Читаем без скачивания Дата Туташхиа. Книга 3 - Чабуа Амираджиби

– И что же? Согласился?

– Нет, ваше сиятельство.

– Почему?

– «Что бы ты ни сказал, мне давно известно, а будет нужда нам увидеться, я и сам тебя найду»,– Зарандиа был весел.

– Я бы хотел встретиться с Каридзе, Мушни.

– Я передам ему это, граф, и он не откажет вам. У меня лишь одна просьба... возьмите меня с собой.

– С удовольствием! – я и секунды не размышлял.

Эта встреча произошла в Схалтба, и с нее началось наше сближение. Я был тогда уже в отставке. Позже я купил дачу в Армази и большую часть времени проводил там. От Армази до Шиомгвимского монастыря семь-восемь верст, и это еще больше приблизило меня к Сандро Каридзе. Не проходило месяца, чтобы мы не встретились, а случалось, и по нескольку раз. Но сначала о первой встрече.

Схалтба расположена над скалами Шиомгвими. Как и было условлено, мы явились к старосте, у которого был крохотный домишко в две комнаты.

– Хозяин! – позвал Зарандиа.

Вокруг дома тянулся довольно высокий забор, но из седла можно было разглядеть весь двор. В дальнем конце сада огромным зонтом раскинулась дикая груша. Под ней стоял стол и скамьи, и сидели двое. Один из них тотчас же поднялся и пошел к калитке. Второй монах, конечно, был Сандро Каридзе.

Староста был альбинос и, разглядывая нас, часто моргал белесыми ресницами. Мы спешились и вошли но двор. Сын старосты увел лошадей. Хозяин повел нас к груше, до которой было не менее ста шагов.

Мы поздоровались по мирскому обычаю. Сандро немного волновался. Тому виной был, видимо, я. Визит столь высокого должностного лица привел его в некоторое смятение, и это не удивительно. Когда мы сели, установилось молчание, весьма тягостное и жесткое. Староста засуетился, захлопотал, разлил вино, стал угощать, не успокоившись, пока мы не взялись за ножи и вилки. Сандро Каридзе обвел медленным и пристальным взглядом поля, зеленевшие по склонам, и заговорил о видах на урожай. Он говорил подробно и долго, видимо чувствуя, что надо заполнить пустоту.

Мне вдруг пришла в голову мысль: а недурно было бы, если б сейчас возник вдруг Дата Туташхиа. Как бы встретились братья? Нет, встреча Мушни Зарандиа и Даты Туташхиа просто терзала мое любопытство. Я уже говорил, что Зарандиа самозабвенно любил Дату Туташхиа, считал его родным братом и видел трагедию в его скитальческом существовании. В этом чувстве сказывалась истинная человеческая сущность Мушни Зарандиа, но совершенно обособленно в нем жило и действовало неукоснительно и независимо ни от чего чувство долга, чувство служебной ответственности, тоже вытекавшее из истинных и глубоко личных его убеждений. Не злоба и ненависть питали эти убеждения, но им владел демон, совершенно особый демон, который «не мог иначе». С поразительной настойчивостью и азартом, стоя насмерть, боролся он с Датой Туташхиа... нет, не с ним – с феноменом Даты Туташхиа. Эти два начала, человеческое и демоническое, действовали совокупно, не порождая душевной раздвоенности, и в этом выражалась цельность и своеобычность натуры Зарандиа.

Сославшись на дела, староста извинился и ушел. То ли соображения о видах на урожай были исчерпаны, то ли Сандро Каридзе решил, что надо и другим дать рот раскрыть, но он замолчал. Я почувствовал, что пришла моя очередь разрядить наступившее молчание, и сказал:

– В этих лесах водятся хищные звери?

– Да, ваше сиятельство. В лесу часто слышны ружейные выстрелы. Видно, охотники...

– Может быть, с какого-нибудь дерева на этом склоне Дата Туташхиа разглядывает нас сейчас в бинокль? – сказал Зарандиа, обведя взглядом окружавшие нас скалы.

Я рассмеялся было, но, заметив, как нахмурился Каридзе и с каким неудовольствием посмотрел на Зарандиа, невольно насторожился.

– Если вы, господин Зарандиа, изволите шутить, то должен заметить, что шутка эта весьма неуместна. Если же ваше предположение серьезно, тогда оно святотатственно!

Ни я, ни Мушни Зарандиа не были готовы встретить в Сандро Каридзе духовного наставника, и, признаться, мы растерялись.

– Дата Туташхиа так предусмотрителен и так осторожен,– продолжал Каридзе,—что в наше время, когда малодушие охватило всех и каждого, невозможно, чтобы он доверился хоть кому-нибудь, и вам, между прочим, тоже. При этом он настолько великодушен, что свое недоверие к вам не позволит себе проявить ни в чем. Я говорю именно о проявлении недоверия.

