Читаем без скачивания Пехота-2. Збройники - Брест Мартин

— С женой говорил.

— Аааа…

А что тут добавить? Жены скучают, жены нас не грузят, стараются беречь, но все равно сквозь обычные слова «жива, здорова, скучаю» все время слышится вот это вот «скучаю». Плохо им без нас, откровенно плохо. Моя жена как-то, примерно четыре месяца и тысячу лет назад, сказала «я и не думала, как много ты всего по дому делаешь…», и я сначала довольно ухмыльнулся… а потом подумал, как ей сейчас — без меня, с ребенком вдвоем в квартире. Как? Как я могу это представить толком?

Наши жены не просто скучали — они научились справляться, решать, делать, закрывать все вопросы и растить наших детей… и еще — они готовились к нашей смерти.

Нет, конечно же, они не готовились, но вот честно, положа руку на сердце, каждую, наверное, жену посещала эта мысль: «А что, если?» А что, если однажды я не дозвонюсь до него? А что, если вот это бубнение по телевизору «… сьогодні в районі проведення антитерористичної операції загинуло…» — про него? Что, если теперь — МОЙ, если пришла ЕГО очередь? Если вот всё, всё, ВСЁ, больше его нет и никогда не будет?

Многие не выдерживали. Три развода только в моей роте за то время, пока мы были на войне, и еще один — будет сразу по выходу в тыл. У Кирпича жена ушла окончательно, у Ваханыча — какие-то негаразды, у Прапора — тоже. Плохо ли это было? Я не знаю, я ни черта не знаю о том, как там — нашим женщинам, и как они объясняют нашим детям, где именно их папы, и что они делают?

— Как жена, Толик? — спрашиваю я.

— Болеет, — коротко отвечает Мастер.

— В отпуск поедешь?

— Нет. Сын помогает.

— Сын у тебя норм.

— Норм. Тоже в армию собирается. Как думаешь, стоит?

— Не знаю.

— Запрещать не буду. Пусть сам решает.

— Молодой он еще.

— Война — дело молодых, — говорит Толик и легко спрыгивает с машины. — Лекарство, мля, против морщин.

Через полтора года Мастер, дембель пятой волны, вернется на контракт в один из наших разведбатов. Еще через полгода к нему присоединится его сын, они будут служить вместе, иногда Мастер будет звонить мне, и я каждый раз буду вспоминать этот разговор. Как и еще сотню разговоров-на-войне, каждый из которых узкими мазками будет рисовать мне реальность происходящего. Или — нереальность.

После обеда

— Успеете, — говорю я.

— Не успеем, — возражает Дизель. — Пока развернемся, пока съедем… Попадут. Не ПТУРом, так «зушкой».

— Успеете. Не плугуй на съезде, и все будет зашибись.

— Ты пробовал «Урал» водить? Если я разгонюсь, то найдешь меня в карьере, в нижний поворот я просто не зайду. Это тебе не на «лендике» или «волыньке» прыгать.

— И шо предлагаешь?

— Ночью спущу машину, утром пешком пойдем. Пацаны напилят за день и погрузят. По ночи — подымусь.

— Не сци, — ворчит подошедший Механ. — То давай я зара з’їду, як ти не можеш.

— Я могу, — терпеливо повторяет Дизель. — Если втулят, то хер с тобой, Мартин спишет. Мне машину жалко.

— Даааа, — говорю я. — Военное братство, вся фигня.

— Тоді літом, шє на «Зєльонкє», як наші поїхали на дамбу та їх попали, то воділу списували, три дня та все оформили. А ЗіЛа досі списують.

— Это потому, что это был самый большой ЗиЛ в Збройних Силах, — говорю я. — Девяносто одна кровать списана, между прочим. То есть, пока не списана. Служебка до сих пор идет.

— Откуда у нас кровати?

— У бата не было ППД. Поэтому в АТО мы получили кровати и матрасы. Кровати пали… ну допустим в ЗиЛе. А матрасы я до сих пор списываю.

— Пісака, — презрительно роняет подошедший Президент. От же ж язва.

— Меняемся?

