Читаем без скачивания Я вернусь через тысячу лет. Книга 1 - Исай Давыдов

По жребию нам с Бирутой предстояло будить Женьку Верхова и Розиту. Но мне не хотелось будить Женьку и водить его по кораблю, и сдавать ему дежурство. Гораздо приятнее было бы разбудить Али и Аню и провести сутки с ними.

Как-то я сказал об этом Бируте, и она удивлённо покосилась на меня, а потом рассеянно поддержала:

– Да, да! Конечно! Лучше будить Бахрамов!

Она не говорила больше ничего, но я и так понял: думала она не о Женьке, а о Розите. Бируте не хотелось, чтобы я водил по кораблю Розиту. Это было странно, смешно и бессмысленно, но Бирута до сих пор ревновала. Только потому, что когда-то давно, ещё в «Малахите», я однажды слишком горячо хвалил голос Розиты и слишком долго смотрел на неё.

А меня тогда просто поразило, что Розита – с Женькой. Но не объяснять же это Бируте!

Ещё с первых дней дежурства я собирался попросить Бруно обменяться «подопечными». Но всё оттягивал разговор. Было как-то неловко. Бруно наверняка спросит: «Почему?» Сказать правду – что Женька мне неприятен – нельзя. Лгать? Не привык.

И вот уже последние дни, и тянуть больше с разговором нельзя. И тут я вспомнил Марата и подумал: зачем себя насиловать? Почему я не могу провести эти сутки с Али просто потому, что Али – мой друг?

В общем, я сказал Бруно. А он даже не спросил: «Почему?» Он сразу согласился:

– Ладно. Мне всё равно.

А Женька, когда проснулся, обиделся. Он знал, что будить его должны были мы с Бирутой. И всё понял.

Мне давно казалось, что Женька хотел бы заставить меня забыть о том давнем, школьном, разделившем нас. Он как бы каждый раз искренне, но, разумеется, молчаливо удивлялся, когда нечаянно обнаруживалось, что я помню.

И это его немое удивление как бы подчёркивало, что плох не он, совершавший некогда подлости, а я – потому что помню их. А мне просто не хотелось с ним общаться. Всего-навсего. Ещё когда я был маленьким мальчишкой, отец внушил мне презрение к подлости, и неверие в то, что подлец способен исправиться. «Подлость как горб, – сказал однажды отец. – Это на всю жизнь».

Я хорошо помнил его слова. И вообще: у меня хорошая память. Таня не раз говорила, что с моей образной памятью можно было стать писателем.

Разумеется, если бы я к тому же любил писать!

Может, у Женьки слаба образная память? Он забывает многое сам и потому невольно надеется, что забыли другие… И искренне удивляется, когда видит, что не забыли…

Впрочем, отец говорил, что подлецы всегда надеются на забвение.

Женька почти не разговаривал со мной, пока мы сдавали дежурство. Только так – обычные и неизбежные фразы. И он сам вызвался остаться в рубке, когда мы затеяли традиционный прощальный вечер.

На этом вечере я пил редкое старинное вино из тёмной бутылки. Оно было невероятно ароматным, и пьянило, кажется, одним своим запахом. И от этого лёгкого опьянения жизнь казалась проще и веселее, и люди – красивее, и будущее – лучезарнее.

У нас был весёлый вечер. И мы умудрялись плясать в маленькой кают-компании. И, должно быть, из-за того старого вина Розита решила сплясать бешеную кубинскую «байлю». Мы плясали «байлю» вместе – Розита и я. И казалось, что отступили стены и столы тесной кают-компании, что стало просторно, как в залах «Малахита», что пол, в который мы отчаянно били каблуками, прочно стоит на земле, а не висит в бездне, которой нет ни конца, ни края.

Ах, какой жаркий танец, эта «байля»! Ах, как улыбаются кубинские женщины, когда пляшут её! С ума можно сойти!

Когда мы улетали, кубинская «байля» была самым весёлым танцем на Земле. А что сейчас пляшут земные мальчишки и девчонки? Забыли, небось, «байлю»? И только мы лихо отплясываем её – в космосе, в пятнадцати парсеках от Земли…

Оборвалась мелодия, я остановился и увидел, что у Бируты такие глаза!.. Нет, просто невозможно плясать с Розитой, когда у твоей жены такие измученные глаза.

Я сел рядом с Бирутой и обнял её худенькие беззащитные плечи, и затянул какую-то песню, и все поддержали. Потом Али гортанно пел весёлые арабские песни, а Розита – весёлые испанские. А я подумал, что нынешнему молодому арабу или испанцу там, на Земле, эти песни показались бы старинными, полузабытыми. Полвека! Если бы на Земле у нас остались дети – они уже годились бы нам в родители.

А ведь я чуть было не оставил на Земле ребёнка. С помощью Лины…

И как это меня Бог уберёг? Вот было бы мучений!..

Лина, наверное, сейчас уже бабушка. И я вполне годился бы ей в младшие сыновья. Небось, всё такая же пухленькая… Она очень хотела, чтобы я вспомнил её, когда прилечу на Риту. А сама-то Лина меня ещё помнит? Вряд ли…

От всего этого стало грустно, но не надолго, потому что я ещё раз хлебнул ароматного старого вина из пузатой тёмной бутылки.

13. Снова на двадцать лет

И снова плотно, герметически, закрыта дверь нашей тесной, но уже привычной обжитой каюты. Кончились наши с Бирутой сто дней. Теперь эта дверь откроется через двадцать лет. Или не откроется совсем – кто знает?

У нас остались минуты. Вот-вот включится микрофон там, в рубке, и раздастся голос Али, и мы будем прощаться. И разбудят нас уже перед посадкой на Риту, когда всех будут отогревать и будить.

Нам будет тогда по семнадцать. На Земле нам даже не разрешили бы жениться.

Может, Марат не верил, что ему снова стукнет семнадцать? Может, его мучили какие-то страхи или предчувствия, и поэтому он попросил лишние сутки?

Сейчас и я не отказался бы от лишних суток. Но не из-за предчувствий, у меня нет их. Из-за Бируты! Мне очень хорошо с ней!

Мы сидим на койке обнявшись, и молчим. Мы уже всё сказали друг другу, мы устали от ласк. Но не чувствовать Бируту рядом в эти последние минуты – выше моих сил.

Если бы кто-нибудь дал мне власть над Временем, кажется, я решился бы сейчас сказать это сакраментальное: «Остановись, мгновенье! Ты прекрасно!»

Но у меня нет власти над Временем. И ни у кого никогда её не было и не будет. Люди могут только мечтать об этом. И, наверно, это единственная вечная их мечта, которой никогда не суждено стать реальностью.

Время неумолимо и не способно считаться с желаниями и чувствами живых существ. От него смешно ждать милости. Её не будет.

Далеко от нас, в рубке, щёлкает микрофон. Это Али. Сейчас он – наше Время. Но Али – друг. А если бы с нами прощался Женька, казалось бы, что Время – враг.

– Тарасовы! Слышите меня?

До чего нежен голос Али! До чего робок!

Я тоже включаю микрофон, и Бирута тихо отвечает:

– Слышим, Али. Нам пора?

– Это как вы решите, ребята. Я не ваш судья. Я ваш слуга.

– Всё равно, – говорит Бирута. – Когда-то надо.

– Тут я не властен, – признаётся Али. – Я хотел бы стать добрым богом. Но мне не доверяют. В старину сказали бы, что я не подхожу по анкетным данным.