– Господин Сандро,– сказал я,– мы оба вполне согласны с вами. – И чтобы скрасить возникшую неловкость, очень тягостную для всех троих, я спросил: – В наше время, когда, как вы изволили выразиться, малодушие овладело всеми и каждым, не кажутся ли вам анахронизмом великодушие и благородство Даты Туташхиа?

– Анахронизмом? – удивился Каридзе. – Как вы думаете, граф, во времена Ноя существовали бутылки и пробки?

Я не мог понять, куда он клонит, и, чтобы не выказать свою несообразительность, улыбнулся.

– Вино было и во времена Ноя,– поспешил мне на выручку Мушни,– следовательно, существовали и сосуды с пробкой.

– Были, конечно, были,– подтвердил Каридзе как бы самому себе. – Тогда это происходило, наверное, так: в ковчеге не осталось свободного места, и Ной, чтобы спасти Дату Туташхиа, превратил его в гнома, посадил в бутылку, бутылку закупорил и бросил ее далеко в море, чтобы после потопа ее хоть куда-нибудь да прибило и Дата Туташхиа смог бы начать новую жизнь. Руками Ноя бог сохранил для человечества великодушие и высшую нравственность.

– В отличие от богов вы, господин Сандро, чрезмерно высоко оцениваете нравственность людей времен Ноя,– заметил Зарандиа. —Сказано же, что люди пали слишком низко и потому бог устроил потоп!

– Если б Дата Туташхиа обладал нравственностью времен Ноя, тогда б он разделил участь остального человечества. Он и тогда был анахронизмом, но этот анахронизм извечно необходим.

– Вы хотите сказать, что все проходит и вечна лишь высокая нравственность?

– Именно так, независимо от того, возвеличена нравственность или попрана настолько, что лишь единицы исповедуют ее. Все равно она – вечна. Остальное то существует, то перестает существовать. Как бы глубоко ни падало племя людское, как бы ни погрязало в разврате, сколько бы ни отдавали его боги на погибель, все равно провидение неизменно спасает Дату Туташхиа как сычужину и закваску. А ваш опыт, разве он не подтверждает мою мысль? Я говорю о том, что и по сей день вам не удалось его схватить.

– Да вы мистик, господин Сандро,– сказал я. – Сейчас все человечество твердит о новом потопе и страстно жаждет всеобщих катаклизмов. Может быть, дело идет к тому, что Дату Туташхиа снова посадят в бутылку?

Я шутил, по в шутке моей скрывался намек на то, что сочинения Сандро Каридзе нам известны, а стало быть, известна предвещавшаяся им неотвратимость революции.

– Потоп подбирается к порогу,– сказал Сандро Каридзе. Это значит, что старое будет уничтожено и создано будет новое. В той или иной форме возникнут и Ной, и ковчег, ибо они непременные спутники подобных событий. И Дата Туташхиа обретет свой сосуд – это тоже неизбежный атрибут.

– Господин Сандро, был ли у вас с Датой разговор об этом? – спросил Зарандиа.

– И не раз, но лишь когда приходилось к слову. А почему это вас интересует?

– Потому что Ной – это я. В одной руке у меня бутылка, в другой – пробка. Уже третий год я гоняюсь за собственным двоюродным братом, силюсь уговорить его – свернись, уменьшись и влезь в бутылку. Ничего не выходит.

– Я знаю об этом. – Сандро был совершенно серьезен. –Может быть, вы и вправду Ной?

Больше о бутылке и пробке не говорили. Разговор пошел о пустяках. Наша трапеза завершилась, и мы поднялись, чтобы посмотреть сад, виноградники, марани, давильни нашего старосты. Когда мы вернулись к столу, Сандро Каридзе спросил:

– Вот вы, ваше сиятельство, начальник жандармского управления...

– Уже нет, господин Сандро... вернее, неделя-другая, и я больше не буду им!

Зарандиа и Каридзе ошеломленно уставились на меня.

– Полтора месяца назад я подал прошение об отставке. Третьего дня я получил согласие. Привезут приказ, назначат нового начальника, я передам ему дела, и... свобода, свобода! Довольно!

– Этого не может быть!—выдавил из себя Зарандиа. – Министр категорически возражал... Я сам тому свидетель...

– Возможно, я встретил поддержку в лице великого князя.

– А-а-а! – вырвалось у Зарандиа, и он надолго замкнулся в себе.

А Каридзе, придя наконец в себя, вернулся к нашему разговору:

– Вот вы, ваше сиятельство, русский патриот, утонченнейший интеллигент, вернейший ревнитель трона и существующего порядка вещей... человек мыслящий, чувствующий. Меня очень занимает... впрочем, может быть, я не вправе спрашивать...

– Говорите, пожалуйста, говорите.

Однако Каридзе долго думал, прежде чем задать свой во-

– Что может взойти на развалинах Российской империи... вернее, что бы вам хотелось увидеть? – Он спросил так, словно махнул на себя рукой.