Читаем без скачивания 墨瓦 Мова - Виктор Мартинович

Мы сидели наедине в стандартной китайской харчевне примерно на тридцатом уровне. В таких харчевнях подают момо, чупси и чоумень. Этой владел старый китаец с круглым лицом, выдававшем в нем выходца из Тибета. Мы вошли, он поздоровался, сказав почти разборчиво «добыры день», и ушел к себе на кухоньку колдовать над газовой колонкой. Сварог стал у выхода, его бойцы окружили квартал, не подпуская никого к харчевне. Два китайских гражданина в очках, по виду – стандартные торговцы палеными мобильными телефонами «Эппл» (рубашки в стиле «поддельный Pierre Cardin», дополненные ботинками фабрики «Неман»), быстрыми тенями выскользнули прочь, оставив деньги за заказ на столе. Вот же сообразительные люди – ничего объяснять не надо. Вид татуировок с драконами на шеях парней с автоматами, которые стали у каждого окна, сказал им достаточно.

Мы с хозяйкой чайна-тауна заняли один из пластиковых столиков. Интерьер явно не гармонировал с нарядом Элоизы. Она была одета в строгий гольф MNG и узкие кожаные брюки Prada. На шее – платиновая подвеска. А вокруг – стены, обшитые белым сайдингом. Над нашим столиком висели дешевые электронные часы с «позолотой» и стандартным китайским китчевым украшением – водопад с непропорционально огромной уткой на первом плане. Владение «фотошопом» — не самая сильная черта китайских дизайнеров. Поза у этой утки была драматичная и напряженная, как у античных статуй.

Старый хозяин харчевни принес нам тарелки с едой, которую мы не заказывали. Увидев угощение, я понял, что заказать это мы и не могли, потому что такого нет ни в одном меню в чайна-тауне. На потертом фаянсе с китчевыми розочками утопали в пузырьках арахисового масла золотистые драники. — Приятного аппетита, Наместница! – поклонился он Элоизе. — Спасибо, Мо! Ты лучший повар на планете! – похвалила она старика. И, обращаясь ко мне, продолжила: — Как меня зовут, спрашиваешь? А зачем тебе это нужно? Хочешь гороскоп на меня составить? — Нет, просто как-то неудобно обращаться – Элоиза… — Ну, хорошо, – она щедро полила драники сметаной. – Скажу! Мое имя – Аля. А полное – Элоиза Пашкевич[37]. — Очень приятно, уважаемая Элоиза! – я склонил голову. Она снова засмеялась: — Дурак! Какой же дурак! Я не понимал причины смеха Элоизы. Но она все время надо мной подшучивала, поэтому обращать внимание на еще одну очередную подколку не имело смысла. — Так есть у тебя еще слова? – спросила она. – Или все, место в голове кончилось? — Да, есть!

Я положил в рот кусочек хрустящего драника. Вкус был непривычным, совсем иным, чем у тех полуфабрикатов, которыми торгует «Сибирская корона». Под зажаристой корочкой была сочная мякоть, которая буквально таяла на языке. Наверное, все дело в арахисовом масле. — Вот еще одно слово — «паняверка». — И когда это «паняверка» стала синонимом любви? — Там такая строчка — «ты не кажы, што сэрца ў паняверцы». Я просто подумал, что сердце – это то, чем обычно любят. Она засмеялась. Я ожидал, что она назовет меня дураком, но она не назвала. — Паняверка – это сомнение, нерешительность. Когда потерял веру во что-то. Все это – паняверка. — Ну да. Я задумался. — Что «ну да»? О чем задумался? Я уже, видишь, научилась подмечать, когда ты думаешь! — Я задумался о том, что сердце и правда не только любит, но и бывает «у паняверцы». Даже так: когда сердце любит, оно частенько бывает «у паняверцы». Я поднял голову, надеясь встретить сопереживание или хотя бы внимание. Ведь она же спросила. Но Элоиза с интересом рассматривала напитки за стойкой старого Мо. — Можно мне «Бела-Колы»? – заказала она и снова повернулась ко мне. И почему я такой сентиментальный? — Ты молодец, Сергей, – сказала она. – Молодец, что так много слов смог вспомнить. — Это еще не все! Есть еще слова! — Как это они у тебя поместились? – удивилась она. Я понял, что надо быть осторожным. Потому что если они поймут, что я не вспоминаю слова из давно прочитанного, а вычитал недавно из припрятанного сокровища, они отберут у меня книгу, и я навсегда потеряю возможность видеть Элоизу. Но я не моргнул глазом. Врать у меня вообще всегда хорошо получалось. Без этого навыка любой дилер и трафикер обречен. — Ну вы же знаете, Элоиза. В мозге всегда остается отпечаток от прочитанного наркотика. — Я об этом слышала, – согласилась она. – Но я не знала, что в голову может поместиться так много. Или ты, может быть, какой-то гипноз к себе применил? – так она снова шутила. — Вот еще вариант. Там было слово «трунак». — Трунак? – уточнила она. — Да, вот цитата: «І розум прагна трунак гэты п'е»[38].

