Читаем без скачивания Дети Великой Реки - Грегори Киз

— Охотница, кого ты привела для меня?

— Несколько забавных вещиц; ты поместишь их к себе в гнездо и покажешь богам, когда начнется пир.

Ворон взволнованно поднял одну лапу, сжал когти, а потом вновь уцепился за ветку.

— Не вижу я никаких забавных, интересных вещиц, — пожаловался он.

— Как хочешь, — сказала Охотница. — Тогда я с тобой прощаюсь.

— Погоди, — прокаркал Ворон. — Может быть, у них с собой есть что-нибудь забавное.

Охотница вздохнула и повернулась к Капаке:

— Лучше дать ему что-нибудь. Иногда он совсем впадает в детство.

Капака кивнул и развязал мешок с дарами, украшенный вышитыми облаками и перьями. Он порылся в мешке.

— Вот, — сказал он наконец. В руках он держал переливающуюся брошь — серебряную, с кровавого оттенка гранатом.

— Милая вещица, — признал Ворон. — Очень милая.

— Я тебя знаю, — вмешался Эрука.

Ворон, казалось, находился в затруднении — он попытался скосить глаз на Эруку, хотя ему не хотелось отрываться от созерцания броши.

— Ты меня знаешь? — спросил Ворон.

— Да, — ответил Эрука.

Прокашлявшись, он запел:

Я — Ворон, тот, кто однажды взлетел на небоИ солнце сглотнул, точно ломоть теплого хлеба.Я — Ворон, вот я каков!Я землю принес в когтях своим слабым детям,Шутя ее развернул, точно щит из меди.Я — Ворон, вот я каков.Когда я зол, тогда я во тьму взмываю,И молний красные стрелы небо пронзают.Я — Ворон, вот я каков!Я выкрасил пташек, певших перед рассветом,Чтоб каждый голос жил в теле нового цвета.Я — Ворон, вот я каков…

— Вот так я, вот я каков, — повторил Ворон. — Старая песня, давно ее сложили. Я уже забыл ее.

— Ты Карак, Вороний Бог, — сказал Эрука.

— Я знаю, кто я такой, — брюзгливо ответила птица.

— Да, и я тоже знаю, — сказала Охотница. — И если ты не будешь задерживать нас своей болтовней, я принесу тебе новое перо — на конце крепкой, прямой стрелы.

— Отдайте мне эту красивую вещицу, — капризно проворчал Ворон.

Капака протянул руку, подавая угольно-черной птице серебряную брошь. Ворон взял ее в свой клюв.

— Я проглотил солнце, — пробормотал он. — Вам следует помнить об этом.

— О, мы помним, — ответила Охотница. — Помним, что раскололи тебя на куски, чтобы взять его обратно.

— Как грубо, — недовольно ответил Карак и, подняв свои огромные крылья, улетел в лес. Перкар еще долго слышал, как они шумят, когда Ворон уже исчез из виду.

— Правда ли это? — спросил Перкар. — Неужто все это так и случилось?

Охотница улыбнулась.

— Мир был совсем другой в те далекие дни. Возможно, все это было не совсем так.

— Что ты имеешь в виду?

— Само событие и рассказ о нем часто не совпадают, — пояснила богиня.

Перкар все равно ее не понял, но не стал уточнять. Он привык к богам: они жили повсюду. Но ему непривычны были боги, которые объявляли, что сотворили мир или проглотили солнце. Какими бы сильными они ни были, такое казалось невозможным. И все же это были древние боги, боги гор, о которых редко говорили, редко пели. Потому что предпочитали воспевать богов собственного пастбища, которые тебя слышат и исполняют твои просьбы.

Горные боги внушали Перкару страх, но они же и притягивали его. Сны его не были игрой воображения. Боги, которые способны проглотить солнце, должны иметь оружие под стать их силе. Таким оружием можно убивать других богов, отчего бы нет?

Охотница вела их по крутой тропе к поляне, находящейся в глубокой низине. Мох устилал ее, как ковер; нога Перкара утопала в нем. На середине поляны росло дерево, и его ствол был больше, чем отцовская дамакута. Дерево — похоже, это был дуб — стояло высокое, раскидистое, совершенно загораживая собой солнце.

— Тут надо подождать, — сказала Охотница.

Они стали ждать. Два-три раза Апад пытался завязать разговор, но слова замирали, поглощенные тишиной, которую, казалось, распространяло вокруг величественное дерево. Звучали птичьи песни — но настолько вдали, что казались напоминанием о птичьем пении. Дерево это словно являлось средоточием мира. Вокруг был разлит такой покой, что Перкар поневоле начал дремать. Стараясь не заснуть, он стал рассматривать дерево: его толстые корни, могучий ствол, ветви, которые можно было угадать в густой листве. Но вскоре у него опять отяжелели веки.

Товарищи его тоже упорно боролись со сном; одна только Охотница была бодра — она высилась над поляной, как статуя, и глаза ее ярко сверкали, когда она бросала взор то в одну, то в другую сторону. Перкар вдруг заметил, что куда-то скрылись альвы.

Но наступил миг, и сонливость его как рукой сняло. Дерево, мох, все вокруг вдруг расплылось и превратилось в цветные пятна, не имеющие определенных очертаний. Перкар подумал, что кто-то заколдовал его и он спит, но потом услышал восклицания своих спутников. Мир вокруг них таял, исчезал. Перкар не был уверен, вернется ли назад. Ему вспомнился давний разговор отца с ведуньей, их гостьей, родственницей матери. «Мир богов и мир людей — это один и тот же мир, — говорила она. — Оба они как дамакута; но мир богов — это дамакута в целом, а мир людей как бы нарисован на ее внешней стороне. Мы живем в этом рисунке и видим только то, что нарисовано; иногда боги показываются нам — они как резьба на брусьях дамакуты, и поскольку художник нарисовал и эту резьбу, мы знаем, что она существует. Конечно же боги могут то очерчивать, то стирать себя на рисунке, когда захотят…»

Любое божество может нарисовать себя, используя уже существующие образы.

Путники уже начали беспокоиться, когда наконец коричневые и зеленые пятна сгустились, обретя прежние очертания; опять все увидели поляну и на ней — огромное дерево, соседний лес, скалы…

Но здесь был еще и Балати, Владыка Леса. Он стоял там, где только что была Охотница.

Владыка Леса был точь-в-точь медведь — огромный, поднявшийся на задние лапы медведь. Но Перкар понял, что он древнее и медведей, и людей, и даже альвов; он был то, что люди могли постичь только очень смутно. Огромное, мохнатое существо, с лапами толстыми, как стволы деревьев. Так же, как и у Охотницы, у него были раскидистые деревянные рога, между которыми мог бы поместиться менг. Воздух пропитался густым земляным и звериным запахом, который казался не менее могучим, чем тот, от кого он исходил. Столь же непомерно огромен и чудесен был единственный глаз Владыки Леса. Это был глаз птицы — и пантеры, оленя и змеи, он сверкал и постоянно менялся. Подчинял и пугал. Рядом зияла пустая, темная глазница.

— Господин наш Балати, — сказал Капака и поклонился. Огромный бог слушал, не шевелясь. — Владыка, — продолжал Капака, а Перкар неожиданно понял, что стоит на коленях, — мы воспеваем тебя в песнях — внизу на наших пастбищах, на холмах и в долинах. Мы хорошо помним тебя и старинный договор, который ты заключил с нашими отцами и дедами.