Читаем без скачивания Я сам себе дружина! - Лев Прозоров

И показалось – облегчённый вздох прошелестел травой, затянувшей останки домов и их жителей.

Только после этого, на ходу вынимая из сумки-калиты на поясе точильный камень, Мечеслав, сын вождя Ижеслава, двинулся дальше.

Спать на сей раз вовсе не пришлось. Не настолько и велико оказалось Рясское поле. Костры, у которых ночевало торжище, он заметил ещё до полуночи.

На сей раз он решил забыть, что утро вечера мудренее. У россыпи костров ночевала не одна дюжина людей, среди которых наверняка были не только торговцы – но и охранявшие их наёмники. Или такие же горлохваты-перекати-поле, как те, чей след привёл его сюда – твари потрусливее и послабее наёмников, но стаей против одного… Да и купцы отнюдь не все забывали, с какой стороны хватаются за оружие. Тот же кривич Радосвет иной раз вставал «поиграть железом» против воинов. Отец выбил из его рук клинок почти сразу. Ближним воинам приходилось возиться подольше. А молодым случалось и самим, проводив глазами выпорхнувшее из рук оружие, почувствовать ласковое прикосновение кончика клинка к шее. Таким потом, в городце, доставалось от старших…

Мечеслав сердито тряхнул головой, отгоняя некстати нахлынувшие воспоминания.

Всё выходило непросто. Тут была не дюжина и не две, а как бы не вся сотня. Охранники, разбойники, купцы…

В общем, нужен был союзник. В родных местах союзниками становились лес и ночь. Тут леса не было. Оставалось полагаться на ночь.

Поодаль от торжища Мечеслав оставил коня пастись. Ни привязывать – к чему в поле-то привяжешь? – ни треножить коня не стал. Случись что – конь сам прибежит на свист. Дальше пошёл пешком.

Поднялся на ближний холм, присел, оглядывая шатры и палатки. Руда лёг рядом.

– Ну что, Руда. – Хозяин потрепал пса по загривку. – Чего думаешь, а? Я вот думаю – окружить мы с тобой их не сможем. Это точно.

Костры. Палатки. Коновязи – и просто бродящие у края света шатров стреноженные кони. Не все сюда прибыли верхом. На реке – Становая Ряса, что ли, вспомнил чертёж Ратки Мечеслав – виднелись длинные туши трёх барок. Не все на торжище спали – где-то зудела комаром дудка, здесь и там прохаживались вооружённые, по большей части косолапой поступью выдавая в себе степных табунщиков.

А на речном песке, между палатками и барками, лежали три бревна. И у них, скособочившись, спали люди. Одни в рубахах и портах, другие – в одних портах. Мечеслав долго присматривался к ним, пока не сообразил – у всех были связаны и прикручены к тому же бревну руки.

Невольники. Живой товар.

Он даже привстал на ноги, вглядываясь – боясь и надеясь разглядеть Бажеру.

Боясь – потому что больно было б увидеть любимую в неволе.

Надеясь, потому что стало б ясно – вот она, жива, перед ним. И осталась самая малость – вызволить её оттуда.

А как он это сделает, он уже начинал понимать.

Всё, что он видел и слышал по пути сюда, складывалось в одно. Вырезанные роды и мёртвое село говорили – хазарам и тем, кто под их рукой, тут бояться некого. Во всяком случае, так должны они думать. А такие мысли делают беспечными. Страшные слова Ратки – о служащих когани славянах, о хазарах, похожих на людей, – невзирая на тошнотворность, обнадёживали: его лицо их тоже не сразу насторожит.

Так что, пришло решение, он просто сейчас встанет и спокойным шагом, как свой, как имеющий полное право тут находиться, пройдёт на торжище…

Где-то беспокойно ржанул Вихрь. Мечеслав напрягся, оглянувшись – но больше ничего слышно не было. Не иначе как зверь какой подходил, но степных некрупных волков, да ещё летом, Вихрь бы к себе не подпустил, а зверей страшнее тут вроде нету. Хотя нет, не волки. Из степи запахло конями – не иначе как дикий табун. Вот это было похуже – случись в табуне кобыла в течке или, наоборот, ревнивый и бешеный вожак. Но не лезть же сейчас растаскивать коней в стороны!

Только одно было плохо – Бажеры он не видел. Вообще не видел женщин, наверное, их прятали где-то отдельно от мужчин. Придётся искать – а чем дольше он проходит по торжищу, тем скорее повстречает кого-то, кто приглядится и поймёт, что видит чужака. Тут Мечеслав весело хмыкнул своим мыслям. А ведь этим, косолапым, и в голову не придёт подозревать чужака в человеке, появившемся пешком из степи. По походке – они с коня способны слезть разве что по большой нужде, малую – и ту небось с седла справлять норовят. Вот и на него подумают, что в степь… по тому же делу отходил. Ну не всё ж время они себе под ноги гадят, не там, где станом встали! Пришла совсем уж озорная мысль – появиться из ночи, на ходу подвязывая гашник. Для убедительности. Хотя… ну его к ляду, шутовство такое. И так помоги, Трёхликий, не выдать себя взглядом. Придётся глядеть чаще под ноги – чтоб встречный не увидел в его глазах разорённого села, умирающего Дарёна, колечка с семью лепестками в лесной, забрызганной кровью траве, лица обездоленных парней из почти вырубленного рода, искалеченного чура из мёртвого посёлка.

