Читаем без скачивания Абсолютное соло - Роман Сенчин

Юрий не ответил. Слабую после болезни (да, может, и от природы) голову ломило, раскалывало просто… Иван Иваныч присел к столу и наслаждался дыней. Съел три ломтя, утерся. Досказал:

– Я не могу поставить крышу здесь. Понимаешь, нет? Над всеми этими… баранами. Я в роли козла, который знает, где его место и куда надо и не надо совать рога… Ну, понимаешь?

– Что тут не понять…

– Пойдем маленько погуляем. По огороду, что ли. Можешь?.. Да и отлить бы не мешало – дыня у вас что арбуз, хе-хе, таджикский.

Обозревая волю – гладь воды под огородом, бор по ту сторону пруда, холмы – Иван Иваныч дышал сочувствием к Юрию.

– Жаль оставлять?

– А как ты думаешь? – Кажется, начав догадываться, кто пусть, может, и формальный, но все же покупатель их земли, Юрий начал вскипать, даже вот на «ты» старшего друга и благодетеля назвал.

– Угу… А знаешь, что вам предложат в виде компенсации? Семейке вашей? Хм… Под городом тот замок, за который ты когда-то воевал. Он сейчас ничей… то есть… ну – не важно… С двумя гектарами земли. И с льготным освобождением – на три года – от всяческих налогов. Для обустройства.

– Да-а?.. И с Танькой той? – сдерживая злость не собственно на гостя, а на что-то большее, почти пропел Юрий. И тут же добавил, не определив и сам для себя, какой смысл вкладывает в усмешливо-горькую фразу: – Ну и шутки у тебя, Иван Иваныч!

– Это не шутки.

Новым известием о злосчастном замке Юрий был, конечно, ошеломлен, впрочем, не настолько и не так, как мог бы предполагать стоящий рядом виновник ошеломления. А тот, наверное, чтобы добить, обезволить, преподнес еще сюрприз:

– Отец твой имеет вес по части распределения, то есть – купли и продажи… Он мог бы подписать – не подписать тот перечень земель, что предложили на аукцион. Но… я тебе не зря втирал там про баранов… Понимаешь, да? И сам ответил: – Да. Отныне, что ж, – Иван Иваныч старался быть по-прежнему любезным и справлялся с этим, – попадаешь под опеку и компетенцию моих ребят… хм… мусоровозчиков. Уж не взыщи. Разумеется, как только там станешь жить. По принципу: «Закон – для законодателей».

– Что ж, всего хорошего. – Юрий с трудом сдерживал себя, чтоб не толкнуть друга с берега. – Спасибо за благодеяния. За всё…

Иван Иваныч как бы виновато улыбнулся:

– Не надо психовать. Будешь там со стариками и своей курочкой, как граф какой-нибудь… И двух гектаров для клубники – приемлемо вполне. Так что – принимаю благодарность.

Когда Иван Иваныч, чуть-чуть хромая, будто ему под ступню попал камушек, а снять туфлю и вытряхнуть его все недосуг, шел к машине решительно и зло, Юрий вдруг испугался довольно нелепой (а может быть, и лепой) мысли, что вот сейчас он возьмет и даст команду: «Курочку со мной!»

Ленка в самый раз тут на глазах, как бы нарочно, и до ужаса такая аппетитная. Иван Иваныч миновал ее не глядя, а бугай, что двигался за ним, прощупал взглядом раз, другой…

Нет, всё, мотор завелся, дверцы мягко хлопнули. Машина тронулась. И будто что-то обрубилось важное, большое, нужное. Юрий ушел под навес, где были клетки с кроликами, а в основном давно пустые (случать их руки у отца не доходили), сел на ящик. Закурил.

Кто спорит, Иван Иваныч, это – да. На своем уровне, конечно. Но и он, Юрий, не баран. Не овца безмозглая, чтоб так вот… Тьфу!.. Бараны, мухи, кролики, козлы… Башка готова лопнуть.

Подсела Ленка. Обняла, прямо вжалась собой в него. Гладит волосы, глядит в глаза.

– Так ощутить хочу, – в ответ мычит Юрий, – прям съел бы.

– Вот она я.

– Не так хочу. По-настоящему… Чтоб, знаешь… – Он не находил слов.

– Как хочешь, Юрочка…

Он оставался под навесом до ночи. Ленка, посидев, поласкавшись, убежала к себе доить козу. «Ага, козу», – от этой мысли у Юрия просеменили ледяной волной мурашки по спине. Старался не думать о важном, о том, что вскоре навалится на них, на их семью. О замке двухэтажном тоже старался не вспоминать. Но… конечно, лучше он во сто крат их домика, вот только… Что-то внутри, не в голове – в груди – твердило: нельзя, не то, не надо… Когда стемнело, взяла забота об отце и тракторишке. Поле клубничное сырое, не влез бы там их «Беларусь» по уши, протягивая плоскорез и борону через болотинки… Может, им с Ленкой завтра с утра, по холодку, рассадой все-таки заняться? Усы клубничные окрепли, дали корни – самая пора рассаживать… Бараны пусть они себе баранами, а поле – полем… Да кто кому дал волю, чтоб поле отбирать?! На этом поле вся вот его, Юрия, жизнь. То с ящиком рассады полуползком метр за метром, то с тазом, когда прет урожай… Тьфу ты, блин! – опять про то же. Сказка про белого бычка… Не надо думать – всё понятно… Да…

Ему никак не представлялась картина: мать в замке. Мать с коровьим выменем в распухших пальцах, мать с вилами, с граблями, у печки – запросто, мгновенно. Мать в замке – у камина, в кресле, пледом обернутые ноги – нет, никак, никак.

