ни бывает — даже та самая метафизика, о которой подполковник Степанов отзывался с величайшим презрением, имеет вещественное проявление — на тебе, вот она — в самом что ни нас есть физическом выражении, на небесной тверди во всей своей красе. Как от такой очаровательной иллюзии отречься?