Читаем без скачивания От войны до войны - Вера Камша

Робер выпил и налил еще. Над стаканом поднимался ароматный пар, голова слегка кружилась, в памяти всплывали то заснеженные горы, то оранжевые розы казарских садов, то синие глаза Ворона. У смерти тоже синий взгляд, Робер Эпинэ заглянул ей в глаза у подножия священной бакранской горы, и с тех пор ему все кажется неправильным и лживым.

Иноходец поднялся и подошел к окну, откуда открывался прекрасный вид на зимний Агарис. Вот он и вернулся, вопрос – куда. Талигоец потряс головой, пытаясь отогнать тошнотворные мысли, и посмотрел на Его Крысейшество. Клемент по-прежнему сидел в своей сумке, а перед ним лежала золотистая булочка, к которой крыс так и не притронулся.

Хогберд восемьсот девяносто пятый раз переливал из пустого в порожнее, а Матильда его слушала, сдерживаясь из последних сил. Все было ерундой, кроме смерти Робера. Бедный Иноходец, бедные его дед и мать. Пережить всех своих детей… Что бы стало с ней, если бы погиб Альдо?! Зачем тогда было бы жить?

– Мы ошибались в наших расчетах, – Питер Хогберд великодушно перекладывал на плечи Матильды долю ответственности за поражение в Кагете и гибель Робера Эпинэ. – К сожалению, позиция Дорака безупречна – он использовал вопиющие ошибки гайифской дипломатии…

Принцесса принялась сжимать и разжимать кулаки, мысленно повторяя знакомые с юности сонеты Веннена. От того, что она запустит в Питера Хогберда подсвечником, Робер не воскреснет. Бедняга, избежать верной смерти в Талигойе, чтобы сгинуть в чужих горах… Матильда помнила, как первый раз увидела Иноходца. Это было после восстания Эгмонта, когда в Агарисе нет-нет да и появлялись уцелевшие. Принцесса Ракан получила записку от Адриана. Эсперадор уведомлял, что в приют Святого Марка привезли внука герцога Эпинэ.

Приют Святого Марка был больницей для бедных, в которой не столько выздоравливали, сколько умирали. Первое, что сделала Матильда, это навестила гоганского ростовщика, у которого оставила сережку с изумрудом, благо вторая все равно куда-то делась. Разжившись деньгами, принцесса бросилась на поиски маркиза Эр-При и нашла его в темной сырой комнатенке. Впрочем, нужно было сказать спасибо и за это – большинство обитателей приюта валялись в общих залах на грязной соломе.

У Робера был сильный жар, но он был в сознании. Принцесса запомнила провалившиеся щеки, лихорадочный румянец на скулах и виноватую улыбку.

– Простите, Ваше Высочество, я не могу приветствовать вас, как должно.

Матильда, не слушая возражений, забрала раненого к себе, и они с Альдо за месяц поставили парня на ноги. Они уговаривали Иноходца жить с ними и дальше, но Робер был не из тех, кто позволяет себя кормить. Он продал то немногое, что у него было, и перебрался в монастырскую гостиницу. Закатные твари, ну почему она его не удержала?! Клементу и тому было ясно – бедняге не хотелось ехать, страшно не хотелось. И вообще вся затея с самого начала отдавала подлостью и глупостью. Подлостью по отношению к варастийским крестьянам и Роберу, глупостью потому, что воевать с Вороном бесполезно.

– Сударыня! – Вопль Пакетты заставил Матильду вздрогнуть. Что такое? А, что бы ни было, это повод выставить пегого борова! Матильда торжественно поднялась, колыхнув все еще роскошным бюстом. Уж лучше б она сидела! Вдовствующей принцессе показалось, что она спит, потому что перед ней стоял Робер Эпинэ. Похудевший, чтобы не сказать исхудавший, но живой!

– Маркиз! – Питер Хогберд опомнился первым. – Я так рад вас видеть, дорогой друг!

– Не имею чести быть вашим другом, барон. – Щека Робера дернулась. Твою кавалерию! Все удары судьбы Иноходец встречал с улыбкой, а любую боль переносил, стиснув зубы, именно поэтому Матильда испугалась. Хогберд, к счастью, тоже. Боров торопливо забормотал что-то невразумительное о тяжких испытаниях и встрече старых друзей, которой не следует мешать, и откланялся. На прощание барон протянул Роберу большую веснушчатую руку, но Эпинэ этого не заметил. Было ясно – если Питер скажет еще одно слово, он вылетит в окно. Борец за дело Раканов это понял и исчез. Матильда хмыкнула и вытащила бокалы:

– Тебе надо что-то покрепче, но я, как на грех, взялась следить за здоровьем, так что в доме только кэналлийское. За встречу!

Робер выпил залпом, молча. Где и с кем блуждали его мысли, было непонятно. Несмотря на зиму, он казался смуглым, а может, дело было в белом гайифском камзоле. Очень дорогом. Эпинэ вообще был отменно одет.

– Твою кавалерию, хорошо выглядишь! – Надо было что-то сказать, вот она и брякнула первую попавшуюся чушь, годную разве что для бабы, которой изменяет муж.

– Где Альдо?

– Болтается где-то. Твое здоровье.

– Ваше здоровье, сударыня, – Робер, похоже, взял себя в руки, и зря. Ему нужно напиться и выговориться, а не вести светские беседы.

– Садись и рассказывай. Или не рассказывай. Главное, ты жив и ты здесь. Мы получили письмо. Зачем ты это сделал?!

– А что мне оставалось?! Позволить Ворону утопить половину Кагеты? Все равно все пошло не так. Алве мешал Адгемар, а не я… Закатные твари, он был прав! Лис обманывал всех… Я думал, что спасаю Мильжу и Луллака. А они думали, что спасают меня. И погибли…

– Как же ты вырвался? Не хочешь – не говори. И кто такие Мильжа и Луллак?

– Мои друзья…

– Вечная память! – Матильда подняла бокал. Она начинала пьянеть, ну и ладно.

– Им отрубили головы и бросили к ногам Ворона… Лис отрубил, – рука Иноходца сжала ножку бокала так, что костяшки пальцев побелели. – Там был Дик Окделл, сын Эгмонта… Он – оруженосец Алвы.

– Это он тебе помог?

– Помог встать. Когда меня швырнули лицом о камень. Меня спас Ворон.

– Ворон?!

– Да… Долго рассказывать, но он прикончил Адгемара, а меня отпустил. Коня дал, денег… А я взял! У человека, который… – Робер залпом осушил бокал. – Всего не расскажешь… Беда в том, что я не знаю, кто прав! То, что творил Ворон, чудовищно, но он спасал Талиг, а мы что делали?!

Принцесса промолчала. Все было очень плохо, а всего хуже то, что благоденствие Талига и жизнь Альдо были несовместимы.

– Матильда, – Эпинэ схватил женщину за руку, – что мы делаем? Зачем?!

– Бедный… – Принцесса порывисто прижала Робера к себе и поцеловала в лоб. Хорошо, что ей за шестьдесят, лет пятнадцать назад материнским поцелуем не обошлось бы… Хотя почему хорошо? Плохо! Ее жизнь кончена, но Альдо и Робер должны жить и быть счастливы. Легко сказать…

– Меня проводили до гайифской границы, – Робер опустился в кресло, – Алва отпускал со мной молодого Окделла, тот не поехал. По-моему, он влюблен.