Читаем без скачивания Буря и натиск - Артем Тихомиров

Неуязвимый. Заговоренный.

– Врача! – грохочет Сказочник. – Есть у вас тут врач?!

Тяжелые дюбеля утюжат стену еще несколько секунд. Выстрелами от развалин храма Лутиэн накрывает всю ширину улицы.

На крик Сказочника никто не отзывается. Он лежит в самой зоне обстрела рядом с истекающим кровью Отверткой. Где-то в отдалении смачно матерятся. Далекий голос вопит, чтобы, мать вашу, позвали сержанта Медовуху. Сказочник понятия не имеет, кто здесь командует десятой ротой.

Тяжелый гвоздемет затих. Несколько минут ему отвечали яростным потоком стали гоблины, укрепившиеся на разных точках. Эльфы в храме огрызались в ответ.

Оглядевшись, Сказочник понял, что горняки, которых выстрелы застигли врасплох, в большинстве случаев мертвы. Повезло только ему и рядовому с кривым вмятым носом. Его туша валялась неподалеку. Гоблин держался за ногу и бешено вращал глазами.

Значит, жить будет, подумал Сказочник, вцепляясь в куртку Отвертки. Пока то да се, надо оттащить его к зданиям.

Сержант делает отчаянное усилие. Дюбеля взрывают строительный лом справа и слева от него.

– Эй, парнишка, ты ж у нас неуязвимый! – бормочет Сказочник. – Нечего дурака валять! Очухивайся! Или ты все наврал, дубина стоеросовая?

У Отвертки много крови, слишком много. Подпех сипло дышит. Легкие определенно пробиты. Откуда-то из груди вырывается звук, какой бывает, когда воздух выходит из воздушного шара.

Кто-то чешет сюда. Сказочник поднимает голову. Ворох и Шершень, все сплошь покрытые пылью, вцепились в раненого и поволокли.

«Живой костоправ… а я уж думал, каюк доблестному освободителю», – думает Сказочник, поднимаясь сначала на четвереньки, потом на ноги. Прихрамывая, трусит в укрытие и через несколько мгновений валится за проломом в стене. В обратном направлении проносятся два солдата из десятой. Они вытаскивает из зоны обстрела солдата, которому прострелили ногу, и исчезают с ним на противоположной стороне улицы.

Сидящий на втором этаже рядовой высовывает голову в дыру. Прямо под ним суетятся, ругаются, пытаются действовать по инструкции Шершень и подпехи. Эскулап руководит операцией, но кровь из громадного подпеха все течет, впитываясь в пыль и грязь. Раненый почти перестал шевелиться. Пасть раскрыта, глаза уставились вверх. Подбородок, шея, грудь, живот – все в темно-багровом. Плоть на груди напоминает фарш, который перемололи вместе с костями.

Ворох поднимается и с гвоздеметом в руке отступает в сторону. Хилый забился в угол, сел на корточки. Он участвовал в той же рукопашной, что и Отвертка, поэтому весь покрыт вражьей кровью. Вспомнив, что сквозь очки теперь мало что видно, Хилый принялся протирать их. Губы у ботаника дрожали. Он наделся, что этого не видно в тени.

– Надо было Гробовщика позвать! – рычит Сказочник, вскакивая и хватая от души каской по стене.

С севера доносятся взрывы, в густом предгрозовом воздухе свистят снаряды. Вдалеке грохот. Похоже, что-то рушится.

– Что там? – Ворох поднимает голову к солдату, наблюдающему со второго этажа.

– Наши орудия восточной стороны. Бьют по храму. Мы думали, что сумели загасить «эльронды» ихние, но один, видать, остался. И куклы до него добрались.

Сказочник сплюнул, садясь на обломок стены. В разрушенном доме появляется Ржавый в сопровождении Гробовщика. Оба похожи на восставших мертвецов. Гобломант, который, как показалось Сказочнику, светился темно-оранжевым, посмотрел на Отвертку.

– Легкие разорваны, – сказал Шершень, глядя то на него, то на Ржавого. Словно извинялся эскулап. – Всмятку! Сердце наверняка тоже… Как вообще он не умер на месте… это ж… хрен его знает! Там ничего нет целого, в груди-то у него…

– Ладно, – ответил лейтенант.

– Готово, храм разрушен. – Гоблин из десятой роты спустился со второго этажа по полуразваленной лестнице. – Теперь эти твари заткнулись насовсем.

На него никто не обратил внимания. Горняк привалился к стене, чтобы не лезть не в свое дело. Подпехи только что потеряли своего. Причем в бою, в котором участвовать были не обязаны.

Гробовщик присел возле мертвеца, провел рукой над его грудью, потом головой.

– Не ушел от смерти? – спросил гобломант.

– Нет. Достала меня, сука… – Губы Отвертки шевелятся, глаза смотрят на чародея.

Правда, никто, кроме Гробовщика, этого не видит. Для них здоровяк мертв. Просто-напросто.

– Обидно… не увижу я Крутизны, по улицам ее не погуляю… – сказал Отвертка. – Дерьмово.

