Читаем без скачивания Райские псы - Абель Поссе

— Finis Eclessiam*, — прошептал Каджиан.

Протесты, конечно, были. Но, в общем-то, Декрет не оставлял места для богословских споров. Текст его заканчивался энергичным утверждением: «Мы вступили в новую эру».

Добавим, что была отменена (по тем же теологическим причинам) назначенная на вечер коррида. Ведь бой быков — одно из самых наглядных проявлений Греховности.

Бык находился под навесом из листьев. Все протесты Жоана Вельмонта пропали даром. Королевский инспектор изменить ничего не мог: бык должен пойти на племя либо использоваться на полевых работах.

«Декрет об образе жизни» прибыл неделю спустя. И поверг всех в великое изумление, ибо в корне менял планы иберов. Он также был доставлен гонцом из-под Древа Жизни и зачитан глашатаем на площади.

Уразуметь его было еще труднее, нежели первый.

Мы, утверждал Адмирал, достигли пределов Безграничного, и любая человеческая деятельность теряет здесь всякий смысл. Европейцы же в припадке бурного энтузиазма развили лихорадочную активность — пострайский синдром, отзвук вечного проклятия. (Адам абсолютно ничего не делал, пока его как неизлечимого эротомана не изгнали отсюда.)

К тому же труд для европейцев давно перестал быть первоосновой, потерял изначальный смысл и превратился в какое-то соревнование с Богом, в болезненную демонстрацию умелости. Одним словом, теперь он — символ вавилонской гордыни, дьявольская печать бунтарства.

И Адмирал отменял труд — начисто, без лишних затей.

Декрет обязывал инспектора Короны уничтожить колеса, молотки, серпы, лопаты, веревки, блоки, тиски, ножи, гири, признанные нормы мер и весов, сами весы, чиновничьи бумаги, оружие, орудия инквизиторских пыток, музыкальные инструменты и т. д.

На сей раз сопротивление было серьезным, а возмущение попахивало бунтом. Теперь уже им навязывалась не нагота телесная: им приказывали оголить свое время, свое существование, остаться лицом к лицу с реальностью бытия, отказавшись от прибежища суеты.

Понятно, только простаки и отпетые лодыри сразу же отдали свои инструменты. Крестьяне, неисправимые kulaks, зарыли серпы и точильные камни в землю, как собака зарывает отнятую у противника кость. {111}

Немногие брошенные орудия труда тут же были подобраны спекулянтами, которые скоро станут их перепродавать по ровым ценам — «импортным» ценам американского рынка.

Стало известно, что Адмирал советовал всем погрузиться в гармонию. Предаться безмятежной и сдобренной легкими беседами праздности, возвышающим и радующим душу размышлениям и искусствам (но — подальше от всяких паскалевских и кафкианских штучек!). Конечно, можно посвящать себя и любви. Но — без излишеств! Иными словами — жизнь, освобожденная от всяких драм. Разрядка.

Еще он просил их принимать дары Рая как должное. Ну для чего набирать целые партии ананасов, манго? Пора изжить в себе дух оптовых торговцев! Отныне им запрещается заготавливать что-либо впрок. Для чего нужно больше одной женщины? Для чего хватать полдюжины лангустов, если хватит двух — и один хороший лимон?

Жить! Спокойно наслаждаться доступными плодами Эдема. Жить, не мешая себе! Гамак Адмирала превратился в символ счастливого возвращения к истокам. Восторгаться нежным пением птиц, улавливать тысячи оттенков в их концертах. Учиться Простодушной жизни у орхидей. За что убиваем мы пантеру, если ищет она лишь ежедневное себе пропитание?

Он рекомендовал им попробовать табак — развлечение, доселе неведомое. Учил пить кокосовое молоко и соблюдать по возможности растительную диету (но не через силу!). Предупреждал: «Избегайте мяса, от него появляется злобность».

По прошествии двух недель они стали ощущать, что без Зла многое теряет смысл. Мир вдруг лишился красок, полинял, время утекало в пустоту. И хваленый Рай на деле оказался идиотским миром наоборот — слишком голым, слишком дневным (потому что ночь уже не была ночью). Ходить нагими в мире, не знающем Греха, все равно что явиться во фраке на уже закончившийся бал.

А они рождены и воспитаны, дабы созидать добро. Дабы падать и вновь подниматься.

Блаженство, дарованное им Декретом Адмирала, сбивало их с толку физически и метафизически.

— Жизнь! Какая скука, опиум!..

Клирики бродили по берегу в дурном настроении. Закатав рукава сутан, расстегнувшись, они собирали красивые ракушки. Какая тоска! Никто не идет исповедоваться. И все же голые земледельцы просили у них месс и катехизиса. А какая-нибудь проститутка, вовсе забыв о приличиях, приглашала «прогуляться».

