Читаем без скачивания Теннисные мячи для профессионалов - Леонид Словин

Денисов привычно перевернул несколько страниц:

«…Мое уязвленное честолюбие, нескромность, остатки гордыни, которая, как оказалось, не исчезла до конца, зависть, недружелюбие — все поднялось во мне во имя этого чувства, рядящегося под самую сильную и светлую любовь в жизни!»

«…Я бегаю за тобой! Это стыдно и сладко. Мы как в школе. За нами следит весь класс. Ребята открыто меня презирают, мы деремся каждый день…»

«…Моя жизнь прошла бездарно. В ней не было ни блеска, ни машин, ни имен…» «Все кончилось. Рано или поздно это должно было случиться. Не хотелось ни говорить, ни двигаться. Я чувствовал себя тем, кем не был, может, на самом деле, но в результате стал — честолюбивым пронырой и лицедеем…»

Денисов нашел то, что искал:

«…Я нагнал его, он шел почти бесшумно. Мы дважды вернули вправо. Исчез. Но стука двери не было. Я остался. Видимо, он заметил меня. Кто он? Профессор, с которым я так и не познакомился? Я мог простоять всю ночь. Было еще темно, когда он появился снова. Я шел за ним…»

«Что? Что надо?» Я подошел, когда он уже сидел в машине. Высокий, выше меня. В очках. Мне показалось, он напуган».

«Перст судьбы: он — племянник…»

«…Он оглянулся, исчез и отсутствовал минут семь, может, больше. На этот раз он меня явно не видел. Я стоял не шелохнувшись. Потом он появился снова, он нес что-то длинное, плохо различимое в темноте; оглядевшись, бросил рядом с забором. Когда шаги его не стали слышны, я подошел: в траве лежал багор, наподобие пожарного. Я забыл, что у людей свои корысти, дела. Когда-нибудь мы посмеемся над перипетиями этой ночи…»

Денисов завернул рукопись, бросил в сумку электрокипятильник, туалетные принадлежности — нехитрый свой скарб.

Он знал: у него не будет времени вернуться сюда. С особой тщательностью оглядел номер, вышел, запер за собой дверь. Это было как бы продолжением игры:

«Тот, кто въедет утром, не должен догадаться, что до него тут жил оперативный уполномоченный розыска…»

В аллеях густо лежала темнота. Одно из окон писательского корпуса все еще было освещено. Стрекот машинки доносился глухо, неразборчиво. У ворот Дома творчества никто не сидел. Денисов вышел на центральную улицу, сероватые тени скрывали поселок.

Денисову стало спокойнее. Он знал, почему неверна версия начальника коктебельской милиции в том виде, как Лымарь ее сформулировал:

«Волынцев мог посвятить Рогова в свои проблемы…»

«Он спутал, Лымарь! Проблемы Ланца хорошо известны. Все. До одной! Из его рукописи!… Именно они привели его ночью в мае к даче…»

Электроника слабо пискнула. В Москве начинало светать, в Планерском рассвет еще и не предвиделся.

«…Он выслеживал счастливого соперника, который готовил убийство вдовы Роша! И теперь нас не может не тревожить вопрос: будут ли учтены показания убитого, записанные им в дневники, где герои надежно упрятаны под псевдонимами?»

Все вставало на свои места:

«Рогов назвался племянником вдовы, чтобы объяснить ночное вторжение на чужую дачу… Он и не предполагал, что вдова Роша, ее племянница, Наташа, Волынцев, а теперь и он, Рогов, после этого навсегда окажутся связаны как родственники, члены одного клана в болезненном воображении неудачливого литератора…»

На шоссе было по-прежнему тихо, только у автобусной станции негромко играла гитара. Туристы пели, сгрудившись у рюкзаков.

«Мать моя, — донеслось до Денисова. — Давай рыдать, давай думать и гадать, куда, куда меня пошлют…»

«…И в случае любого ущерба, нанесенного вдове Роша, в этом самом порядке и будут внесены в первый же протокол допроса Волынцева! «Никогда!» — понял Рогов, прочитав приведенное в эссе Ланца описание, пока жив Волынцев, ему уже не завладеть, не подвергая себя огромному риску, миллионами вдовы Роша!… Никогда!»

Денисов прошел рядом с туристами. Песня оборвалась: его спросили, который час, он машинально ответил.

«Рогову пришлось выбирать: либо отказаться от преступления, либо решиться на двойное убийство. И решать быстро — осенью, когда Роша получала оставшиеся деньги, Ширяева и Волынцев снова собирались в Коктебель…»

— Спасибо, — донеслось с рюкзаков.

— Пожалуйста.

