Читаем без скачивания Русская трагедия. Дороги дальние, невозвратные - Нина Аленникова

Когда я сказала ему, что окончила Павловский институт, он пристально посмотрел на меня и сказал: «Позвольте, у меня есть большой друг детства, тоже ваша павловская; ее выгнали за громкое поведение и слишком тихие успехи. Не ваша ли подруга?» Он назвал фамилию Клевезаль. Мне нетрудно было вспомнить красавицу Лялю, с которой мы пробыли действительно до второго класса. Затем ее уволили. Это был настоящий чертенок, а не девочка. Высокая, стройная, с черными волосами, глаза ее были зеленовато-синие, гипнотизирующие всех, с особенно длинными ресницами, с какой-то дьявольской улыбкой. Она всегда была полна задора и буйного веселья. Я давно потеряла ее из виду; теперь же заинтересовалась, где она и что с ней. «Да она здесь, в Петербурге, – сказал мой собеседник. – Она учится танцевать, все больше характерные танцы, но и веселится изрядно. Между прочим, ее мать умерла в доме умалишенных. Отец женился на простой финке и живет в Гельсингфорсе». Я тотчас же дала свою карточку Залеманову и просила передать моей бывшей подруге. Почти весь вечер проговорили мы о ней.

Вышли мы поздно; он пошел меня провожать. Ночь была ясная, морозная; я любила бродить по городу в такие ночи. «Вспомним детство, называйте меня Шурой, а я вас Ниной», – сказал он мне, пожимая руку. В нем было что-то особенное, незнакомое мне, чего я совершенно не замечала в былые ранние годы. Всегда насмешливая улыбка, казалось, прятала какую-то заднюю мысль. Его глаза смотрели проницательно, как будто все видели и понимали. Мы почти дошли до огромной арки моего подъезда, когда Шура мне сказал: «Мне вовсе не следовало давать ваш адрес Ляле, право». – «Почему?» – удивилась я. «Потому что закрутит она вас в такой водоворот, от которого вам лучше быть подальше». Я расхохоталась, вот еще нашелся попечитель. «О чем вы беспокоитесь? И какое вам до всего этого дело?» – «Я чувствую, что вы совсем не такая, как все ваши подруги, вы случайно забрели сюда». – «Нет, не случайно, – ответила я убедительно. – Я учусь в драматической школе, я должна знать жизнь со всем ее разнообразием». – «Да, но Ляля вам ее покажет с такой стороны, что вы могли бы обойтись без этого». – «Мне безразлично, мне надо жить так, чтобы ни о чем не задумываться, все новое, даже плохое, меня тянет к себе».

У подъезда мы расстались, обещая снова скоро встретиться. Он дал мне свой телефон и сказал, что служит в Министерстве земледелия. Долго не могла я уснуть, почему-то он оставался в моих мыслях, старалась разобраться почему. У него наружность была малоинтересная; роста он был небольшого. Редкие волосы, неправильные хищные зубы. В манерах была особенная кошачья мягкость. В его улыбке было все же что-то привлекательное.

На другой же вечер, не успела я войти в квартиру, как затрещал телефон. Я услышала в трубке знакомый, но давно забытый голос, все такой же звонкий и отчетливый: «Нина, не может быть! Приходи немедленно ко мне, как я рада. Вот уж преподнес мне приятную неожиданность этот мерзавец Шура». Выслушав всю тираду, я ответила, что никак сегодня прийти не могу, так как пять ночей подряд ложилась поздно и никуда двинуться не в состоянии. «Ну, тогда я сейчас же к тебе приеду». Трубка была повешена. Действительно, не прошло и получаса, как влетела Ляля, смеялись, рассказывали о своей жизни, все это сменялось, как калейдоскоп волшебных картин. Она удивлялась и восхищалась, как я решилась поступить на драматические курсы, пренебрегая буржуазными предрассудками. «А Шурка от тебя в восторге, он не понимает, как это он в детстве не обращал на тебя внимания, ведь вы росли рядом, вместе купались, вместе скакали на конях». Затем Ляля мне сказала, что Шура очень талантливый тип, он уже секретарь министра, несмотря на свои двадцать шесть лет. Он делает карьеру, весьма смышленый, но уже пресыщен жизнью и большой циник. «Черт бы их брал, этих мужиков, а все же без них не обойдешься», – добавила она с усмешкой. Она часто ругалась, употребляя непотребные выражения, но это ее не портило, как будто так и надо было. В устах любой девушки эти слова казались бы верхом вульгарности и всех бы шокировали, а Ляле все сходило. Осталась она недолго, но взяла с меня обещание скоро позвонить и навестить ее.

«Я живу на ужасной улице, – сказала она, уходя. – Это Мытнинская; там одни проститутки и апаши, но мне все равно. У меня очень славная квартирка; познакомишься с моей замечательной Настей и Крокшей». Настя, как выяснилось впоследствии, оказалась ее прислугой, преданной ей и телом и душой, а Крокша – невероятно уродливая собака, помесь бульдога и неизвестно еще чего.

Когда Ляля ушла, оставив после себя запах дорогих духов, я сразу решила, что не пойду к ней. Ведь не было времени даже позвонить Михаилу Семеновичу. Но судьбе было угодно, чтобы наши встречи возобновились. Среда, в которой она вращалась, оказалась для меня совершенно новой. Первым долгом она меня познакомила с молодой женщиной, прозвище которой было Танька-Полтинник. Это была скромно одетая, очень милая молодая женщина, никакой вульгарности в ней я не приметила, но Ляля, с ее обычным задорным цинизмом, сообщила мне, что Таня – самая настоящая проститутка; их много водилось в том районе, то есть на Мытнинской. Прозвище Тани было, конечно, не очень лестное, но ее скромная наружность не соответствовала этой кличке. Впоследствии я даже задала вопрос Шуре Залеманову, и он со своей обычной иронией подтвердил то, что мне сообщила Ляля о своей странной знакомой. Позднее, как-то невзначай, я ей задала вопрос: зачем ей нужны подобные знакомства? На это она мне ответила, что считает такие встречи куда интереснее в смысле психологическом, чем с обыкновенной буржуазией, жившей только одними ежедневными скучными интересами, отупляющими разум и уничтожающими какой бы то ни было интеллектуальный процесс.

Ляля знала о моей дружбе с Михаилом Семеновичем, подтрунивала над этим; находила, что мне совсем незачем с ним встречаться. У нее были на этот счет свои соображения, имеющие свои основания. Она часто стала за мной заходить. Мы отправлялись большой компанией, которую она молниеносно собирала, в дорогие рестораны. Заканчивали иногда Бродячкой, иногда отправлялись в луна-парк. За Лялей ухаживала целая свора золотой петербургской молодежи, сыновья известных аристократов, но она никому не давала предпочтения, со всеми выезжала по очереди, называя их «мои мужики». Часто ругалась или относилась безразлично. Наряду с графом Орловым, князем Мещерским, Бобриковым, был маленький еврейчик Френкель16 с орлиным носом и курчавыми волосами. Он пользовался у нее таким же престижем, если не больше. Она часто его приглашала к себе, но не стеснялась нагружать его всевозможными поручениями.