У нас — очередная проблема с деревом. Перекрытие наших «бунгало» стопорится из-за отсутствия бревен, но мы же — лесные эльфы, нам везет: между нами и шестой ротой — здоровенный шмат акациевой посадки. Вот он, перейди наш террикон, стань на северный край — и под ногами, метрах в пятнадцати внизу, море… ну, не море, но хороший кусок еще голого леса. Высаженного после большой войны и сжигаемого нашей войной. Проблема в том, что дорога от нас равномерно спускается в сторону сепаров, и эти четыреста или пятьсот метров военный грузовик не пролетит так, как пролетает их коммандер на «лендике» или я на «Лягухе»… аааа, черт. Нема вже бусика, стоит перекошенным. Ехать «Уралом» реально стремно — «зушка» может пасти дорогу и разобрать наш «Урал» так, как недавно Костя Викинг разобрал сепарский КАМАЗ из точно такой же двустволки. Ну ладно, у Кости более-менее прямые руки, а сепары уверенно мажут по вертикали, но рано или поздно они же ж пристреляются…

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Дизель — водитель и глас разума. Механ — после отъезда Санчо старший водитель, и гласом разума там и не пахнет. Президент — за любой кипиш, кроме голодовки и копания. Лому пофигу, что и где пилить, лишь бы его «Штиль» ненаглядный не трогали. Коммандер до сих пор где-то на «Альфе». Мастер молчит и курит, опершись о лопату. Ваханыч копает и грозится, что сегодня к вечеру блиндаж будет откопан, если Мастер начнет наконец-то копать, а не курить, опершись о лопату. Двое новеньких, маленький бородатый Андреич и высокий толстый Михалыч, мнутся неподалеку.

— Шо, пацаны, разместились? — поворачиваюсь я к ним.

Дизель с Механом продолжают вяло переругиваться, Президент поддерживает то одного, то другого, не давая погаснуть спору, Мастер кидает бычок под ноги Ваханычу и спрыгивает в яму.

— Та вже й покопали, — улыбается Андреич, одетый в тельник поверх зеленой футболки. — Аж вспомнилось.

— А шо, в А. копать не тре?

— Наххх там копать, АТП и есть АТП. «Васильки», танки и шлагбаум. Короче, Мартын… Дело есть.

— Какое?

Ого, только приехали, и уже «дело». А на вечер они, кстати, в наряд выходят. На разные позиции и в разные смены. «Разбивай спетые группы» — святой принцип командира.

— Баран, — роняет Михалыч и ожидающе на меня смотрит.

— Скиртача на вас нет, — отвечаю я. — Он як психолог уже нашел бы это… пояснение. Такому определению. Возможно, и пролечил бы. Медикаментозно.

— Ты не понял. Баран у нас в А., — добавляет Андреич. — Мы там… Мы, короче, там скотину развели. Чуть-чуть. Барана резать тре вже, а тут комбат нихера не сказал, заехал — и сюда.

— Ииии?

— Если съездим домой… то есть, в АТП, барана сюда привезем. Суп, шашлык, жаркое.

— Неожиданно, — говорю я. — А в чем подкол? И чего вы к Васе… к командиру не пошли, а ко мне?

— Та ну… то ж командир. Ще это…

— Не, не навставляет, он нормальный.

— Пацаны на штабе за вашу роту розказували. И за командира.

— Нормальный командир, я доповідаю. Так в чем собака порылась?

— Та ни в чем! — ненатурально удивляется Андреич. — Просто баран. Завалить, ободрать, порезать. Два часа на все.

— Завтра не успеем, у меня планов, як грязи.

— Так давай сегодня. Шашлыка вже завтра нажарим, нехай повымачивается хоть ночь.

— Шашлык? — выныривает Президент и задевает меня стволом АКМСа. — Зашибись, я в темі.

— Ты чего с пулеметом, ремба?

— В наряд скоро. Так шо там с шашлыком?

— Утроба… Так, Жигуль, не задовбуй, бачиш, решается сложный логистический вопрос.

— Сам ти «Жигуль». Бусіка проїб@в і радується. Ущєрб от тебе один, мля.

— Хто проїб@в?

— О, все как всегда. Война идет, контора пишет, дембель близится, и собачатся Жигуль и Ущерб, — к нам подходит Вася. — Интересно, бывает день, когда вы не ругаетесь? Чи це нереально?

Вася замотан, это видно сразу. Вася невыспан (а вообще, есть такое слово?), сердит и одновременно — задумчив. При виде командира граждане военные начинают тихо рассасываться, у каждого находятся неотложные дела, и через минуту мы остаемся одни. Только наряд на «Чарли» лениво смотрит куда угодно, кроме как туда, куда надо, и высоко-высоко пролетают светлые облака.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

— Ну шо? — произношу я стандартное начало стандартного военного разговора.

— А хоть бы шо, — так же отвечает Вася.

Мы стоим посреди ВОПа, в начале нашей «дороги жизни», и прямо перед нами, через несколько километров, тонет в апрельской дымке дачный массив Докучаевска.