Читаем без скачивания Райотдел - Владимир Соколовский

Каждое утро Иван вытаскивализ кармана рубль-два — зависимо от того, сколько удалось слямзить или выпросить у своей бдительной Маньки — и предлагал сообразить. Отказаться было очень трудно — после опохмелки Иван мог хоть немного поработать, иногда даже до обеда. Во-вторых, выпивший сменщик становился Мише забавен: мог бесконечно рассказывать, как ночью доставалось от него Маньке «по рубцу» или подобную же историю с какой-нибудь бетонщицей, подсобницей со стройки, подцепленной в поездках. Если же Носов отказывался составить компанию — Иван тогда исчезал уж надолго, появлялся разве что к концу смены, пьяный вдубаря, и начинал на весь гараж корить напарника, что не уважил старого человека, фронтовика, проливавшего за него кровь, — и в заключение опять просил денег. Причем занятое никогда не отдавал. Он и еще к одному делу приспособил юного сменщика: в получку ставил в очереди после себя и, пересчитывая деньги, быстро ссовывал ему пару десяток — пока не захватила дежурящая возле кассы его изможденная Манька, сожительница, заводская фрезеровщица.

После того уж шел пир горой — часто им приходилось просыпаться во дворах, подворотнях. Когда Ивану удавалось сшибить шабашку — а он искал их неутомимо, каждую смену — то выпивкой, купленной на такие деньги, он обязательно делился с напарником. И Носов завел для себя подобный порядок. Они работали так месяцев десять, и Носов начал уже втягиваться в лукьяновский порядок жизни, тем более что пьянки в гараже считались делом обычным и мало кто в них не участвовал, включая и механиков.

Но однажды начальник колонны, стоя на трамвайной остановке вместе с главным механиком, смог наблюдать, как мимо них прорулили, заваливаясь на стороны, счастливо хохоча и изрыгая мат, Лукьянов с Носовым, экипаж машины боевой. На другой же день Михаила перевели подальше от сменщика, вообще в другую бригаду. Но связь не прерывалась еще долго: Иван ловил безотказного, безвольного бывшего напарника и — то угощал его сам на вырученные от шабашки деньги, то сшибал у него трояк, который они тут же вместе и пропивали.

Другой сменщик оказался хоть не такой пьяница, как Лукьянов, но выпить тоже любил, особенно на ремонте, техобслуживании. Не говоря уж об общежитии, там вообще квасили — будь здоров! Так что к университету Носов пил уже очень и очень прилично. А как-то на втором курсе, зимой, встретил в городе бывшего сослуживца Василия Ивановича Зайцева, бригадира, того самого, из органов, и тот сказал: «Ведь друг-то твой, Иван — того, помер…» — «А что случилось?» — спросил ошеломленнй Носов. «Черт его знает! Нашли утром у крыльца своего барака, избит весь… а нос-то уж собаки отъели!» — Зайцев захохотал, ему, видно, нравилась эта деталь с носом. Михаил взгрустнул тогда немного: не то чтобы хранил об Иване какую-то приятную память, а просто — жалко человека! Потом — Иван ведь был совсем не злой мужик, хоть и алкаш, и по-своему старался быть справедливым, и руки золотые имел. И при этом — удивительное в своей простоте мышление.

Так что — давненько все началось… Отнюдь не вчера и не позавчера. В университете Михаил еще удивлялся парням-физикам из Лилькиного окружения: ребята выпивали, бывало, но для них, недавних школьников, алкоголь был скорее экзотикой, они могли пить и могли не пить, могли остановиться в любую минуту, это после уж появилась кое у кого стойкая тяга — а он смотрел на них с удивлением: что они знают, что понимают вообще в настоящей жизни, громыхающей за стенами вуза и общежития? Был сторожким в их компании, недоверчивым, молчаливым, чувствовал себя поначалу, как разведчик во вражьем стане. Со временем мало-помалу освоился, хоть полностью своим так и не стал. И непонятно, неясно до сих пор, почему Лилька вышла за него замуж. Она говорит — как раз потому, что он не был похож на «мальчиков» — за необычность, неуклюжесть, простоту. А может быть, сработал обыкновенный женский комплекс? — мать ее долго не могла выйти замуж и передала дочери свой страх перед одиночеством; Носов же был первым, по сути, парнем, начавшим ухаживать за нею всерьез. И вот — пытается теперь спасти его для семьи, для себя. Так ли уж это надо? Взять хоть бы ту же аспирантуру — тоже ведь все непросто… Надо иметь желание, научные данные — а Носов не был уверен даже, что сдаст вступительные экзамены. И предстоящая судьба пугала его: совсем незнакомый, чуждый мир… Читать лекции, писать статьи, принимать экзамены. Нет, была бы возможность уволиться из милиции по-другому — он ни за что не решился бы на такую авантюру.

