Читаем без скачивания В доме Шиллинга (дореволюционная орфография) - Евгения Марлитт

Тамъ было еще существо, которое не знали куда причислить – къ дѣтямъ или къ взрослымъ дѣвушкамъ, въ двадцать лѣтъ сохравшимъ дѣтскія манеры и обворожительную наивность. Она большей частью быстро пробѣгала по дорожкамъ, обрывала мимоходомъ листья сь кустарниковъ, жевала ихъ маленькими блестящими зубами и, не стѣсняясь, топтала тщательно охраняемый бархатистый дернъ цвѣтниковъ, чтобы сорвать въ клумбѣ какой-нибудь понравившійся ей цвѣтокъ и приколоть его къ локонамъ или шаловливо оборвать у него лепестокъ за лепесткомъ. За желѣзной рѣшеткой представлялось зрѣлище, полное естественной чарующей прелести, и люди не могли досыта насмотрѣться на прелестное сумасбродное созданье даже тогда, когда она скучая и въ дурномъ расположеніи духа лежала въ платановой аллеѣ на пурпуровыхъ шелковыхъ стеганыхъ одѣялахъ, разостланныхъ на желѣзной мебели. Маленькая ножка, выглядывавшая изъ волнъ шитья, кружевъ и оборокъ, своимъ движеніемъ, точно маятникъ, указывала на улучшеніе или ухудшеніе настроенія, рука безпрестанно хваталась за серебряный колокольчикъ, и на звонокъ прибѣгала изъ дома горничная, то съ книгами, то съ флакономъ, то съ шалью и тому подобными вещами, пока наконецъ какая-нибудь гигантская бонбоньерка не улучшала расположенія духа и не привлекала сюда дѣтей. Тогда молодые зубки неутомимо принимались за работу, и всѣ вмѣстѣ они составляли очаровательную группу. Но чтобы это рѣзвое, болтавшее ногами созданье было матерью бѣлокурыхъ дѣтокъ никому и въ голову не приходило такъ же, какъ и старой женщинѣ, которая уже въ продолженіе нѣсколькихъ дней безпрестанно появлялась у окна мезонина въ монастырскомъ помѣстьѣ. Она никогда не высовывалась изъ окна, а только слегка наклоняла голову въ сторону ненавистнаго цвѣтника шиллингова дома, но глаза ея, какъ бы притягиваемые магнитомъ, со страхомъ останавливались на извилистыхъ дорожкахъ, и, когда по нимъ пробѣгала взапуски съ Пиратомъ стройная фигура Іозе, одѣтаго въ голубой матросскій костюмъ, и раздавались звуки его командующаго голоса, ея твердая трудолюбивая рука невольно хваталась за подоконникъ, и по блѣдному холодному лицу разливался румянецъ невѣроятнаго смущенія.

Баронъ Шиллингъ въ первый же день пріѣзда гостей отдалъ приказаніе приготовить для Люсили свои покои въ нижнемъ этажѣ, выходившіе на югъ, и маленькая женщина въ тотъ же вечеръ перебралась туда со своей камеристкой и со всѣмъ багажемъ такъ поспѣшно, какъ будто привидѣніе, жившее за украшенной деревянной рѣзьбой стѣной салона, уже сидѣло у нея за спиной.

И каждый вечеръ изъ этихъ оконъ лился на галлерею потокъ ослѣпительнаго свѣта, такъ какъ Люсиль не выносила никакого темнаго уголка, она любила купаться въ свѣтѣ, какъ купалась ежедневно въ ароматическихъ ваннахъ, которыя горничная приготовляла изъ разныхъ драгоцѣнныхъ травъ, распространявшихъ благоуханіе по всему дому. Послѣ этихъ освѣжающихъ ваннъ граціозное изнѣженное дитя танцовщицы обертывалось въ тонкій мягкій батистъ; маленькія ножки были всегда обуты въ подбитые атласомъ туфли; она пила самыя лучшія вина и въ такомъ почтенномъ количествѣ, „какъ будто бы на свѣтѣ не было другого напитка для утоленія жажды“, по выраженію Роберта, возмущавшагося и сердившагося на то, что баронъ Шиллингъ, по указанію мадемуазель Биркнеръ, снабжалъ кухню и погребъ самыми дорогими запасами изъ своего собственнаго кармана ради этой нищей испанской семьи.

