Читаем без скачивания Плач под душем - Ирина Лобусова

– Почему никтоне снимет капельницуу послеоперационной больной? Вы что тут, совсем с ума посходили?

Сестра широко раскрывает глаза:

– Какой послеоперационной? Сегодня утром не было никаких операций!

– А Тимошина? – сердится мент, – Разве её не оперировали? Что за бардак! А ещё больница!

– Тимошина? Да её же завтра утром выписывают! И мыещё пару дней назад предупредили ваше начальство! Она совсем здорова! Чего вдруг оперировать? Что за ерунда?

Менту становится нехорошо. Он бросается в палату. Женщина по-прежнему лежит неподвижно. Он срывает одеяло, и… застывает так же неподвижно, видя собственное увольнение. На койке нет никакой Тимошиной. Перед ним лежит загримированная под Тимошину резиновая кукла из секс-шопа. В парике из жёлтых крашеных волос.

Я задыхалась в мешке, царапая ногтями грязное бельё. Я не могла бы сделать большей глупости, даже думая десять лет. Все, что я теперь могла – лишь бесполезно сгинуть в грязном мешке, запачканнымчужим дерьмом. Нелепость, доходящая до абсурда.

– Срочно в операционную.

Помню электрические разряды, разом заплясавшие в моих глазах. В палатепоявилось двое амбалов, вкатывающих носилки. Мне хотелось истерически закричать: «что ты задумал?!», но я подчинилась гипнотической властности глаз. Нужно было только стонать, что я и делала с огромным удовольствием, перемежая стоны какими-то нечленораздельными звуками, похожими либо на истерический смех, либо на самый отчаянный стон. В принципе, это было не так важно. всё равно на меня никто не смотрел. Какая кому разница до нелепостей, вырывающихся из моего рта. Гораздо важнее то, что происходит.

Подчиняясь повелительному взгляду, с помощью двух амбалов я кое-как перетащилась на носилки. Меня покатиливперёд. Я испытывала ужас, смешанный со смехом и ускользающей надеждой, будто мне на самом деле собираются делать операцию. Позже я безмерно удивлялась всей нелепости случившейся тогда ситуации: неужели охранявший меня мент не мог понять, что у больничных санитаров не может быть таких лиц? В операционную меня тащили двое типичных бригадных качков, типичных завсегдатаев стрелки, разборки, казино, ресторана или ночного клуба, но никак не хирургического отделения больницы! Но, наверное, верна истина: не замечают именно то, что открыто бросается в глаза. Позжея узнала, что каталку к операционной пыталась сопровождать дежурная медсестра, но профессиональные движения качков оттеснили её очень скоро. Двери захлопнулись, охранник остался за порогом. Рыжик, сдёрнув с меня простыню, быстро скомандовал:

– Слезай!

Я решительно слезла. В операционной, кроме меня, Рыжика и двоих санитаровнаходились ещё двое. Из той же оперы. Медбратики с лицами громил. Я всегда знала о недостатке фантазии, которым обладал Рыжик, но никогда не думала, что он может проявляться так остро.

– Полезешь туда. Быстро!

Я вгляделась внимательней, и глаза мои полезли на лоб. На полу лежал огромный полупустой мешок, поверх которого были брошены окровавленные грязные простыни. От белья шёл неприятный запах, пропитывающий воздух.

– Ты сошёл с ума?! Что надумал?! У тебя совсем нет мозгов!

– Успокойся. Это сработает. Ты залезешь в мешок. Эти двое вынесут его отсюда, делая вид, что выносят грязное бельё. Спустятся черным ходом. Внизу ждёт машина скорой помощи. Тебя положат в неё.

– В мешке?

– Нет. В подсобке снова ляжешь на носилки. Они сделают вид, что выносят больного. Не бойся.

– Нас поймают. Ты сумасшедший.

– Успокойся! Это самый надёжный план! Разве ты не знаешь, что мешки с грязными послеоперационным бельём здесь самое обычное дело? А что касается тебя, то ты худее доски, нести тебя легко.

– А сверху будет этот кошмар, в грязи и крови?

– Придётся потерпеть!

– Я боюсь!

– Ты? Ты не боишься ни Бога, ни чёрта! Это что, новый анекдот?

