Читаем без скачивания Небо выше облаков - Янина Логвин

– Ну, давай, мужичок, посмотрим твою ножку. Что с ней не так. Да не бойся ты, не заберу я тебя у… Андрей, – отец тактично кашляет в кулак и озадаченно шепчет мне: – Как тебя называть-то?

Я не удивляюсь вопросу. Мне еще самому предстоит привыкнуть к тому, что в моей жизни появился ребенок – не на один день, навсегда. И родителям лучше сразу это принять, так всем будет проще. В кулачке у Андрюшки спрятан солдатик, я обхватываю этот кулачок ладонью, встречаясь с мальчиком взглядами.

– Ну а как называть отца парня, который носит фамилию Шибуев? Он теперь наш. Правда, малыш?

Я сажусь на стул и держу мальчика на руках, давая отцу его осмотреть. Я уже провел обследование старой травмы, на столе лежат анализы и снимки, но передо мной человек, которому я всецело доверил бы и свою жизнь, поэтому, не сомневаясь ни секунды, жду от него авторитетное мнение.

Помнится, будучи ребенком и слыша благодарности от больных в адрес родителя, я удивлялся, глядя на его большие, жилистые руки, как можно их сравнивать с женскими? Называть чуткими? Мне они всегда казались сильными и крепкими. Вполне способными наказать своего не самого послушного сына или выкорчевать на даче старое дерево.

Но прошло время, я вырос, и сейчас, наблюдая, как осторожно отец прощупывает голеностопный сустав и детскую стопу, только лишний раз убеждаюсь, что они и в самом деле наделены особой чувствительностью.

Андрюшке так страшно, что он зажмуривает глаза и утыкается лицом в мою шею. Не капризничает и не мешает, ведет себя удивительно по-взрослому, непривычно тихо для пятилетнего малыша. И набирается смелости посмотреть на деда Пашу лишь тогда, когда тот довольно усмехается, погладив его широкой ладонью по голове.

– Вот и все, Андрейка! Не переживай, починим мы тебя. Будешь бегать у нас, как заяц-русак – трусцой и вприпрыжку! Попробуй, догони! У тебя теперь знаешь какой папка – вылечит! Вот увидишь, мать, – отец поворачивает голову к жене, – еще вырастим из парня футболиста! Ну и чего ты смеешься, Лера? – искренне удивляется, когда мама шутливо отмахивается.

– Ой, Паша. Ты и из сына своего собирался звезду футбола вырастить. А сам его так ни разу на футбольный матч и не сводил.

– И что же? У каждого свое призвание. Зато мой сын в одиннадцать лет мне палец на ноге прооперировал, когда в него скоба попала. Согласись, это же интереснее!

– Вот-вот, я и говорю. А все начнется с того, что примешься Андрюшку учить, как правильно ссадины обрабатывать, и показывать ему микробов в микроскопе.

– Кстати, Андрей, как там Светлана? Как себя чувствует? – интересуется отец, садясь за стол, за которым мы недавно обедали, и слышит от меня правдивый ответ:

– Неважно.

Я просил родителей не беспокоить Уфимцеву, не затрагивать личные темы, и пообещал все объяснения оставить на потом. Но вижу, что ожидание им дается с трудом.

Думаю, мать уже звонила Свете, хотя и не признается. Я все еще помню ее слезы обиды, слова укора, молчание, а потом внезапное объятие и полные счастливого неверия глаза – как бы ни было, а матери новость пришлась по вкусу. Потому и не верю, что она удержалась в границах своей территории.

«Ну ты у нас и орел, Андрей. Так наградить девочку. Горжусь! Но по-хорошему, стоило бы вам обоим оторвать головы – это же надо, до чего они додумались! Придумали себе фиктивный брак! Хорошо, что природа вас обоих по носу щелкнула. И поделом! Я бы на ее месте таких умников еще разок подобным образом наказала, годика так через три, чтобы поумнели!»

Не мама – шутница. И посмеяться бы, а не смешно.

Я прошу родителей попрощаться с мальчиком, и мы уходим. У нас еще есть два часа времени на прогулку, но в руке пакет с подарками, сегодня хороший солнечный день, и я привожу Андрюшку в тихий сквер.

Расположившись на скамейке, распаковываю с ним игрушки и не могу сдержать улыбки, когда он с любопытством садится ко мне ближе. С открытым ртом наблюдает, как я верчу в руках трансформер-бульдозер, пытаясь понять, под какое чертово колесо всунуть руку-ковш, чтобы это стало похоже на машину? Искренне удивляясь чужой фантазии – как можно было придумать подобную чушь?.. Однако эта чушь, похоже, нравится моему приемному сыну, а значит, понравится и мне тоже. Сам я в детстве терпеть не мог машины.

Я говорю за двоих, и за двоих же отвечаю. Предлагаю и принимаю решения. Правильно, вместе играть оно веселей.

Мальчишка кусает губы, улыбается, без страха заглядывая мне в лицо, и я верю, что когда-нибудь у нас с ним случится настоящий диалог.

Мы возвращаемся немного припозднившись. Я не открываю дверь своим ключом, жду, когда на пороге появится Светка, и она появляется в дверях – похудевшая и бледная, как никогда.

Что бы между нами ни произошло, а мне странно видеть и ощущать себя причиной ее недомогания.

Андрюшка тут же ныряет к ней, обхватывает за бедра, и только прильнув к той, что стала ему матерью, оборачивается и смотрит на меня, словно ждет, что я войду следом.

– Привет, мой хороший. Как погуляли? – улыбка у Светки выходит очень мягкой, а руки тут же находят ребенка, но взгляд обращен ко мне.

– Можно войти?

– Входи, конечно, – она отходит в сторону, пропуская меня в прихожую.

– Я на минуту.

В квартире привычно пахнет Уфимцевой – чем-то цветочно-ванильным и теплым, что навевает мысли об особом виде покоя, какой может быть возле твоей женщины, и тишине.

Мне кажется, что с появлением Андрюшки этот дом стал еще уютнее. И мысли эти, уже привычные, снова царапают горло.

Я вынимаю из кармана бумажник, достаю из него деньги и кладу на полку в прихожей.

– Это вам.

– Зачем, Андрей? – удивляется Светка. – Не надо.

– Мне их не на что тратить, а ты с ребенком и не работаешь. Тебе нужнее.

– Андрей…

– Только не говори о своем отце. Ты живешь под моей фамилией. Точка.

– Не буду. Вообще-то, я хотела предложить тебе чай.

Не знаю, чего я жду, остановившись в дверях и хмуро глядя на Светку. Возможно, все еще ответа на вопрос: почему?..

Глаза у Уфимцевой потрясающие – небесно-голубые, большие и чистые. Родные глаза. Не удивительно, что Андрюшке нравится в них смотреть.

Интересно, унаследуют ли их мои дети? А чувство юмора? Как же давно мы оба не смеялись. Я бы сейчас с удовольствием рассмеялся какой-нибудь глупой шутке, просто уткнувшись лицом в ее волосы.

Я думаю о смехе, а сам вспоминаю