Несмотря ни на что прислуга шиллингова дома, какъ и гуляющіе за желѣзной рѣшеткой, любовались рѣзвой маленькой барыней, которая иногда мимоходомъ обращалась къ нимъ съ какой нибудь веселой шуткой или забавнымъ словцемъ. Совсѣмъ иначе было съ другой дамой, которая съ обоими дѣтьми и своими черными слугами осталась въ отведенномъ для нихъ сначала помѣщеніи… Въ отношеніи къ ней въ людяхъ происходила борьба между невольнымъ подчиненіемъ и пренебреженіемъ къ обѣднѣвшей женщинѣ. Она никогда не говорила съ ними; въ легкомъ киваніи головой, которымъ она отвѣчала на ихъ поклоны, было еще больше гордости, чѣмъ у ихъ знатной госпожи. Ее ненавидѣли за это, но почтительно вставали, а болтовня и разговоры въ передней немедленно утихали, когда она проходила по коридору въ черномъ кружевномъ платьѣ, сквозь которое блестѣли ея прекрасныя съ желтымъ оттѣнкомъ плечи; при всей нѣжности и гибкости фигуры это была величественная, ослѣпительно прекрасная молодая женщина, мрачно и серьезно смотрѣвшая на міръ Божiй. Никто изъ домашней прислуги не входилъ въ занимаемыя ею комнаты, – ей служили исключительно ея негры, и только въ первый вечеръ по пріѣзде мадемуазель Биркнеръ была позвана туда, чтобы убрать приготовленную ей постель. Она была тогда совершенно поражена и ослѣплена и разсказывала въ людской, что иностранка спитъ подъ бѣлымъ атласнымъ стеганымъ одѣяломъ и на подушкахъ съ кружевами, какихъ нѣтъ у ихъ госпожи на самыхъ парадныхъ платьяхъ, что туалетный столъ заставленъ золотыми и серебряными вещицами, и клялась, что рамка ручного зеркала и всѣ шкатулки и коробочки осыпаны драгоцѣнными каменьями, которыхъ такъ много, что у баронессы во всѣхъ бархатныхъ футлярахъ не наберется и половины того.

– Кто-жъ этому повѣритъ, мамзельхенъ! Конечно они не настоящіе, самое большее богемскіе, – сказалъ Робертъ. – Да еслибъ и такъ. Барыня говорила, что они потеряли все состояніе во время американской войны, можетъ быть, имъ и удалось спасти кое-что, но на долго ли? Когда мы не будемъ болѣе кормить всю компанию, – не могутъ же они вѣчно оставаться въ домѣ Шиллинга, – тогда придется спускать камень за камнемъ, – вѣдь надо же ѣсть!… Денегъ у нихъ нѣтъ – это вѣрно. Смотрите, теперь мы выдаемъ на все, и они будутъ жить на чужой счетъ, пока не вернется баронесса и не положитъ этому конца.

Но гнѣвъ слуги увеличился еще болѣе, когда на другой день привезли рояль, который донна де-Вальмазеда „притащила“ съ собой изъ Америки.

„Собака и рояль“ въ домѣ Шиллинга – двое осужденныхъ, не имѣвшихъ доступа въ домъ!

Съ нетерпѣніемъ ждали минуты, когда баронесса вернется и найдетъ у себя такой подарокъ – вотъ такъ славная будетъ штука.

He мало досады причиняли молчанье и скромность прибывшихъ слугъ. У негровъ, которые довольно хорошо говорили по-нѣмецки, пропадало кажется всякое пониманіе, когда заговаривали о положеніи ихъ господъ по ту сторону океана: они даже ни разу не отвѣтили „да“ или „нѣтъ“ на всѣ настойчивые вопросы, а горничная Минна, на жизнь и смерть преданная своей госпожѣ, также никогда не сообщала никакихъ свѣдѣній. Однажды только, на вопросъ о супругѣ донны де-Вальмазеда, она отвѣчала, что донна все равно что и не была замужемъ. Ея женихъ былъ тяжело раненъ въ битвѣ и за часъ до смерти обвѣнчанъ съ ней полковымъ священникомъ. Это сообщеніе сдѣлало молодую вдову интересной въ глазахъ мужского персонала, а добродушная мадемуазель Биркнеръ горько плакала о ея трагической судьбѣ; но и послѣ этого никто не осмѣливался приблизиться къ ней, – всѣ ея боялись и робко отступали, когда прекрасная женщина мимоходомъ обращала въ ихъ сторону взглядъ своихъ черныхъ бархатныхъ глазъ и холодно окидывала имъ присутствующихъ.