Читаем без скачивания Избранные творения - Григорий Нисский

Но скажет иной: не все в этой жизни понесли наказание за свою негодность, да и живущие добродетельно не все в настоящей жизни пользуются трудами ради добродетели. Посему, спросит, что же им пользы от живших порочно и не наказано? И на это представлю тебе причину, которая выше человеческих помыслов. Ибо великий Давид в одном месте своего пророчества говорит, что для доблестных некую часть веселия составляет и подобное следующему, когда они в противоположность благам, какие им присвоены, видят гибель осужденных. «Возрадуется праведник, когда увидит отмщение; омоет стопы свои в крови нечестивого» (Пса. 57:11), — не потому что радуется мучениям скорбящих, но потому что тогда наипаче познает приобретаемое достойными от добродетели. Ибо означает сказанным, что добродетельным к увеличению и усилению веселия служит сравнение противоположностей. Сие выражение «омоет стопы свои в крови нечестивого» заключает в себе такую мысль, что чистота деятельности его в жизни доказывается гибелью грешных. Ибо речение: «омоет» выражает представление чистоты. «Кровью» же никто не омывается, а напротив оскверняется: почему делается чрез это явным, что противоположение неприятного показывает блаженство добродетели.

Итак слово сие надлежит свести в краткую речь, чтобы исследованные мысли сделались для памяти более легкими. Преждевременная кончина младенцев не ведет к мысли, что скончавший так жизнь несчастлив, или что равен он очистившим себя в настоящей жизни всякою добродетелью; потому что Бог, по лучшему Своему промышлению, предотвращает безмерность зол в тех, которые стали бы жить во зле. А что некоторые из злых живут долго, сие не опровергает высказанной мысли; потому что по милости к родившим не допускается до них зло. Но теми, которые не имели от родителей какого либо дерзновения пред Богом, не передается этот род благодеяния и происшедшим от них. Или тот, кому смерть воспрепятствовала сделаться худым, оказался бы гораздо худшим приобретших известность порочностью, если бы невозбранно стал жить дурно. Или, если некоторые дошли до самой крайней меры порочности; то апостольский взгляд на сие успокаивает пытливость тем, что Творящий все с премудростью умеет и посредством зла соделывать нечто доброе. Если же кто достиг крайности в дурной жизни, и по приведенному нами примеру, ни на что полезное не выкован художеством Божиим, то си е служит к приращению веселья живших хорошо, как дает разуметь пророчество, чего да не вменяет кто–либо в маловажное из благ и в недостойное Божия промышления.

Точное изъяснение Песни Песней Соломона

Предисловие. К Олимпиаде

И честной твоей жизни, и чистой твоей душе признал я приличным тщательное изучение Песни песней, с намерением, как и лично, и письменно изъясняла ты нам, при надлежащем обозрении книги соделать явным сокровенное в речениях любомудрие, здравыми понятиями очищенное от буквальнаго, с перваго взгляда усматриваемаго, словозначения. Почему охотно соглашаюсь, что заботливость твоя об этом не только полезна тебе для твоей нравственности (ибо уверен, что око души твоей чисто от всякой страстной и нечистой мысли, и в сих Божественных речениях безпрепятственно усматривает безпримесную лепоту), но послужит даже некиим руководством для людей более плотских, чтобы и им придти в духовное и невещественное состояние души, к какому ведет книга сия сокровенною в ней премудростию.

Но поелику некоторым из принадлежащих к Церкви кажется общим правилом держаться буквы Святаго Писания, и они не соглашаются, чтобы в нем на пользу нашу говорилось что–либо загадочно и намеками: то необходимым почитаю прежде всего пред обвиняющими нас оправдаться в этом, и именно, что не делаем ничего несообразнаго, стараясь в Божественном и богодухновенном Писании всячески уловлять полезное для нас; так что, если полезно сколько–нибудь буквальное чтение, понимаемое в том смысле, в каком сказано, то имеем уже в готовности требуемое: если же что сказанное с скрытностию, загадочно и предположительно не служить к пользе по ближайшему сего разумению, то таковыя изречения, как предписывает слово, обучающее нас притчами, будем брать в ином значении, разумея сказанное, или как притчу, или как темное слово, или как изречения мудрых, или как одну из загадок (Прит. 1, 6). И по науке истолкования, пожелает ли кто назвать это применением речи, или иносказанием, или чем другим, не будем спорить об имени, только бы держаться полезных разумений.

Ибо и великий Апостол, говоря, что Закон духовен есть (Рим. 7, 14), под именем Закона заключает и историческия повествования, так что все богодухновенное Писание для читающих есть Закон не только явственными заповедями, но и историческими повествованиями, разумеющих глубоко обучающий ведению таин и чистому образу жития. Способом же толкования пользуется Апостол, каким ему угодно, имея в виду полезное; а не заботится об имени, какое надлежить дать способу толкования. Напротив того, намереваясь обратить историю в доказательство домостроительства о заветах, в одном месте говорит, что изменяет глас (Гал. 4, 20); а потом, упомянув о других чадах у Авраама, рожденных ему от рабы и оть свободной, воззрение на них называеть иносказанием (Гал. 4, 24); также, изложив некоторыя историческия события, говорит: образы прилучахуся онем: писана же быша в научение наше (1 Кор. 10, 11); и еще сказав, что не должно заграждать устен вола молотяща, присовокупил, что не о волех радит Бог, но нас ради всяко написася (1 Кор. 9, 9–10); а в другом месте менее ясное разумение и ведение оть части называет зерцалом и гаданием (1 Кор. 13, 12); и также переход оть телеснаго к умственному именует обращением ко Господу и снятием покрывала (2 Кор. 3, 16). Во всех же сих различных способах и наименованиях разумнаго воззрения Павел преподаеть нам один вид учения, что должно не на букве непременно останавливаться, так чтобы с перваго взгляда представляющееся значение сказаннаго о добродетельной жизни во многом могло вредить нам, а, напротив того, переходит к невещественному и умственному взгляду, так чтобы понятия плотския изменялись по смыслу и разумению после того, как плотское значение сказаннаго отрясено будеть подобно праху. И посему–то говорит Апостол, что буква убивает, а дух животворит (2 Кор. 3, 6): так как история (то есть в Писании), если будем останавливаться на голых событиях, во многих местах представляет нам примеры недоброй жизни. Ибо, какую пользу относительно к добродетели доставит слушателю Пророк Осия, рождающий чада блужения (Ос. 1, 2), и Исаия, входящий ко пророчице (Ис. 8, 3), если остановится кто на букве сказаннаго?