— Нет, трунак – это алкогольный напиток. Не любой напиток, а именно алкогольный. Видишь, сколько у Дубовки всякого необычного! — Тогда последнее, сразу три слова: «краса», «прыязнасць», «цнота». Потому что там в одном предложении, кажется, так: «Краса, Прыязнасць, Цнота мне так любы. Красу, Прыязнасць, Цноту слаўлю я». И дальше: «Яны – як кола, у якім я ўсюды. І ў якім уся любоў мая». Причем эти слова написаны с большой буквы. Так как? Нет? Не то? — Нет! Не то! – и мне вдруг стало легко и весело. Потому что если мы не отгадали – это значит, что будет еще один повод для встречи с Элоизой. И сердцу не надо нудзіцца ў паняверцы. — Краса – это красота. Вот ты у нас не парень, а краса. Прыязнасць – это симпатия. А цнота – это слово, которое стыдливая девушка объяснять не станет. А я девушка стыдливая. Поэтому просто запомни, что цнота – не любовь. — Я больше ничего не помню, – сказал я виновато. – Но я вспомню. Мне просто необходимо время.

Мой взгляд остановился на платиновой подвеске у нее на груди. Это был крест Madonna, но необычный – нижняя перекладина у него была заострена, будто лезвие. Так что все вместе это скорее напоминало меч с крестообразной рукоятью. Она перехватила мой взгляд. — Ты во что-нибудь веришь, Сергей?

Я вздрогнул. Снова личный вопрос – совсем как тогда, когда она спрашивала, о чем я думаю. Неужели и сейчас закажет колу, вместо того, чтобы слушать меня? Она внимательно посмотрела мне прямо в глаза. Я не смог выдержать этого взгляда. — Ну да, верю, – промямлил я. – Когда я за границей, я верю в Hermes... – я заметил, как она скривилась. – Но у меня не так много денег, чтобы купить у них костюм. Просто когда смотришь их рекламу, действительно ощущаешь, что в мире есть что-то больше, чем ты. И что ты можешь к этому приблизиться.

Ее взгляд снова скользил по бутылкам за стойкой старого Мо. Но, кажется, на этот раз она слушала меня внимательно, просто ей не нравилось то, что она слышала. Я продолжил: — Но ведь здесь нет Hermes. Тут вообще из духовности – только бумажные «Мерседесы» на площади Мертвых. Ну и золотые купола у резиденции. — Так ты во что-нибудь веришь? – повторила она снова. — Ну да. Может быть, в какое-то перерождение или что-то в этом роде. Потому что грустно, если после смерти ничего не будет.

Странный у нас получался разговор – особенно если учесть, что скоро я погибну, хотя еще об этом не догадываюсь. — А вы, Аля? – спросил я. – Вы во что-нибудь верите? — Я христианка, – ответила Элоиза. — Христианка? – удивился я. – Но почему?

Христианство я воспринимал как трогательную историю про одного замученного еврея, которую брендировали средневековые итальянские дизайнеры. Багровые хитоны, обнаженное тело на кресте, Мария в голубом платке, бородатые апостолы – винтаж, хламиды, простая легкая обувь – все это устарело и не выглядело актуальным.

— Видишь ли. Раз были первые христиане, должны быть и последние, – она невесело улыбнулась. – Вот такие, как я – и есть последние христиане. — Но почему? – повторил я вопрос. Мне казалось, что такая современная и модно одетая девушка не может быть адептом настолько устаревшего культа. — Пойдем, я покажу. Она встала и стремительно направилась к выходу. «Только сопровождение» — приказала она Сварогу, и толпа чертей, которые последовали за нами, поредела. Мы пересекли людную улицу, спустились по какой-то лестнице, свернули на другую и уперлись в огражденный сеткой широкий фигурный столб, который торчал из-за бутика фальшивой итальянской сантехники. Чем-то этот столб напоминал вентиляционные шкафы метро – высотой с человеческой рост, шириной – примерно с кухню в моей хрущевке. Похоже, из покрытого штукатуркой кирпича, построен в каком-то необычном стиле, сейчас так не строят. Сверху размещалось фигурное медное навершие, под ним было круглое окно-иллюминатор. Элоиза отодвинула в сторону один из листов сетки и проскользнула за ограждение. — Рог, мы там сами разберемся, – приказала она Красному столбу. – Вы внешнюю безопасность обеспечьте. А внутри мы и сами справимся.

Я протиснулся за ограду следом за ней. Пол тут был, как и во всем чайна-тауне, деревянный. Но наши шаги по доскам сопровождало гулкое эхо, как будто под настилом ничего не было.

— Раньше тут была еще одна башня, – объяснила Элоиза. – Но ее взорвали, потому что она упиралась в какую-то инженерную распорку.