Читаем без скачивания Герои, злодеи, конформисты отечественной НАУКИ - Симон Шноль

Почему же, спрашивается, считается честно выполняющим свой долг только тот, у кого сумма долга перед учениками, наукой и научным учреждением меньше долга перед товарищами? Совесть у человека чиста, когда его весы не фальшивят, и когда при взвешивании не подкидываются тайком какие либо неизвестные гирьки и вообще нет приемов обвешивания. А величина грузов а, Ь, с от чести и совести человека не зависит. Напомню, что для иных громадным грузом является отсутствующее в нашем примере d, третье слагаемое на чашке, противоположной а, — долг перед семьей. Итак, если те, которые выходят в отставку, признаются поступающими по долгу, по чести и по совести, то и те, которые остаются, имеют такое же право на признание их поступка таким же исполнением долга, таким же делом чести и совести. Если мы, для полноты нашего анализа, сделаем гипотезу, что можно допустить существование людей, которые делают что-либо не по убеждению, не по совести, а из соображений карьеры, успеха, личной материальной выгоды, страха перед кем-либо, боязни осуждения, стремления к популярности и т. п. иных не нравственных побуждений, то мы должны признать теоретическую возможность существования таких лиц и среди «подающих», и среди «неподающих». Я, конечно, убежден, что в действительности среди глубокоуважаемых товарищей нет никого, к кому можно было бы применить это вымышленное предположение. Позволительно остановиться и на взглядах на самый акт подачи в отставку. Взгляды эти могут быть разные. Быть может, мой далеко не всеми разделяется, но я имею его с юношеских лет, и с ним умру. Я считаю, что ни при каких обстоятельствах не следует покидать своего поста, пока самое пребывание на нем не потеряло своего смысла или вследствие моей собственной неспособности делать свое дело, или вследствие того, что не зависящие от меня и неустранимые обстоятельства не дают мне выполнить своего долга. С моей точки зрения, менее всего допустим уход откуда бы то ни было в виде протеста против чего бы то ни было. Наоборот, если я протестую, то я это должен делать на своем посту. Пусть мне отдадут приказание, выполнение которого я считаю нечестным. Из-за этого я не уйду, но приказания не исполню. Меня могут удалить силой, но сам я не уйду. Обращаясь специально к профессорским обязанностям, я считаю, что пока профессор может работать в научном учреждении, и пока он может принести какую либо реальную пользу этому учреждению, он имеет полное нравственное право оставаться на своем посту, хотя бы он остался один во всем университете, ибо нравственное качество поступка совершенно не зависит от того, сколько людей поступает таким же образом. Взгляды на задачи профессорской деятельности могут быть разные. Я лично посвятил всю свою жизнь университету исключительно ради того, чтобы заниматься зоологией и посильно помогать другим заниматься тем же. Быть выразителем каких либо политических идеалов и общественных настроений, я задачей профессора, как такового, не считаю. А между тем общество привыкло видеть в университете своего рода политический барометр, показатель общественных настроений, а не только высшее научное и учебное учреждение, призванное исполнять бесконечно сложные, бесконечно трудные задачи,. Общество признает за университетами и другими высшими учебными заведениями громадное общественное значение, и что это в настоящее время фактически так, этого отрицать нельзя; университет действительно является барометром, и притом весьма чувствительным барометром, общественных настроений. И притом общество желает, чтобы университет был чувствителен в этом отношении. Именно теперь, в настоящий не только тревожный, но и трагический момент, мне пришлось от людей неуниверситетских, от рядовых представителей «общества» в широком смысле слова, слышать мнение такого рода: «кому же, как не чуткой молодежи быть наиболее отзывчивой на общественные и политические настроения, кому же, как не профессорам, вести за собой общество?» — Пока такие взгляды будут в обществе, Россия будет жалкой, некультурной страной без настоящей высшей школы. Ведь надо помнить, что если студент всецело отдается ученью, а профессора - науке и ее преподаванию, то у них не должно остаться никакого запаса свободной энергии на иные интересы и дела. Идеалом должен быть Архимед, который в момент взятия Сиракуз врагами занимался математикой, и воину вражескому, вбежавшему с мечом, сказал: «Noli tangere circulos meos!» А общество, которое в своей среде не находит достаточного количества людей, которые бы серьезно занимались общественными и политическими вопросами, и отвлекает для этой цели высшую школу от ее великого прямого дела, такое общество не заслуживает того, чтобы его вели вперед. Общество и интересуется-то университетом, прежде всего, и больше всего, не как научным центром, а как центром общественных настроений и волнений. В мирное время услышите ли вы расспросы об университете, спросит ли вас кто-нибудь о купленных библиотекой книгах, о приборах и коллекциях, обогативших кабинеты, о препаратах, сделанных в лабораториях? Никогда. Говорят в обществе о чем угодно, только не об университете. Но стоит начаться «беспорядкам», как университет становится предметом общественного внимания, нездорового любопытства, сплетен и пересудов. Итак, общество наше привыкло смотреть на университет как на центр политической жизни и общественных течений, и прочность такого взгляда в обществе и студенчестве есть одна из трагических сторон и одно из проклятий университетского вопроса. Наука — это нечто настолько великое, высокое, всеобъемлющее, что служить только ей - значит выполнить задачу целой жизни для отдельного человека, значит исполнить свое высшее и конечное назначение для любого учреждения. Люди, не работавшие научно, не могут себе представить, какой полноты напряжения всех человеческих сил требует настоящая научная работа, йе же тут время, где силы заниматься чем-либо другим? Если университет только для науки, то, конечно, эта наука в университете должна быть абсолютно свободна. В строго научной форме и с чисто научными целями с университетской кафедры могут быть высказываемы любые взгляды, и никакой опеки, никакого контроля тут быть не должно. Доведенные до абсурда примеры такой опеки мы видим в ставших историческими мероприятиях против свободы преподавания гг. Рунича и Магницкого [1].

