Читаем без скачивания Моникины - Джеймс Купер

Заметив смешливое настроение своих спутников, он продолжал с чрезвычайно серьезным видом:

— Прошу вас, умерьте свое веселье, господа! Смею вас уверить, что это по-своему очень достойные особы и не заслуживают того, чтобы над ними смеялись. Мне трудно было бы назвать даже в нашем собственном флоте более искусного и смелого морехода, чем этот честный капитан. А что касается другого, в разноцветной шкуре, то он, несомненно, значительная персона в своем тесном кругу. Если не ошибаюсь, он член пар… пар… так ли я говорю, сэр Джон, член пар..?

— Парламента, милорд.

— Да-да, теперь я вспомнил! Он член парламента в своей стране, что среди его народа, по-видимому, означает приблизительно то же, что у нас глашатай законов, издаваемых старшим кузеном его величества. Что-то вроде, э… э… не так ли, сэр Джон?

— Совершенно верно, милорд.

— Все это очень хорошо, Балаболо, — заметил один из молодых моникинов с очень длинным и холеным хвостом, который он держал почти вертикально. — Но что значит даже законодатель, — не говоря уж о таких закононарушителях, как мы, — среди людей? Вы должны помнить, мой дорогой, что одно лишь звание или профессия — еще не признак подлинного величия. Деревенский гений может оказаться самым заурядным моникином в городе.

— Нет, нет! — перебил его лорд Балаболо. — Ты всегда излишне придирчив, Высокохвост! Сэр Джон Голденкалф весьма почтенная особа на острове… э… э… как называется этот ваш остров, Голденкалф?

— Великобритания, милорд.

— А, Великобрюкания, да, да! Он там весьма почтенная особа. Могу с уверенностью сказать, что он весьма почтенная особа в Великобрюкании. Если не ошибаюсь, он даже владеет немалой частью острова. Скажите по правде, сэр Джон, сколько у вас земли?

— У меня там только поместье и городок Хаусхолден, милорд, да еще несколько разбросанных в разных местах усадеб.

— Что же, это очень неплохо. Так, значит, у вас есть и деньги?

— И кто же их хранит? —насмешливо спросил наглец Высокохвост.

— Не кто иной, милорд Высокохвост, как само королевство Великобритания.

— Великолепно, черт возьми! Состояние аристократа на попечении государства Вали-ка…

— Великобрюкании, — перебил его милорд Балаболо, который хотя и поклялся, что он очень сердит на своего приятеля за его упорное недоверие, сам явно лишь с трудом удерживался от того, чтобы не примкнуть к общему веселью. — Нет, нет, это очень почтенная страна, и, право, не помню, чтобы я где-нибудь ел более вкусный крыжовник, чем на этом самом острове.

— Как! Разве у них есть сады, Балаболо?

— Безусловно, то есть, в своем роде. А также дома и экипажи и даже университеты.

— Неужели вы хотите сказать, что у них есть какой-то строй, какая-то система?

— Вот насчет системы — тут у них, по-моему, изрядная путаница. Не возьмусь утверждать, что у них есть система.

— Да нет же, милорд, у нас, конечно, есть система: система вкладов в дела общества.

— Спросите этого зверюгу, — громко прошептал мерзкий фат Высокохвост, — есть ли у него какой-нибудь доход.

— Скажите, сэр Джон, у вас есть доход?

— Да, милорд, сто двенадцать тысяч соверенов в год.

— Чего? Чего? — осведомились два или три голоса с вежливо сдерживаемым любопытством. — Суверенов? Но ведь это же значит — королей?

Дело в том, что жители Высокопрыгии хоть и повинуются только старшему кузену короля, тем не менее все официальные акты совершают именем короля, особу которого чрезвычайно почитают, подобно тому, как мы, люди, восхищаемся добродетелями, отнюдь их от себя не требуя. Поэтому мои слова крайне поразили всех и от меня потребовали объяснения. Я удовлетворил всеобщее любопытство, просто сказав правду:

— Ах, золото, именуемое суверенами! — воскликнули трое-четверо моникинов, разражаясь хохотом. — Так, значит, ваша хваленая Великобрюкания, Балаболо, так мало продвинулась по пути цивилизации, что еще пользуется золотом! Послушайте, синьор… э… э… Полон-шкаф, неужели вы не заменили его «обещаниями»?

— Боюсь, сэр, что я не вполне понимаю ваш вопрос.

— Мы, бедные варвары, как вы видите, сэр, живем в простоте и близости к природе (все это дерзкий негодяй говорил со жгучей иронией). Мы, жалкие существа, или, вернее, наши предки, сделали открытие, что, раз у нас нет карманов, гораздо удобнее будет заменить наличные деньги «обещаниями». Вот я и хотел спросить, есть ли у вас подобная монета?