Ну, нечего тянуть. Ночь не вечно стоять будет. Мечеслав встал. Пора.

Руда, давно уже вглядывавшийся в ночь, вдруг вскочил на лапы, начал ощеривать пасть – зарычать. И не успел.

Прилетевший из ночи нож с глухим хрустом вошёл точно между двумя жёлтыми пятнами чуть выше умных янтарных глаз пса. Тот взметнулся было на задние лапы – и повалился на бок.

Уже неживым.

Некогда было пугаться. И скорбеть по другу и слуге было некогда. Человек, кинувший нож, теперь выметнул вперёд левый кулак – да так резко, что Мечеслав невольно отшатнулся, хоть до нападавшего и было ещё полтора шага.

Это его спасло, точнее, спасло лоб Мечеслава от знакомства с гирькой на сыромятном ремне, змеёй выскочившей из кулака убийцы Руды.

Ну, не вятичей было пугать кистенём-гасилой. Ещё прежде чем выпрямиться, Мечеслав левой же рукою перехватил ремень, намотал его на ладонь – и рванул на себя, одновременно выхватывая из ножен нож.

Скользнул за спину хозяину кистеня, полоснул ножом под горлом – и чуть не взвыл с досады – лезвие впустую скрежетнуло по кольчатой бармице.

В следующее мгновение он едва не прикусил себе язык от боли – так тяжко врезался в самую подмышку острый локоть нападавшего. Нож вывалился из онемевших пальцев в траву. Пришедший из ночи развернулся к Мечеславу лицом, накидывая ему на шею петлю из всё того же ремешка. Однако вместо шеи ремень сомкнулся на голове, сорвав волчий колпак – кто-то из борющихся на вершине холма наступил на труп Руды – и оба, вцепившись друг в друга, полетели по склону вниз.

Со стороны, обращённой к торжищу.

Оттуда что-то гортанно закричали, на первый крик отозвался второй. Уже под холмом, оттолкнувшись друг от друга, борцы вскочили на ноги. Тут, куда доходил свет костров, Мечеслав мог увидеть убийцу друга. Что тот был в кольчуге и в шлеме, он уже почувствовал, когда в обнимку с ним кувыркался с холма. Кроме кольчуги и шлема, на незнакомце была чуга из стёганой кожи – рукава высовывались из коротких кольчужных, – рубаха и невероятной ширины шаровары с паголенками[15], подвязанные под коленями.

На лбу шлема противника Мечеслав вместо привычной распяленной лапы увидел совсем другой знак – три острия, поднимающиеся над наносьем. Значит, не из кагановых людей. Наёмник?

От лагеря к ним бежали двое охранников. Один – с наставленным копьём, другой – на ходу натягивающий лук. Бежали смешно – вприпрыжку и переваливаясь с боку на бок.

– Тихо не вышло, так хоть прирежу, холуй хазарский, – вдруг сказал противник, выхватывая из ножен клинок – повнушительней того, что выронил Мечеслав. По голосу ему было не больше лет, чем самому Мечеславу.

И тут Мечеслав понял, что сказал напавший на него. И что сказал он это на внятном языке – разве что с незнакомым выговором.

Мгновенное изумление чуть не стоило вятичу жизни. Едва смог отшатнуться, пропуская вровень к груди летевший на него нож. Тыльную сторону сжимавшего рукоять кулака покрывал наколотый узор – солнечный крест в лучистом круге и отходящее от него в рукав деревце.

– Это – за холуя, – молвил сын вождя Ижеслава, подныривая под очередной удар и от души всаживая носок пошевня прямо под кольчужный подол, промеж необъятных штанин. Незнакомец подавился воздухом, но нож выпустил только тогда, когда Мечеслав рванул его руку на себя, выкручивая запястье и со словами: «А это – за пса, придурок!» – ударил коленом в железный лоб.

Стражники уже подбежали почти вплотную, но не вмешивались, видать, не слишком понимая, что происходит. Дерущиеся и сами б дорого дали, объясни им кто – да только было не до объяснений.

– Так ты, значит, не хазарин? – Мечеслав подхватил выпавший нож и швырнул его в того стражника, что бежал вторым, с луком в руках. Не то чтоб он хоть сколь-нибудь любил хазар без луков, но хазар с луками недолюбливал особенно сильно. Бросок заставил бы учившего когда-то отрока Мечшу искусству метания ножей Збоя одобрительно крякнуть – клинок почти беззвучно утонул под краем мохнатой шапки, и лучник навзничь опрокинулся в траву.