Между наукой и правительством в моем утопическом идеале должна бы существовать только одна форма взаимоотношений: правительство дает на нужды науки возможно большее количество денег, а затем — наука не касается правительства, а правительство не касается науки. Полная свобода науки и полная свобода от политики — вот истинный девиз университета, до сих пор не вполне признаваемый нашим обществом. А долг профессора только в следующем: профессор должен всеми силами своего ума и воли содействовать развитию науки и усвоению ее учащимися - и только. Служить только науке настолько трудно, что если профессор сможет совершить этот подвиг, то это будет лучшим воспитательным примером для молодежи. На своем посту он должен оставаться, не смотря ни на какие обстоятельства, пока имеет силы и возможность работать. 7 февраля 1911 г. Ну, нужно дух перевести! Поразительный документ! Это 1911 год. Участники этих драматических событий, естественно, не знают, что их ждет. А мы-то знаем. Знаем, что в 1914 г. началась ужасная война. В результате обрушилась государственная структура. В 1917 г. отрекся от престола Николай II, произошла революция. Власть захватили большевики. В Московский Университет стали возвращаться многие, ушедшие из него в 1911 г. Им было куда возвращаться. Это, среди прочего, следствие поступка Г. А. Кожевникова. Но то, что ожидало их всех в дальнейшем, было непредсказуемо. Университеты страны оказались под властью невежественной и агрессивной толпы — «демократии^, когда недоучившиеся студенты и их вожди голосованием определяли судьбы профессоров. Для Г. А. Кожевникова «восхождение на Голгофу» продолжалось до 1929 г., когда Г. А. Кожевников был изгнан из университета «за незнание марксистской диалектики». Изгнан профессор, заведующий кафедрой Зоологии беспозвоночных. С 1904 г. он был также директором Зоологического музея и, среди прочего, добился строения нового здания музея. Он был одним из создателей Сухумского обезьяньего питомника, Косинской биологической станции вблизи Москвы. Был инициатором и организатором в России и СССР изучения биологии малярийного комара и др. насекомых - переносчиков заболеваний. Его учениками были выдающиеся деятели — профессора Л. А. Зенкевич, С. С. Туров, С. И. Огнев, А. Н. Формозов, В. Г. Гептнер и др. Он был выдающимся лектором [3,5]. Он сделал важные научные открытия в анатомии и физиологии насекомых и по-новому объяснил поведение и общественную организацию жизни медоносных пчел. Его классические работы об эволюции медоносных пчел и их инстинктах продолжают оставаться непревзойденными в мировой пчеловодной литературе. По богатству идей, гипотез и концепций они не имеют себе равных и по сей день. Экспериментальную пасеку в Измайлове, славившуюся музеем и лабораторией, Кожевников (он был ее директором с 1910 по 1920 гг.) превратил в научно- образовательный центр мирового уровня. Без преувеличения можно сказать, что Кожевников заложил биологические основы современного практического пчеловодства. Биолог-эволюционист, Конец 1920-х - начало 1930-х гг. В первом ряду Г. Г.Абрикосов и Г.А. Кожевников. Крайний слева в верхнем ряду — Г. М. Беляев (один из первых директоров беломорской биостанции МГУ, впоследствии известный океанолог). Рядом с ним Л. Б. Левинсон. Крайний справа —доцент Ф. А. Лаврехин теоретик и экспериментатор - таким он вошел в историю отечественного и мирового пчеловодства. Г. А. Кожевникову посвящено много публикаций. Некоторая их часть перечислена в Приложении. В статье [2] рассказано: «На лекции Кожевникова приходили не только студенты-биологи, но и студенты других факультетов и даже других вузов. Среди них - студент кафедры Частного земледелия Московского сельхозинститута Николай Вавилов — будущий выдающийся ученый-биолог. Его потрясла лекция „Будущее человека", прочитанная Григорием Александровичем в Политехническом музее. „Глубокоуважаемый профессор! Прослушав Вашу лекцию, я был поражен той перспективой будущего, которую Вы изобразили. Я понял из Вашей лекции, в каком хаосе познания бродили мы... - писал он Кожевникову в 1909 г. — Явилось сильное желание... выяснить себе, как жить сообразно требованиям биологии, захотелось разобраться в вопросах о вырождении человечества. Общее естествознание, проходимое нами в высшей школе, почти не дает ответа на затронутые Вашей лекцией вопросы". Вавилов просил Кожевникова помочь советами и рекомендациями. Профессор подробно ответил студенту, и вскоре получил от него письменную благодарность „от себя и от лица товарищей по самообразованию"» (архив Г. А. Кожевникова в МГУ).