Для других, чужих ушей, наверное, еще неуловимо, а ему услышалось надсадно-предсмертное тарахтенье их «Беларуси». Значит, у отца все слава богу… Отец… Правду ли сказал Иван Иваныч про отца – что не только в курсе, а сам почти… как сказать?.. инициатор переезда? Что, дескать, мог не подписать и подписал?.. Но мог ли не подписать?.. И почему тогда им с матерью ни словом?.. Решил оставить на потом, чтоб сразу перед фактом?.. А?

Прибежала Ленка. Сумерки. Глаза ее светились, как два фонарика.

– Ты здесь?

– Да, – Юрий подвинулся на ящике, – садись.

Снова вжимается в него и шепчет:

– Я так тебя люблю, так боготворю…

Юрий чувствует, как от этих слов перехватывает дыхание, горло заваливает чем-то сладким, душащим. Вот бы сейчас, после таких признаний – умереть. И всё…

– …Всё хороводятся, – привычно недовольно ворчит мать, вернувшись со двора в избу, начав собирать на стол к ужину и исподволь готовясь к тяжелому, рожденному визитом человека на блестящей и большой машине разговору с мужем. – Всё голубятся… И неймется им. Тут скоро… чёрт-те чё, а тут… Халда она и есть…

– Ты не мешай, – говорит отец, звеня штырьком рукомойника. – Дело молодое. Куда что повернет… Глядишь, она нам его выходит еще… И – заживем. Так, мать, скоро заживё-ом!..

2004 г.

ОДИН ПЛЮС ОДИН

Взяв пиво, хлеб и вилку, парень в поношенной куртке «пилот» направился к столику у окна. Марина знает – через пару секунд, разложив деньги в ячейках кассы, Алла Георгиевна скажет ей то же, что говорила вчера и множество предыдущих дней: «Двойную пельменей!»

– Мариш, двойную пельменей!

Марина встает с просиженного, шаткого стула, идет на кухню.

– Двойную пельменей, – передает слова начальницы поварихе Тае.

Та с готовностью кивает, достает из холодильника целлофановый мешочек. Бросает в кастрюлю с кипящим бульоном белые мучные полумесяцы. Считает вслух:

– …семь, восемь… одиннадцать, двенадцать. – И вторую порцию: – Раз, два… семь, восемь… двенадцать.

Марина возвращается в зал, садится, закидывает ногу на ногу. Парень, сгорбившись, не спеша глотает пиво, смотрит за стойку, на полки с бутылками. Половина бутылок пуста давным-давно, они стоят для красоты и глупой солидности. Из-под текилы, французских вин, коньяка, бальзама. По краям полок – искусно вырезанные из пластиковых газировочных полуторалитровок вазочки. Это Тайка иногда мастерит.

В зале десять столов. Два сейчас заняты. Парень в «пилоте» и еще вот старик, жадно и безобразно рвущий бифштекс своими беззубыми челюстями… Раза три-четыре в неделю он приходит сюда, заказывает бифштекс, минут сорок возится с ним, затем ковыряет во рту спичками, ломая их одну за другой, складывает на пустую тарелку, а уходя, непременно довольно громко ворчит, наверное, рассчитывая на ответ: «Шарлатаны… тоже – бифштекс! Не умеешь, так зачем браться? У, мошенники!» Марина, Алла Георгиевна провожают его равнодушным взглядом, как нечто привычное и неизбежное. Пускай ворчит, зато стабильно является, помогает «Забаве» своим тридцатирублевым заказом.

– Принимай, готово! – слышит Марина голос из кухни. Сначала поднесла тарелку Алле Георгиевне, та плюхнула на край сметану мерным половничком.

Освобождая место перед собой, парень выпрямился, убрал со стола локти. Марина произнесла заученно-сладким голосом:

– Приятного аппетита!

– Спасибо, – парень взялся за вилку и уже вслед Марине, тихо и жарко спросил: – Простите, вы меня не узнаете?

Она обернулась, приостановилась:

– Конечно, вы же наш постоянный клиент.

Улыбнулась по возможности ласковей и направилась к своему стулу.

Старик, дотерзав бифштекс, ковырялся во рту, обнажив ярко-красные, раздраженные работой десны с несколькими черноватыми осколками зубов. Марина со страхом и любопытством засмотрелась туда, затем, очнувшись, резко перебросила взгляд в окно.

Но в окне ничего не видно – стекла запотели, покрылись белой холодной испариной. Да там, за окном, и нет ничего интересного. Редкие прохожие, редкие машины, на той стороне улицы – скучная кирпичная пятиэтажка. Между рамами пылится искусственное деревце с голубовато-зелеными листьями.