Читаем без скачивания спящая красавица - Дмитрий Бортников

Я не знаю, где был отец. Куда он пропадал в такие ночи? Что он делал? Сколько продолжалось это шествие? Этот триумф. По пустынной мерзлой земле, под мигающими звездами... В конце концов я засыпал. А утром уже был снег. Новый снег и новый день.

Я не знаю, что с ним произошло. С моим братом. Не знаю...

Сначала я не верил матери. Она была в шоке. Она говорила, что тут Медведиха виновата! Отца уже тогда не было. Он умер, и я уже успел к этому привыкнуть. Все сразу стало на свои места. Я помнил только хорошее. Запах у него изо рта. Водочка. Значит, повеселимся! Значит, праздник! Он умер со своим запахом. Праздники кончились. Ну, об этом после.

Мать рвала на себе волосы! Пьяная. Она сидела на пороге. «Не уберегла!.. Не уберегла-а-а!.. »

Не помню точно, с чего это началось. Когда брат заснул... Мы в тот год совсем разошлись. Каждый в своем углу. Мне нравились машины и корабли, а ему куклы! Нравились! Не просто нравились! Он был нежен с ними. Как девчонка. Он вообще был нежен. Я носился вокруг, а он голову только повернет и ресницами своими хлоп-хлоп! Ничего больше! Я его бил, и как бил! А ему хоть бы что! Голову только втянет и моргает! Меня это еще больше бесило. Хоть бы защищался! А он нет. Зажмурится и сидит, подставив плечи. Иногда он доводил до белого каления! Я встану над ним, одной рукой держу, чтоб не встал, а второй замахиваюсь! И жду! Ну, думаю, хоть сейчас ты заревешь! Щас те рожу разморожу! Щеку на ухо помножу!..

А он, чокнутый, только зажмурится! И сидит. А больше всего меня бесило — когда он плакал, то никогда не кривил рожу! Ни разу! Он плакал как взрослый! Как наш отец! Только слезы текли! И ресницы хлоп-хлоп. Сколько ни старался, все равно кривился рот! Я ничего не мог поделать! Я плакал как мальчик!

Вот за это я его и ненавидел. Ну и за куклы, конечно. Он был девчонка. Ходил медленно, боялся испачкать штаны. Когда садился на бревна, всегда сдувал опилки! У-у-у! Я приходил в бешенство! Мне же было стыдно! Перед пацанами. Слава богу, он за нами не увязывался! Сидел себе и смотрел картинки! Да-да! Отец принес когда-то из библиотеки, с завода книжки, большие, с картинками, а потом умер. Никто их не требовал. Они как и были всегда.

Гошка сидел и листал, листал, туда-обратно. Как ему не надоедало?! Ведь это все была неправда! Этовсебыловыдумано! Меня было не заманить! Еще чего! Сидеть часами и смотреть в книгу!

Я любил пистолеты, автоматы, танки, паровозы, самолеты, особенно истребители! Я их обожал! Первые, И-16, из которых вываливался летчик! Да, случалось! В Испании. Когда наши помогали испанцам. А «Вокруг света»! Я вырезал все корабли и расклеивал их под лестницей на печку. Для всех там было темно! А я видел корабли, парусники, фрегаты, миноносцы, немецкие серые эсминцы... Они плыли в полумраке... А огромные первые броненосцы! Дредноуты! Наварин, Чесма...

Это была моя страсть. В том-то и дело. У нас с ним были разные страсти, слишком разные. У меня в башке все бурлило, стоило только взглянуть под лестницу! Я висел на руках, качался и думал, что вот я на мачте! Я был весь в дыму! Свистать всех наверх! Я пел: «На палубу вышел, а палубы не-е-ет... » Батя тоже горланил, когда шел бухой. У него тоже палубы не было! Мне было до фени! Моя песня была о другом! Она была настоящая! И никто не имел права ее петь! Никто! Я бросался на отца с кулаками! «Не пой! Не пой! Это моя песня! Моя!.. » А он ошарашенно продолжал мычать. Ну, мычание — еще ничего. Тогда все — мычали.

Игорь смотрел на меня как на придурка. Он поворачивал голову, моргал и все. С тебя, дескать, достаточно. Ни взглядом больше, ни взглядом меньше. Меня это выводило из себя! Бить?! Это бесполезно. Лучше бить подушку! Ломать его куклы? Тоже.

Он мог просто сидеть. Рвать его книжки? Все мимо! Я говорю, он мог просто сидеть! Я же не мог ему оторвать башку! А вот там-то и происходило самое интересное! Там все и варилось!

Он никогда не скучал! Никогда! Он мог быть один... Это было невероятно! Я приходил в бешенство, стоило меня оставить одного! Никого вокруг! Я лез на стену! Даже корабли мои не действовали! Вернее, я смотрел на них минут пять, а потом — Тоска! Тоска! Сколько всего делается из-за скуки... От тоски. Я видел, как скучает мать, как скучает отец! Все вокруг! По-разному, но все скучали. Все! Даже деревья! Даже муравьи! Только он не скучал! Или я не знал? Может, я не знал...

Поговорить с ним, заняться, поиграть?! Легче было научиться мычать и болтать с коровами! Он, казалось, меня не понимал! Он не выебывался! Это ясно! Он просто не понимал языка. Только кулак! Только его понимал! В этом уж он не ошибался. Стоило мне только перейти на этот язык — он начинал всасывать мгновенно! А так... Посмотрит на меня вяло, дескать, да-да, понимаю... Здорово... И все. Отвернется. Отвернется! Вот это и сделало ему врага! Я ему рассказываю, показываю корабли, вот так, здесь торпеды, а здесь, смотри, башенные орудия... Поднимаю глаза и вижу его спину. В том-то все и дело... Поэтому... Просто он от меня отвернулся. Ему было неинтересно. Ему было наплевать. Да. В этом- то все и дело. И не стоило из-за этого с перцем в жопе носиться...