— Как монета — нет, сэр, но как побочная линия платежных операций — сколько угодно.

— Он толкует о побочных линиях, словно речь идет о родословной! Неужели, мистер Голодхап, в вашей стране до сих пор неизвестны преимущества «обещаний»?

— Поскольку я не вполне понимаю, что это такое, сэр, мне трудно ответить на ваш вопрос.

— Давайте объясним ему! Право, мне очень любопытно услышать его ответ. Балаболо, вы немного знакомы с обычаями этих существ, будьте нашим толмачом.

— Дело обстоит так, сэр Джон: около пятисот лет назад наши предки, достигнув такой степени цивилизации, что им больше не нужны были карманы, почувствовали необходимость чем-то заменить металлические монеты, так как их неудобно носить с собой, они могут быть похищены, а кроме того, и подделаны. Сначала попытались использовать что-нибудь более легкое. Были проведены законы, определившие ценность полотна и хлопчатых тканей в виде сырого материала, затем в обработанном виде, затем с надписями и в уменьшенном объеме и далее через стадии оберточной бумаги, плотной бумаги и промокательной бумаги. Нововведение завоевало всеобщее доверие, после чего система увенчалась наивысшим достижением, и словесные «обещания» заменили все прежние виды денег. Преимущества ясны с первого взгляда: моникин может путешествовать без карманов и без багажа и все же иметь при себе миллионы. Эти деньги нельзя ни украсть, ни подделать, ни сжечь.

— Однако, милорд, разве это не обесценивает недвижимость?

— Как раз наоборот: акр земли, который раньше можно было купить за одно обещание, теперь приносит тысячу.

— Конечно, это — большое усовершенствование, если только частые банкротства не…

— Ничего подобного! После утверждения закона, в силу которого обещания стали официальным средством уплаты, в Высокопрыгии не было ни одного банкротства.

— Досадно, что это не пришло в голову ни одному из наших министров финансов!

— Вот чего стоит ваша Великобрюкания, Балаболо! — воскликнул кто-то, и снова раздался взрыв общего смеха.

Никогда раньше я не испытывал такого чувства оскорбленной национальной гордости.

— Если у них есть университеты, — воскликнул другой хлыщ, — может быть, это существо посещало один из них?

— Совершенно верно, сэр, я окончил университет.

— Не так легко заметить, куда он девал свои знания. Я не так уж близорук, но не вижу у него ни малейшего признака хвоста.

— А! Обитатели Великобрюкании носят мозг в голове! — любезно объяснил лорд Балаболо.

— В голове?!

— В голове!

— Клянусь властью его величества, это великолепно! Вот уж цивилизация так цивилизация.

Я не знал, куда деваться от насмешек. Двое-трое моникинов подошли ближе, как бы влекомые жалостью или любопытством. И наконец, один из них крикнул, что я ношу одежду!

— Одежду! Вот тварь! Балаболо, все ваши друзья-люди ходят одетые?

Молодой пэр вынужден был признать правду, и тут поднялся такой шум, что можно было подумать, будто в стае павлинов обнаружена затесавшаяся между ними ворона в павлиньих перьях. Человеческая природа не могла это вытерпеть. Поклонившись всей компании, я торопливо пожелал лорду Балаболо всего лучшего и направился к гостинице.

— Не забудьте заглянуть ко мне перед отъездом, Голденкалф! — крикнул через плечо мой бывший спутник по плаванию и кивнул мне самым дружеским образом.

— Король! — воскликнул капитан Пок. — Этот мошенник, пока мы добирались сюда, слопал целый ларь орехов, а теперь он приглашает нас «заглянуть к нему перед отъездом»!

Я попытался успокоить охотника на котиков, воззвав к его философскому уму. Это правда, сказал я ему, что люди никогда не забывают о сделанных им одолжениях и всегда стремятся отплатить тем же. Но моникины — существа особо утонченные. Они ценят дух выше тела: чтобы убедиться в этом, достаточно сравнить малые размеры последнего с длиной и общим развитием вместилища их разума. А такой бывалый человек, как капитан, должен знать, что благовоспитанность — понятие условное, и мы должны уважать местные законы, как бы они ни противоречили нашим собственным понятиям.

— Вероятно, друг Ной, вы заметили кое-какую разницу между обычаями Парижа, например, и Станингтона?

— Конечно, сэр Джон, и разница—всецело в пользу Станингтона.

— Мы все подвержены слабости считать свои обычаи самыми лучшими, и необходимо много путешествовать, чтобы получить право судить о таких тонких вещах.