А ведь в начале апреля он предпринял было попытку переменить жизнь — кинулся в отчаянии на прием к заму начальника управления по кадрам. Должность эту занимал бывший секретарь обкома партии — его направили сюда, как направляют обычно выработавшихся, но не дотянувших до пенсионного срока партийных работников, когда становится видна и их бесперспективность, и малая отдача на прежнем месте. Этот соблазнился, видно, еще и солидной пенсией в перспективе. Как бы ни было, человеком он оказался солдафонистым, полковничий мундир сел на него, как тут и был; новый зам быстренько оседлал и кадровую машину — теперь ни одного решения о назначениях не принималось в простоте: бумаги, коллегии, совещания, проверки, сбор компромата, дрязг и сплетен. Свое место полковник ставил высоко и гордо говорил: «Я политик»; «Первым качеством работника органов внутренних дел я ставлю не деловые, но политические качества».

Носов зашел в его кабинет и отрекомандовался:

— Следователь старший лейтенант Носов!

— Слушаю вас.

— Я написал рапорт на увольнение. Прошу удовлетворить.

— Эт-то еще почему?.. — кадровик плотно сидел в кресле, положив ладони на стол.

— Я, видите ли, выпускник дневного отделения университета, оказался здесь по распределению. Нынче кончаются три года отработки.

Полковник нажал кнопку переговорника и велел принести личное дело.

— А почему вы, товарищ старший лейтенант, — он повысил голос, — заявились сюда не в форме?!

— Да как-то я… неудобно себя в ней чувствую, — признался Носов. — Так и не могу, знаете, привыкнуть.

— А между тем эта форма, — наставительно сказал политик, — олицетворяет собою соцзаконность и правопорядок, которым вы служите. Ношение ее — великая честь для человека.

«Мели, мели…» — подумал Михаил. И сказал вслух:

— Я понимаю, товарищ полковник. Прошу прощения.

— Так-то-с! Ну, и… что же вас не устраивает? Чем недовольны? Если окончили юрфак — значит, хотели быть юристом, так я понимаю? Вот и работайте им на здоровье.

— Но нельзя человека, товарищ полковник, насильно заставлять работать в милиции. Это же извращение. Разве раньше выпускники университетов в полиции служили?

— Да, раньше не служили. Считали за позор. А теперь должны считать за честь, понятно? Потому что это уже не полиция, а милиция. И не буржуазная, а наша, советская.

Офицер из отдела кадров принес дело. Полковник читал его, листал, вчитывался — и вдруг выкрикнул с некоторой театральностью:

— Ничего не понимаю! Нич-чего абсолютно не понимаю!

— Что, что такое?! — встревожился Носов.

— Вы ведь из рабочей семьи? Отец, мать рабочие? Не интеллигенты? И сам работал до учебы простым шофером. Наша, выходит, косточка?

— Какая наша?

— Ну наша, пролетарская! Вы же потомственный пролетарий. Представитель самого передового класса. И должны знать понятие: пролетарская дисциплина. Откуда в вас интеллигентщина эта, нытье, раздумья: не могу, не хочу, не для меня… НАДО работать, понимаете? НАДО!

Господи, опять…

Дав время прочувствовать свою тираду, полковник горько вздохнул:

— Да-а, не ожидал… Свой вроде парень, из рабочих, и вдруг — такие настроения. Куда мы идем?

— Ну при чем же здесь это: рабочий, не рабочий! — не выдержал Носов. — Совесть — понятие абсолютное: что для рабочего, что для интеллигента, что для крестьянина. У кого есть — у того есть, а у кого нет — того не спасет никакое происхождение.

Политик подобрался.

— Ах ты, парень, — сказал он тягуче, — а нутро-то у тебя, оказывается, с гнильцой! Хватит разводить муть и антисоветчину. Ступайте, выполняйте свои обязанности и прекратите заниматься разной ерундой. Товарищ Ханжин! — младший лейтенант из отдела кадров вскочил. — Ознакомьте товарища старшего лейтенанта с Положением о прохождении службы в органах МВД! Пусть не забывает, что на него рапространяются уставы! Под расписку ознакомьте! А мысли-то, мысли какие! — вдогонку сокрушался он. — Совсем, совсем запустил товарищ Ачкасов партполитработу!

Выйдя в коридор, Носов сказал со злобой, сжимая кулаки:

— Да что же это такое! Даже в армии, когда призывают офицером с гражданки, и то отпускают через два года. А вы мне вечную каторгу хотите устроить!