Но это еще ничего. На наши дела мало кто обращал внимание. Мы могли хоть башку оторвать друг другу! Никого бы это не тронуло. Другое дело, если б мы опоздали из школы! Лесом, все лесом, отец ждал на лошади, мерз, пел, подпрыгивал, а мы бежали, пыхтя, в темноте. По тракторному следу. В полнейшей темноте! Бежим, бежим, знаем: отец на опушке ждет... Только дыхание его рядом. Ни на шаг не отставал! Черный силуэт отца кричит: «Ну, кто быстрей?!.. Давай! Колька! Гошка!»

И я припускался! Отец все ближе, ближе... И я влетаю с разорвавшимся сердцем к нему в распахнутый тулуп! Я первый! Я всегда был первый! Мы потом ждем. Минуту. Я горд. И не вижу отцовского лица. Он молчит. Наверное, он смотрит на Игоря. А тот спокойно идет. Я не вижу глаз отца.

«Ну, что еле крадешься?! — ругается отец. — Давай, шевели ногами! В штаны наложил, что ли?!»

Отец гневался. Он чувствовал что-то. Его лицо было в тени. Я не мог видеть его глаз. Не мог ничего прочитать. Ни о любви, ни о ненависти.

Говорят, жизнь сама делает выбор. Она его сделала. В мою пользу. Я бегал быстрее, любил сильнее, орал громче, жрал больше, хотел крепче! Я! Я! Я! Именно я хотел жить! Заполнить всю комнату! Сожрать весь винегрет на Первое мая! Все пирожки! Последний оставить брату?! Еще чего! Я с наслаждением запускал руку в ведро и медленно жрал его. А он смотрел-смотрел и снова за свое! Снова он отворачивался! Я, сучонок такой, забегал вперед, да! Чтоб он видел! Как я жую! А он опять головой крутит! Но я-то быстрее! Всегда был быстрее! Именно я взял всю жизнь! Именно я медленно сжирал ее у него перед лицом!

А он? Куда он смотрел? Куда? В сторону окна. В палисадник. Не знаю, что он там видел. Там, куда он смотрел, я не видел ничего! Ничего! Там была моя жизнь. Моя тоска.

Я хотел кораблей. Моря. Запахов! Другой жизни. Я любил нюхать! Стоило закрыть глаза, и я слышал море! В ракушке. Его рокот... Ее привезла мать с курорта.

«Там полечусь грязью», — сказала она, будто извиняясь. Перед кем? Перед нами?! Да я рад был до смерти стать хозяином в доме!

«Грязью, оказывается, тоже лечатся!» — удивлялась мать. Она была довольна! Не важно! Хоть говном пусть обмажут! Отдохнуть... Нас не видеть! Не слышать! Выспаться одной! Пожить! И море... Там было синее-синее море! Там другая жизнь! Пройтись, принарядиться... Кремовые босоножки! Губнушка! А вечера! После нашей грязи идти по набережной! По асфальту! Пусть они меня посадят в бочку с вонючим мазутом! Все равно ехать! Даже если ничего не болит! Наплевать! И главное! Нас не видеть, ебаную черную деревню! Сколько можно жить надеждой?! Мать была вдохновлена! Она впадала то в счастье, то в гнев! А вдруг ничего не получится! А?! Все может быть! За путевку битва! Мы никогда ее такой не видели! Она даже просыпала на дойку! Такого не случалось со Дня Победы! Тогда все проспали! Никто не работал! Даже коровы отдыхали! Даже молоко заснуло!

Мать победила. Я же говорил, в ней была настоящая крепость! Она умела хотеть! Оказывается, для нее самой это было сюрпризом! Она была всемогуща! Она осмотрелась вокруг. На меня и на батю можно было махнуть рукой! Мы бы не пропали. Могли бы сморкаться тремя пальцами! А жрать? Что бы мы жрали?! Тоже не проблема! Горшок щей в печку и картошку! Все, это и так предел мечтаний. В самые лучшие времена! Нам тоже нужен отпуск, нам тоже не помешает маленькое море! Маленькая набережная, где на нас не будут орать! «Руки! Мыть! Носы! Отцу поставь табуретку! Сам сел, а другие что, стоя?! Подожди всех, не хватай руками!» А как? Не руками, а как? Как брать хлеб?

Нам всем надо было отдохнуть. Матери и бате от прошлого, а нам перед нашим будущим.

Все началось очень хорошо! Как в частушке! Море оказалось болотом. Вот и вся разница. Путевка на море пиздой накрылась! Осталась только путевка в лужу целебной грязи. Курорт Серные Воды.

Два часа на велосипеде. Не торопясь. Это было так близко, что мать заплакала. Не потому, что вместо моря лужа! Нет! Просто слишком недалеко от ее жизни. Она нуждалась в дороге. Поезд, сутки, двое, как рассказывали, чтоб душа только на второй день догнала! А двое суток без всякой души! У моря!.. Она мечтала. Отец о таком и не думал! Представить себе, что можно посидеть, подождать, пока душа с войны вернется! Да он бы подумал, что над ним издеваются! У них не было времени ждать, пока их души вернутся с фронта...