Читаем без скачивания Всем смертям назло - Вадим Давыдов

Ближняя дача Сталина. Ноябрь 1935 г.

Гурьев некоторое время любовался затылком Сталина с толстыми, зачёсанными ото лба назад волосами, когда-то тёмно-рыжими, а теперь, скорее, пегими с сединой. Сталин стоял у окна, чуть отодвинув штору, – так, чтобы видеть происходящее за стеклом и чтобы его самого невозможно было разглядеть с улицы: старая, проверенная привычка подпольщика и боевика. Судя по всему, Сталина беспокоило отсутствие охранника, до того слонявшегося, как маятник, внизу, с интервалом около десяти минут. Ну, пора, решил Гурьев.

Гурьев демонстративно громко кашлянул и тотчас же принял расслабленную позу с опущенными вдоль тела руками, чуть откинутой назад головой и разведёнными в стороны носками ботинок – позу, излучающую спокойствие и доброжелательность. Никакой угрозы. Зачем нам ссориться, промелькнуло у него в голове, мы просто мило побеседуем. И разойдёмся. Или не разойдёмся. Пятьдесят на пятьдесят. Сталин плавно и стремительно развернулся на пятках своих сапожек, – бесшумно, стремительно и плавно, как кошка. Жёлтые с коричневыми и зелёными крапинками глаза разъярённого и испуганного тигра – прицельный прищур, сузившиеся зрачки – уставились на Гурьева.

Сталин молчал. Молчал, понимая: посетитель, неведомо как очутившийся в кабинете, прошедший все кордоны охраны, смертельно опасен. Гораздо опаснее всех, с кем ему, Сталину, прежде доводилось сталкиваться. Надо выждать, решил Сталин. Выждать. Убить меня хочет? Если да – чего ждёт?

Гурьев решил, что паузу пора заканчивать. Он улыбнулся – ясной, обезоруживающей своей улыбкой:

– Здравствуйте, Иосиф Виссарионович.

Сталин кивнул – но молча.

– Вы же видите, Иосиф Виссарионович, – Гурьев чуть развернул в сторону Сталина ладони и немного ослабил левую ногу в колене, демонстрируя полнейшее миролюбие и невозмутимость. – Я говорю очень тихо, не совершаю резких движений, не покидаю безопасную зону, зону контроля. Видите?

– И что это значит? – спросил Сталин. Голос его был спокоен, хотя Гурьев и чувствовал – спокойствие собеседнику дорого стоит.

– Это значит – я вам не угрожаю, не собираюсь причинять вам боль или покушаться на вашу жизнь, у меня нет оружия ни в руках, ни под одеждой. Нам необходимо поговорить, и вы понимаете уже – я не стану записываться к вам на приём. Как не записывался на приём к Пию Одиннадцатому, с которым мы чудесно пообщались около двух лет назад, и расстались совершеннейшими приятелями. Не исключено – нечто подобное произойдёт и сегодня.

– Я вас слушаю, – тихо произнёс Сталин, бросая быстрый взгляд в сторону своего рабочего стола.

– Спасибо, Иосиф Виссарионович, – снова улыбнулся Гурьев. – И хотя это пока ещё не так – вы не столько слушаете меня, сколько пытаетесь определить, насколько я опасен, – но всё же я более или менее успешно заговариваю вам зубы, Иосиф Виссарионович, и вы уже понимаете: непосредственная опасность вам не угрожает. Потому что, по вашим вычислениям, мне потребуется не менее шести – семи секунд, чтобы преодолеть разделяющее нас расстояние, а за это время, как вам кажется, вы успеете прыгнуть к столу и нажать тревожную кнопку. В принципе, это почти верно. Проблема в том, что, во-первых, кнопка не сработает, а, во-вторых, времени мне нужно гораздо меньше. Но, однако, как вы снова с недоумением видите, я по-прежнему не двигаюсь и по-прежнему заговариваю вам зубы. Может быть, у меня всё-таки нет агрессивных намерений? Понятно, что верить можно только себе, да и то следует постоянно взвешиваться, измеряться и проверяться. Но, всё-таки.

– Что же за дело у вас ко мне? – сейчас в голосе Сталина акцент был слышен куда более явственно, чем Гурьеву было знакомо по записям его речей.

– Нет, так не пойдёт, – грустно вздохнул Гурьев, покачав головой. – Давайте договоримся вот о чём. Вы сейчас сядете за свой рабочий стол, почувствуете себя увереннее, но при этом не станете выдирать наган из ящика и пытаться проделать во мне несколько отверстий. Это у вас не выйдет, а, отбирая у вас револьвер, я могу нечаянно причинить вам боль, чего я вовсе не хочу, Иосиф Виссарионович, и потому я очень, очень прошу вас – сядьте, пожалуйста. А потом пригласите и меня присесть, и мы, наконец, сможем поговорить. А то преамбула уже затянулась.

Некоторое время Сталин продолжал разглядывать незваного гостя. Гурьев улыбнулся и кивнул. Сталин, осторожно ступая и всё ещё косясь на Гурьева, стараясь не подать виду, как напряжён и напуган, прошёл к столу, сел в кресло, чуть подвинулся вперёд. И, конечно же, попытался нажать тревожную кнопку. Гурьев ждал. Сталин нахмурился – еле заметно, но нахмурился, вскинул быстрый взгляд тигриных глаз на Гурьева. Гурьев видел, что Сталин в бешенстве, и говорить с ним в таком состоянии было нельзя, да и невозможно. В общем-то, Гурьев был готов к долгой прелюдии, поэтому ему не составило никакого труда по-прежнему изображать на лице безмятежность. Сталин задумался, и, вероятно, решив для себя – чем сильнее будет опасный гость занят беседой, изложением своих требований и претензий, чем скорее он войдёт в состояние просителя, тем меньше у него будет шансов напасть внезапно, – кивнул, всё ещё очень напряжённо, но уже как будто бы соглашаясь:

– Я вас внимательно слушаю, товарищ.

