Читаем без скачивания Семья как семья - Давид Фонкинос
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я принял решение, и сердце от этого отчаянно забилось, но я продолжал наблюдать за Ивом и Мадлен. Они оживленно разговаривали. Мадлен была вроде бы взволнована тем, что услышала; их лица даже показались мне напряженными, но я, конечно, не знал, о чем идет речь. Два или три раза она оборачивалась – убедиться, что я по-прежнему на месте. В ответ я дружески кивал. Время шло, и я принялся читать «USA Today». Пожалел, что не взял с собой ноутбук – мог бы пока что-нибудь написать.
* * *
ЗАНИМАТЕЛЬНЫЕ ИСТОРИИ ИЗ ЖИЗНИ КАРЛА ЛАГЕРФЕЛЬДА (3)
Человека чаще всего вспоминаешь таким, каким видел его в последний раз. При имени Лагерфельда обычно представляется высокая худощавая фигура. Идеальная внешность для наброска. При этом, как правило, забывается, что несколько лет у него был лишний вес. Фотографии той эпохи удивляют. Кажется, что он целиком и полностью владеет собой, ничто не прорывается наружу, ни капли дурного настроения. Трудно представить, что этот человек боролся со своим весом. До такой степени, что произнес великолепный афоризм: «Диета – это единственная игра, в которой приобретают, когда теряют». Стало быть, он видел тут игру, но кто же были игроки? Судя по тому, что рассказывала о нем Мадлен, он, скорее всего, устроил спектакль для приближенных комментаторов. Поразительно, но за несколько месяцев он потерял сорок два килограмма. Все, что было с ним связано, превращалось в легенду. Он ни в чем не мог себе позволить посредственности. Можно сказать, он творил свою диету, словно она была одним из его произведений. Требовалось, чтобы все об этом говорили. Я даже был недалек от мысли: он набрал вес специально, чтобы забавляться реакцией других на свое похудение. Он ведь даже написал об этом книгу. Гений маркетинга, он превратил свое тело в источник инвестиций. Ведь его силуэт в конце концов появился на бутылках кока-колы. Вот что потрясает у Лагерфельда: его самое великое творение – он сам.
* * *
Они наконец закончили разговор. Ив тут же кинулся ко мне:
– Так вы, значит, биограф Мадлен?
– Да. Я пишу о ней.
– Представляю, как много можно написать. И если хотите, я тоже могу рассказать кое-какие любопытные истории.
– Нет уж, не стоит, – возразила Мадлен. Она не улыбалась – видимо, была под впечатлением их беседы.
– Я предложил пойти ко мне обедать, – продолжил Ив. – Но Мадлен хочет отдохнуть, и я прекрасно ее понимаю. Вы можете прийти попозже. Я живу совсем рядом. У меня не очень просторно, зато красивый вид из окон.
– Хорошо. Сейчас мы идем в гостиницу, а потом я вам позвоню, – ответил я, как настоящий гид.
Они тепло обнялись, словно боясь опять расстаться на пятьдесят лет. Я предложил взять такси, но Мадлен захотела пройтись. Я сгорал от любопытства, но понимал, что сейчас ее расспрашивать нельзя. А она, обычно такая разговорчивая, молчала. Только перед дверью ее комнаты я сообщил, что мне придется поменять билет и улететь уже завтра. Она тут же спросила, нет ли у меня неприятностей. Я спокойно объяснил, что возникло срочное дело. Она не стала расспрашивать дальше и, похоже, ничуть не обеспокоилась из-за того, что придется на несколько дней остаться одной. Впрочем, было ясно, что Ив о ней позаботится; пожалуй, без меня, ее литературного наставника, Мадлен будет даже лучше.
87
В гостинице я немного вздремнул. Здесь было еще светло, а во Франции поздний вечер, но я решил позвонить Валери, чтобы рассказать последние новости. Тут она впервые вознегодовала. Я ее успокаивал, говорил, что все в порядке, что Ив прекрасный человек. Но по ее мнению, я поступаю безответственно – увез ее мать на край света, а теперь бросаю одну. Тем более что она больна. Тут я позволил себе возразить: я не заметил у Мадлен никаких признаков нездоровья. Наоборот, живость ума и бодрость. Валери продолжала меня обвинять: «Вы бросаете мою мать одну!» Тут мне послышался голос Патрика. Валери попросила его повторить, и я разобрал: «Ну так давай полетим туда…» Завтра начинаются школьные каникулы, он безработный. Они так давно не путешествовали вдвоем. В поездке за Мадлен они еще больше сблизятся. Валери успокоилась и задумалась: а что, если мой неожиданный отъезд – это некий знак? Они постараются заказать билеты на субботу; кое-какие деньги у них отложены, сейчас самое время их потратить. Дети уже большие, они будут только рады остаться дома без родителей.
Валери позвонила через десять минут: есть билеты на воскресенье. Мне нужно предупредить Мадлен, которая, наверно, будет удивлена таким поворотом событий. Но за последние дни произошло уже столько необычного. Валери, конечно, будет тронута встречей с первой любовью матери. Может, она, как и я, увидит во всем этом вариант фильма «Мосты округа Мэдисон», только со счастливым концом. Страсть, разлука, разочарование, но в конце новая встреча. Сидя на веранде возле застекленного проема, который мог бы служить экраном, я подумал, что Мерил Стрип вновь обрела Клинта Иствуда.
Я предложил Мартенам встретиться в субботу, после моего прилета в Париж: я зайду к ним рассказать известные мне подробности. Это был предлог, чтобы увидеть всех членов семьи, скорее всего, в последний раз. Я попросил Валери устроить так, чтобы дети тоже присутствовали, хотя и сомневался, что Лола согласится. Я, правда, послал ей фотографию бабушки на фоне Тихого океана (символичное название для примирения), но она не ответила. Наверно, мне больше везет в общении с пожилыми. Это связано с ощущением, которое я постоянно испытывал: я родился уже стариком. Это не только субъективное ощущение, тому есть и объективное доказательство: в подростковом возрасте у меня обнаружилась сердечная болезнь, которая обычно бывает только у стариков. За мной наблюдали, меня пристально изучали как редчайший медицинский феномен. Видимо, в моих жилах течет старость. Но это уже другая история.
88
Ближе к вечеру позвонила Мадлен. Она ждет меня у стойки ресепшен. Я тут же спустился и, даже не осведомившись об Иве, объявил, что в воскресенье прилетает ее дочь. «Я прекрасно могла остаться