– Нет такого заговора, чтобы смерть обмануть. Ты можешь бегать от нее, но она все одно достанет, брат. Твоя мать лишь отсрочила день и час… Не думай об этом. Просто уходи. Видишь тропу?

Отвертка улыбнулся.

– Да. Она самая. Да это не тропа, а целая дорога… ровная. Идти легко опять же…

– Я знаю, – ответил Гробовщик.

– Ты видел?

– Видел. Прощай, брат.

Гобломант провел рукой над лицом Отвертки. Подпех ушел. Для чародея он тоже был всего лишь трупом.

– Это все из-за этой грязной эльфьей суки, – сказала Ворох. Подпехи повернулись к нему. – Не так, что ли? Не пойди мы сюда…

– Я принимал решение, боец, – напомнил Ржавый.

– Все равно! Мы вышли из лагеря из-за нее, и здесь нас бы не было… Кто будет следующим? Знаете? Может, Гробовщик знает?

Гобломант встал с колен. Выглядел он хуже некуда. Физиономия из зеленой превратилась в серо-черную. На вопрос Вороха, явно риторический, чародей отвечать не собирался. Он просто отошел к стене, сел и прислонился к ней, закрывая глаза.

– Зачем все? – спросил Ворох.

– Парень, закрой рот, – посоветовал Сказочник.

– Мы все из-за нее сдохнем, – сел на своего конька подпех.

– Сколько можно гундеть, придурок? – спросил Шершень. – Думаешь, тебе хуже всего здесь? Гоблин ты или дерьмо собачье, прилипшее к ботинку?

– А ты, недопырок, заткнись!.. Не тебе судить…

Ржавый вытащил из набедренной кобуры пистолет, взвел курок и направил его на Вороха. Спокойно, словно намеревался высморкаться.

Гоблин из Четвертой Горной выругался.

– Рядовой, вас не устраивает отданный вам приказ? – спросил лейтенант, глядя на подпеха через мушку прицела. Пожалуй, никто здесь не сомневался, что Ржавый способен нажать на спусковой крючок. – Вы имеете что-то возразить по существу или намерены долго и нудно размазывать сопли, оплакивая свою драгоценную шкуру?

– Что? – скривился Ворох.

– Ты слышал! – проревел Ржавый. – Я не собираюсь слушать твое говенное стенание! Оно не согласуется с нашими целями и задачами, более того – оно мешает. И начинает пованивать пораженчеством и саботажем, кое в военное время, согласно Артикулу Армии Освобождения, карается расстрелом. Как старший офицер я имею право выбить твои мозги прямой сейчас, рядовой. Что ты об этом думаешь, Ворох?

Ворох молчал. Его взгляд скользнул в сторону в поисках поддержки, но встретил лишь пустоту. Подпехи даже не смотрели на него, словно все уже состоялось и он отправился следом за Отверткой – но уже как предатель, а не герой.

– Я не люблю принимать неправильные решения, боец, – оскалил клыки Ржавый. – И начинаю подозревать, что, взяв тебя в отряд, сделал именно это. Ошибся. Даю тебе минуту на размышление, Ворох. Либо ты перестаешь мямлить и разрушать боевой дух подразделения, либо я вершу праведный суд здесь и сейчас! Думаю, твои товарищи по оружию согласятся со мной, если я нажму на курок. Никто не возражает?

Гоблины молчали.

– Верно. Молчание – знак согласия. Ну так что, Ворох? Будешь ли ты и дальше сыпать мрачными пророчествами и подвергать сомнению важность нашей работы или нет?

У подпеха дернулась щека. Он не сомневался, что Ржавый исполнит угрозу. Эта маска из грязи и крови, маска, на которой горят адовым светом черные глаза, не может врать.

– Не буду, – сказал Ворох.

– Что не будешь? – рявкнул лейтенант.

– Никаких мрачных пророчеств. Никаких сомнений.

Ржавый широко улыбнулся и выпустил воздух сквозь частокол зубов. В течение целой минуты он не опускал пистолета, но наконец его ярость потухла, оставив тлеющие угли. Лейтенант убрал оружие обратно в кобуру.

– В таком случае слушаем мою команду. Похороните Отвертку. Даю вам час, потом уходим. И кто-нибудь – приволоките сюда Крота и его подружку.

Лейтенант вышел на улицу, оставив гоблинов в напряженной тишине. Рядовой из Четвертой Горной, ставший свидетелем этой сцены, отбросил окурок.

– Хоть бы дождь пошел, что ли?

Сказочник поднял на него глаза. Только сейчас он заметил, как стало тихо в разгромленном городе. Ветер, правда, завывал в развалинах, и перекрикивались в отдалении горняки, но все равно – сержанту почудилось, что он оказался на кладбище.

– Не спим, парни, – сказал Сказочник. – У нас всех фиговое настроение. Мы победили, но потеряли собрата. Но подумайте, скольких ребят лишились наши корешки из Горной. Это война… Найдите для Отвертки хорошее место – за пределами города. Ворох, не стой столбом! Если так будешь и дальше, я сам тебя пристрелю где-нибудь в тихом уголке! Ворох, Хилый, Гробовщик! Работа ждет! Шершень, иди за мной – разговор есть!