– Яков Кириллович. Не называйте меня, пожалуйста, этим словом – «товарищ», я привык его слышать лишь в оценочно-поведенческой коннотации – и не хочу отвыкать. Нет, Иосиф Виссарионович, вы меня не слушаете, а очень сердитесь и боитесь. Это, право же, вы совершенно напрасно делаете. Во-первых, вы забыли предложить мне присесть. Я не обижаюсь, прекрасно понимая ваше состояние. Во-вторых, вы сейчас тщательно пытаетесь понять, как я сюда попал и сколько у меня – и у вас – времени. Отвечаю: времени достаточно, хотя и не бесконечно. Внешний периметр охраны я прошёл без особенных проблем, хотя там люди довольно хороши, дисциплинированны и организованны. Внутренняя же охрана, несмотря на вроде бы специальную подготовку, никуда не годится. Потому что у внешних и внутренних разные задачи, а этого вот понимания и не наблюдается. Ну и, собственно, поэтому их тоже не составило большого труда нейтрализовать.

– Они мертвы? – отрывисто спросил Сталин.

– Двоих мне пришлось убить, остальные надёжно обездвижены и усыплены специальными, мало кому на земле известными приёмами. Эти двое, будь они настоящими профессионалами, не стали бы доводить меня до крайних мер, но… Они оказались даже худшими дилетантами, чем я предполагал. Задача охраны ведь состоит не в том, чтобы умереть, а в том, чтобы умереть, выполняя задачу, верно? А если задачу выполнить невозможно – профессионал обязан это понять и принять. Зачем же умирать напрасно? Это неумно. Мне в самом деле жаль, Иосиф Виссарионович, что пришлось это сделать – я не испытываю никакого удовольствия от причинения смерти живым существам. Так что до утра у нас где-то часа четыре. За это время можно вчерне очень многое обсудить.

Сталин помолчал, посмотрел в сторону. Потом кивнул:

– Садитесь.

– Благодарю вас, Иосиф Виссарионович. – Гурьев осторожно, медленно шагнул вперёд и, отодвинув крайний стул у стола совещаний, сел.

– О чём же вы хотите со мной беседовать?

– Нет, нет, ещё рано, рано, Иосиф Виссарионович, – улыбка на лице Гурьева просто светилась. – Вы ещё не спросили всего, что хотели, затем, чтобы уяснить, с кем имеете дело. Я вам помогу, Иосиф Виссарионович. Я не шпион иностранных разведок, не наёмный или идейный террорист, не троцкист, не ленинец, не правый и не левый. Я русский. По убеждениям, прежде всего. В результате одного давнего, очень странного происшествия – поражения атмосферным электричеством – мои мозг и тело приобрели некоторые новые возможности, которые, неимоверно усугубив мои и без того весьма незаурядные способности и усовершенствовавшись в результате длительных тренировок по специальным методикам, привели к ещё более странным результатам. Перечислять всё долго и незачем, я назову лишь основные. Итак, я способен думать, оценивать и анализировать поступающую в мой мозг информацию с гораздо большей скоростью, чем любой высокообразованный человек с развитыми навыками критического мышления. С какой – сказать затрудняюсь, методики измерения субъективны, – но точно гораздо быстрее, чем считается возможным. Я могу делать это свободно на двух дюжинах языков. Я двигаюсь примерно в двадцать раз быстрее отлично тренированного боксёра и в восемь – десять раз быстрее бойца подразделения коммандос, находящегося в так называемом «боевом трансе» под воздействием стероидов и препаратов наподобие эфедрина или амфетамина. Я не слишком много непонятных терминов употребляю, Иосиф Виссарионович?

– Нет. Я понимаю, – разлепил губы Сталин.

– Ну, вот, – расстроенно произнёс Гурьев и всплеснул руками. – А сейчас вы подумали: Боже мой, да ведь этого монстра надо немедленно уничтожить, ведь если он захватит власть… Тут есть маленькое «но». Мне не хочется – да и не нужно – хватать власть. Почему? Я это попытаюсь объяснить чуть позже. Пока просто, то есть – совсем просто: не нужна, Иосиф Виссарионович. Вам даже может показаться – хотя на самом деле всё куда сложнее – что я вообще не совсем нормальный: ещё два месяца назад я жил в прекрасном поместье недалеко от одной из мировых столиц, вращался в свете, имел массу влиятельных знакомых, которые наперебой стремились сделать мне что-нибудь невообразимо приятное без всяких усилий с моей стороны их к этому принудить, посещал модные курорты – как вы догадываетесь, отнюдь не в одиночестве, и вообще всячески ублажал себя. И мне это даже нравилось – не буду скрывать и изображать из себя Савонаролу [35]. И вот – я бросил всё это и примчался сюда, чтобы поговорить с вами. Мне кажется, такие ужасные, в общем, жертвы заслуживают того, чтобы вы, Иосиф Виссарионович, меня хотя бы выслушали. Скажете, нет?