«У волков-одиночек не остается потерпевших. Свидетелей в живых они, как правило, тоже не оставляют. Поэтому он избавился от Волынцева… Это разгадка. Но первое ли это дело Рогова? Слишком тщательно и безжалостно оно готовилось…»

Денисов не раз приходил к выводу о благодатной роли задач, кажущихся неразрешимыми: «К сожалению, только, гордиев узел часто легче рассечь, чем обнаружить…»

— Слушаю. — Лымарь снял трубку подозрительно быстро. Видимо, собрался в отделение. — Не мог уснуть. Звонил -тебя не было. Ты уходил?

— К себе. Собрал вещи.

— Думаешь, уедешь?

— Наверное. Сюда прилетит следователь. Королевский.

— Ты что-то хотел?

— Надо послать сержанта в поселок.

— К Роша?

— К Веде. Хорошо, если она с мужем сходит к художнице.

— Я съезжу сам. Все?

— Да.

Денисов положил рукопись на стол. Она была все еще раскрыта на знаменательном месте:

«…Когда-нибудь мы вместе посмеемся над перипетиями этой ночи…»

Частыми громкими звонками оповестила о себе междугородная. Денисов снял трубку.

— Донецк вызывает… — На линии была все та же телефонистка. — Говорите.

— Денисов, слушаю.

— Доброе утро!… — Донецкий розыскник не стал тратить времени, взял быка за рога. — Как его фамилия, которым интересуешься? Рогов? Дежурный правильно записал?

— Да. Рогов Вячеслав…

— Николаевич… Я проверил. Прописан, работает… Ничего за ним нет.

Денисов надеялся, что задержанный как-то известен Донецкому уголовному розыску.

— И на слуху?

— И на слуху тоже. В связи с чем ты интересуешься?

— Думаю, он одиночка, чистодел. Не оставляет следов…

Розыскник внимательно слушал.

— …Здесь продана дача. Деньги большие. Часть заплатили в мае, часть позавчера. Оба раза делал попытки… Если что, его бы сто лет искали! Машину оставлял у стоянки, но так, чтобы избежать регистрации.

— У него машина? — Донецкий розыскник заинтересовался: у них, видимо, было что-то связанное с машиной.

— «Жигуль».

— А кто на даче?

— Хозяйка. Ей за восемьдесят.

— Одна?

— Да.

— Это меняет дело. Шулятников!… — крикнул он кому-то.

Денисов слышал, как донецкие оперативники коротко перебросились несколькими фразами.

— Здравствуйте. Внешность Рогова можете описать? — спросил Шулятников. Он держался официально.

— Высокий, молодой…

— Еще!

— В очках, рыхлый. Я разговаривал сейчас с его женой. Он обеспечил себе алиби: на всякий случай приобрел билеты в Старый Оскол.

Собеседник на линии уточнил:

— Вы из Планерского? Старший опер?

— Москва. Транспортная милиция.

— В отпуске?

Денисов не мог бы сказать, кто из оперативников его спросил. Первый? Второй?

— Командировка. У нас убийство на Павелецком вокзале. Меньше недели назад. Я подозреваю Рогова.

— А доказательства? Санкцию на арест получите?

— Пока не знаю. Доказательства все больше косвенные.

Абоненты в Донецке тихо посовещались. Наконец один спросил осторожно:

— Как он? Книжки читает?

— С этим благополучно… Первым делом незаконно выхлопотал пропуск на территорию Дома творчества! На корт и в писательскую библиотеку…

— Стоп! Я пошел звонить начальнику розыска.

— Интересует? — спросил Денисов.

— У нас нераскрытое убийство. От ноября прошлого года. Потерпевшая — Смааль Валерия Иосифовна. Тоже одинокая, пожилая. Преступник молодой. Приехал на машине. Всех перебрали — знакомых, родственников…

— Так…

— Теперь книголюбами занялись. Ты сказал — сразу по приезде в библиотеку записался. А наша Смааль работала в библиотеке на общественных началах. Сначала проверим, нет ли на Рогова читательского формуляра…

— Долгое дело?

— Зачем? Наш контингент весь выписан!

XIII. ОТЧИЙ ДОМ

Компания, приехавшая вместе со старшим оперуполномоченным Пашениным — Веда, ее муж, йог — Зубарев, Ширяева, Мацей, — сразу же заняла его кабинет, лишила телефона, а самого Пашенина выселила в комнатенку, именуемую «лабораторией». Один из сотрудников уже занимался там «фотоделом» — тиражировал изображения задержанного.

— На даче перерезан телефон… — объявила дежурному Веда. — Сусанна, бедняжечка, всю ночь пыталась дозвониться — не смогла…

В поселке было по-прежнему темно, тихо. В милиции царило возбуждение. Ширяева несколько раз принималась плакать, ее успокаивали. Говорили все разом. Пашенин снова комплексовал: появление большого числа представителей творческой интеллигенции его нервировало.