Читаем без скачивания Ричард де Амальфи - Гай Орловский

Я кивнул, потому в его землях, а теперь в моих, всякой чертовщины больше, чем, скажем, у Крысы или у Тудора, хотя Тудор сам не совсем, как уже уши прожужжали, человек.

По каменным узким ступенькам сошли в длинный и просторный подвал с низким потолком. В углу нечто вроде склада старой мебели, мешки с тряпьем, кипы запыленных кожаных доспехов, немного железных, топоры и пики, с поперечных балок свисают окорока, связки колбас, ветчина, а под стенами ряды бочек и бочонков. Аромат от них, ни с чем не спутаешь.

В правом углу с десяток кувшинов, штук тридцать раздутых бурдюков. Заметив мой взгляд, хозяин сказал услужливо:

– Там диосское!.. Ваши оруженосцы и слуги сейчас как раз его…

– …осваивают, – закончил я. – Неплохое вино, неплохое. А что в кувшинах?

– Тоже вино, но только старое. Начиная от тридцати лет и старше.

– А сколько самому старому?

Он помялся, развел руками.

– Кто знает… Как-то раскопали целый подвал с такими кувшинами, я закупил почти половину. Пока еще не оправдал расходы, желающих на такое редкое вино мало. Вернее, желающих много, но стоит оно очень дорого…

– Сколько?

Он замялся, лицо стало совсем несчастным, сказал со вздохом:

– Разве я могу осмелиться взять что-то со своего хозяина, который позволил… может позволить поселиться на его земле и держать постоялый двор?

Я кивнул.

– Хорошо говоришь. Но все-таки сколько? Сколько взял бы с постороннего?

– Благородный сэр Ричард, для чужака каждый кувшин обойдется в десять золотых монет. Сами понимаете, на такие деньги можно купить табун прекрасных коней и нанять сорок хорошо вооруженных всадников. К тому же купить комплект доспехов на рыцаря.

Я вытащил горсть монет, подавил естественное желание пересчитать, я ведь феодал, а благородному рыцарю надлежит быть благородным и великодушным, щедрым и даже расточительным.

– Держи. Доставишь в замок. Но смотри, чтоб ни на кувшин больше! Я не собираюсь подрывать экономическую стабильность непомерными налогами или демпинговыми ценами.

Насыщались долго, настолько долго, что многие уже забыли зачем и куда едем, пошли песни, рассказы о подвигах и способах заточки мечей.

Разве что Зигфрид, раскрасневшись от вина, решил напомнить всем, что он не из медвежьего края, побывал и повидал всего, небрежным жестом подозвал хозяина и спросил строго:

– Что это за дерьмо ты мне принес, да еще так мало?

Наши кони, напоенные и накормленные, лениво обмахиваются хвостами, как фараоны опахалами, у колоды со свежей водой, двое подростков вытаскивают из колодца бадью и выливают в это деревянное корыто.

– Седлать, – распорядился я.

Как по мановению волшебной палочки на пороге появились Гунтер и Зигфрид, за ними лучники, Ульман, все на ходу подтягивают пояса, на глазах трезвеют, выпрямляются, подбирают животы.

Пока влезали в седла, подошел тихонько Ульман, проворчал негромко:

– Так что с ними, ваша милость? Сжечь или просто порубить, а там пусть воронье растаскивает?

Я спросил так же тихо:

– А что ты заметил?

– Да вурдалаки это, ваша милость, – ответил он шепотом. – Целая семья вурдалаков.

– А что Гунтер? – спросил я зачем-то.

– Тоже почуял. Да он и раньше про этих вурдалаков слыхивал, потому и хотел объехать.

Я в задумчивости поднял руку к груди, пальцы сами по себе потеребили серебряный крестик. Он разогрелся и приятно согревает кожу, по руке к плечу прошла теплая волна, растворилась в теле. Да, если следовать первому побуждению, то, естественно, все порубить, истребить, а также сжечь и по ветру развеять, чтобы другим неповадно. Но вспомнил слова Гунтера, что постоялый двор здесь вот уже двадцать лет, налоги вроде бы платят, доход здесь есть, расположились на самом перекрестке дорог, что идут из северных земель в южные, а также связывают восток и запад.

С другой стороны, нелишне вспомнить, что английские колонизаторы закрепились в Индии прочно лишь потому, что не трогали местные обычаи, местную религию. Лишь бы, как говорится, налоги платили да пушечное мясо для туземных войск поставляли. Однако там религия – смешные пляски да смешные песни, когда взрослые тетки поют детскими голосами, а здесь вроде бы что-то похуже.

Все уже разобрали поводья и готовились для быстрой скачки. Ульман, снабдив меня информацией к размышлению и тем самым свалив ответственность на меня, впрочем, она и так на мне, свистом подозвал своего коня, тот прибежал, волоча вцепившегося в повод мальчонку. Ульман тяжело поднялся в седло, его крупные руки ухватили повод, развернули коня в сторону ворот.

Я проверил молот, чтобы рукоять хороша видна, влез на безрогого единорога и лишь затем властным жестом подозвал хозяина. Тот подбежал, глядя снизу вверх, на лице тревожное ожидание.

– Вот что, милейший, – сказал я высокомерно, – ты, я вижу, содержишь двор в исправности. И хозяйство добротное, милостиво хвалю.

– Благодарим покорно, ваша милость!

– Но вот что, – сказал я значительно и поймал его бегающий взгляд, – поговаривают, что в этих окрестностях без следа исчезают люди…

Я сделал паузу и посмотрел оловянными глазами. Хозяин бухнулся на колени, взмолился:

– Ваша милость!.. Да где они только не пропадают! Разве ж только здесь?..

Я подумал, кивнул:

– И то правда. Но как насчет полнолуния?

Он побледнел, затрясся, поклонился до земли, даже стукнулся лбом об утоптанную до твердости камня почву.

– Ваша милость!

– Ну-ну, слушаю.

– Ваша милость, не велите казнить… но все враки, что рассказывают! Все враки и вражеский поклеп!

Я выдержал паузу не столько для значительного ответа, сколько потому, что сам не мог решить, что же с ними делать. Чувствуется, врет, все-таки в полнолуние пошаливает. Вся семейка пошаливает. С другой стороны, раз в месяц. К тому же, если небо в такой день затянуто тучами, и луны не видать, то и звериный зов не так слышен, могут воздерживаться, чтобы не терять прибыльное дело с постоялым двором. Но даже раз в месяц много ли народу задерут? Думаю, одного им вполне достаточно. А если учесть, сколько тех, кто считается нормальным человеком и добрым христианином, но спивается до свинского состояния, зверски бьет жену и тиранит детей, пакостит соседям, а потом дохнет в канаве от белой горячки, то кажется, что этот… э-э… инакомыслящий не так уж и чужд обществу. Во всяком случае, не настолько, чтобы от него избавляться именно в первую очередь.

Ладно, мелькнула спасительная мысль. Надо гайки затягивать понемногу. По мне лучше приличный вурдалак, чем опустившийся алкоголик, от которого пользы обществу нет, а заниматься им и лечить почему-то надо.

– Хорошо, – сказал я строгим голосом, – пока верю. Постоялый двор у тебя в исправности, люди довольны. Действуй так и дальше. Но помни…