Матросы же, оголившись и живя, не забывали забот, захваченных с собой из грешного мира. Они начинали бродить по поселку с десяти утра. Собирались группами и прогуливались от кокосовых пальм до скалы и обратно. Безрадостно. Голые, точно рекруты на медицинском осмотре.

Они зевали. По сто раз переспрашивали, в котором часу обед. Потом ели — без соусов, перца, вина, а также без мяса, без фабады* и рагу. Как в санатории!

«Пение тысячи птах», о которых писал Адмирал, им души не трогало. Давно перестали их потешать и выходки обезьян.

Спасаясь от безделья, изобрели они способ изготавливать фигурки из сока каучука и начали пускать по волнам сотни щеглов, красногрудок, чаек, каких-то зверьков. И упражнялись в меткости.

А механизм созидания, главный источник несчастий и радостей европейского человека, все же продолжал функционировать. Тайно, под покровом ночи. Днем земледельцы спали в своих гамаках, а ночью отправлялись на делянки и до рассвета рубили кустарники, выпалывали сорную траву. Когда заканчивали расчищать землю, звали землемера и нотариуса, и те оформляли должным образом право владения, за что им платилось вдвое против официальной таксы. {112}

Священники Буиль, Вальверде, Коланхело и Пане слыли открытыми противниками новых порядков. Не таясь, с большим энтузиазмом готовили они тесто для облаток — теперь уже из кукурузной муки.

Да и сами Колумбы (братья, сыновья, племянники и кузены Адмирала) числились среди недовольных и на каждом углу поносили сюрпризы райской жизни. Они покинули Геную в жажде прославиться и разбогатеть, о чем Адмирал так написал в послании к королям: «Теперь первооткрывателями мечтают стать даже ткачи».

Джакомо Рико и другие генуэзцы из Транснационального агентства видели: дни проходят, а доходных дел не прибавляется. Рай держался за свои земли по всем законам маркетинга. Как опытные специалисты, они убедились, что наступил момент «нулевого роста». Момент нежелательный и тревожный. Но пока донесений об этом в Центр отправлено не было.

Недовольные предприниматели, от сыровара Баварелло до златоискателей, громко поносили ландскнехтов и всех представителей власти. Плелся заговор. В него был втянут даже палач Капуча…

Франсиско Ролдан, человек из стражи Бартоломе Колумба, смуглый субъект с большими усами и длинной шевелюрой, стал вдруг заметной фигурой.

Он нагло присвоил себе звание «полковника» (итальянская выдумка, мало известная в те времена в Испании). Обильно украсил куртку нашивками, начал носить прусский шлем, увенчанный наконечником копья.

В любовницы взял Дьяволицу. И руководил заговором из ее «полевого» борделя, построенного для них ангелами на отмели, прозванной Каменным Мысом.

Ролдан принимал посетителей лежа в гамаке, покуривая большие сигары и попивая крепкий напиток из манго. Он обливался потом, ибо ни за что не хотел скинуть куртку, на которой были прилеплены эполеты с золочеными кистями, снятыми с переносного алтаря (теперь он покоился на складе).

Именно там, в борделе, начал рассуждать Ролдан об «отечестве и достоинстве».

Очень быстро превратился он в лидера. Восхождение его было стремительным и неудержимым.

Да, сопротивление чувствовалось. Но все же Декреты входили в жизнь. Законной власти пока еще подчинялись. Учрежденная Адмиралом райская нагота мало-помалу пробивала брешь в стене унаследованной от дедов и прадедов стыдливости. Медленно вступали пришельцы в период коллективной «открытости». И казались только что вылупившимися из своих кирас и костюмов. Потому и выглядели не столько голыми, сколько неполноценными существами, ощипанными курицами. Бледность их тел, многие годы не видевших света, была вызывающей. Катакомбы, в которые вдруг ворвались ненавистные солнечные лучи.

Уже через две недели перестали они, глядя друг на друга, краснеть. И как это обычно происходит, возник авангард наглого бесстыдства и арьергард — консервативный, откровенно враждебный Декретам. К нему примкнули Буиль, Нуньес де Мендоса илюди благородного звания, а также полковник Франсиско Ролдан. На тайные собрания он являлся — и это приходилось сносить! — под руку с Дьяволицей. Теперь она одевалась в черное, носила на груди камею «мадам», ремесло оставила и часто заговаривала о «хозяине». А племянниц, касика Беккио Дьяволица обучила нескольким ходовым приемам: стилю «собачка» и «герцог Омаль».