Или сколько содействовать будут к доблестной жизни повествования о Давнде, как прелюбодеяние и убийство вместе сходятся в одно преступление? Но если найдется какое–либо основание, показывающее неукоризненность того, что устроялось этим, то истинным окажется тогда слово Апостола, что буква убивает, так как содержит в себе примеры дурных дел, а дух животворит (2 Кор. 3, 6), потому что первоначально представляющееся и достойное охуждения понятие прелагаеть в значения Божественныя.

Знаем же, что и Само всею тварию покланяемое Слово, когда в человеческом подобии и виде при посредстве плоти сообщало Божественныя тайны, так открывало нам смысл закона, что два человека, которых свидетельство истинно, по слову Его, суть Он Сам и Отец (Иоан. 8, 17–18); и поставленный на высоте медный змий, который для народа служил врачевством от смертоносных угрызений, по Его объяснению есть совершенное на кресте о нас домостроительство. Да и самих святых учеников Своих обучает тонкости разумения прикровенными и тайными словами, в притчах, в подобиях, в темных речениях, в сказаниях, предлагаемых загадочно, хотя делал им истолкование сего наедине, объясняя сказанное неясно, а иногда, если не был понимаем ими смысл сказаннаго, порицал их медлительность и неспособность к уразумению. Ибо, когда повелевал им Господь воздерживаться от фарисейской закваски, а они по недогадливости смотрели на свои сумы, в которых не принесли хлебнаго запаса, тогда укоряет, как не уразумевших, что закваскою означалось учение. И еще, когда ученики предлагали Ему трапезу, а Господь отвечал: Аз брашно имам ясти, егоже вы не весте (Иоан. 4, 32), — и они предположили, что говорит о телесной пище, принесенной Ему из другаго места, тогда толкует слово Свое, что приличным для Него и соответственным брашном служит исполнение спасительной воли.

И в евангельских изречениях можно набрать тысячи таковых месть, что в них иное представляется с перваго взгляда, а к иному относится смысл сказаннаго. Так, например, разуметь должно воду, о которой Он обетовал жаждущим, что верующие соделаются от нея источниками рек (Иоан. 7, 38); а также хлеб, сходяй с небесе (Иоан. 6, 33), храм разоряемый и треми денми воздвигаемый (Иоан. 2, 19), путь (Иоан. 14, 6), дверь (Иоан. 10, 7), камень, ни во что вменяемый зиждущими и полагаемый во главу угла (Матф. 21, 42), двоих на одре едином (Лук. 17, 34), жернов мелющих: одну поемлемую, другую оставляемую (Матф. 24, 41), труп, орлов (Матф. 24, 28), смоковницу, делающуюся сочною и прозябающую ветви (Матф. 24, 32). Все сие и подобное сему да будет для нас побуждением пользоваться Божественными изречениями и испытывать их, быть внимательными при чтении и всеми способами изследовать, не найдется ли где слово, которое выше разумения, представляющагося по первому взгляду, руководящее мысль к Божественному и безплотному. Посему–то мы уверены, что запрещенное для вкушения древо — не смоковница, как утверждали некоторые, и не другое какое из плодовитых дерев. Ибо, если тогда смертоносна была смоковница, то, конечно, и теперь не служила бы в пищу. Притом же дознали мы из Владычняго изречения, решительно тому научающаго, что ничто входящее во уста не может сквернить человека (Матф. 15, 11). Напротив того, в законе ищем другаго какого–либо смысла, который был бы достоин величия Законодателя. И, если слышим, что рай есть дело Божия насаждения, и что среди рая насаждено древо жизни, то у Открывающаго сокровенныя тайны пытаемся дознать, каких растений делателем и насадителем бывает Отец, и как возможно в самой средине рая быть двум древам, древу спасения и древу погибели? Ибо точная середина, как в окружности круга, должна, конечно, находиться в одном средоточии. Если же по которую–либо сторону средоточия поставить другое средоточие, то, по всей необходимости, вместе с средоточием переместится и весь круг, так что прежнее средоточие уже не будет серединою. Итак, если рай был там один, то почему говорит Писание, что, хотя каждое из дерев представлялось особо, однакоже, посредине было и то, и другое, между тем, как смертоносному из них странно быть Божиим насаждением, чему учит то же Писание, утверждающее, что все дела Божии добра зело (Быт. 1, 31)? Если кто не усмотрит в этом истины при помощи любомудрия, то для неспособных разсуждать покажется, что сказанное не состоятельно и баснословно. И долго было бы собирать, что найдется у каждаго из Пророков, как, например, Михей говорит, что будет в последняя дни явлена гора над верхи гор (Мих. 4, 1), именует же горою тайну благочестия, являемую на погибель сопротивных сил.