– Слишком хорошо обо мне думаешь…

– Много болтаешь! У тебя нет выхода.

– А ты? Что будешь делать ты?

– Положу на каталку куклу из секс-шопа, замотаю в простыни, унесу в палату и уговорю охранника приблизиться к ней не раньше, чем через шестьчасов. Сам спокойно выйду на улицу, сниму белый халат, сяду в машину и уеду. Мои люди выйдут ещё раньше. Думаю, так как мы сделаем это открыто, на нас никто не обратит особого внимания.

– Что будет дальше?

– Тебя в машине скорой помощидоставят в определённое место, где будет ждать другая машина. Ты перейдёшь в неё вместе с моими людьми. Там тебя будет ждать нормальная одежда, тыпереоденешься и поедешь на мою дачу. Будешь доставлена в целости и сохранности, не беспокойся… Много говорим! Лезь в мешок!

Он схватил меня за локоть и потащил к мешку. Мне не оставалось ничего другого, кроме как повиноваться. Я сжалась в клубок на дне. Сверху и по бокам меня укрыли тряпьём. Грязные простыни воняли неимоверно. Прямо возле лица оказалась простыня с засохшим следом чьей-то блевотины. Я с трудом удерживала рвоту всё время, пока меня несли. Я почувствовала, как мешок подняли в воздух. Мне было страшно. По спине катился ледяной пот. Но это было менее страшно, чем возвращаться в камеру СИЗО, где меня ждала смерть или нечто похуже смерти. Слишком страшное, чтобы быть правдой. Всё длилось недолго. Наконец меня поставили, на лицо попал свежий воздух, а чей-то голос скомандовал:

– Выходите!

Я вылезла. Мы находились в тесной маленькой каморке с полуоткрытой дверью, через которую виднелась лестница. Один из санитаров раскладывал каталку. Когда она была готова, я быстро забралась на неё. До глаз меня прикрыли простынёй, и понесли вниз, аккуратно лавируя на ступеньках. Главный вход. Люди у входа. Самый главный вход в больницу… Стали дрожать ноги. Я видела фигуры людей, плохо побеленныйпотолок… Переход от крыльца к кабине. Каталку внесли в машину «скорой». Двое санитаров шли следом. Я хотела встать, но один остановил меня властным жестом и словами:

– Вы должны лежать, пока не приедем. Когда приедем, я скажу.

Ехали долго. Старую машину сильно трясло на поворотах, и я больно ударялась о каталку всем телом. Я давным-давно потеряла счёт времени и не могла бы сказать точно, сколько мы ехали (и ехали ли вообще)… И телом, и рассудком я пребывала в состоянии психологического шока, наблюдая словно со стороны. Это было и плохо, и хорошо. Наконец машина остановилась.

– Идём, – один из санитаров подал мне руку, – вы можете встать, но пока не выходить.

Второй куда-то исчез, и вскоре вернулся со свёртком, который бросил мне на колени. Это была одежда: джинсы, синтетический свитер, туфли без каблуков и чёрная нейлоновая куртка типа ветровки. Ещё пара носков. Некрасивая одеждас чужого плеча, по которой ясно было видно, что её выбирал мужчина (женщина положила бы колготки вместо носков). После того, как я оделась, мне разрешили выйти. Мы находились в далёком районе города, в районе каких-то новостроек, хаотично разбросанных на фоне чахлых кустов. Рядом стояла красная «тойота». Один из санитаров (к тому времени они уже сняли белые халаты, под которыми были обыкновенная одежда) сел за руль, второй рядом, я – сзади. Мы тронулись с места одновременно со «скорой», поехавшей в совсем другом направлении. Очень скоро мы оказались за городом. Я начала узнавать знакомые места. Я никогда не была на даче у Рыжика, но не сомневалась, что она должна быть именно в таком районе: комфортабельном, броском, претенциозном, недалёком от городарайоне, где стояли одни виллы новых русских и где меня никто не стал бы искать.

Дача представляла собой большой двухэтажный дом зимнего типа, с зимнимбассейном, с большим садом за высокой каменной оградой, за которую невозможно заглянуть с улицы. Меня провели в комнату на первом этаже. Охранники-санитары молча ретировались. Я осталась одна. Принялась оглядываться и ждать.

После спасения из тюрьмы я провела в постели почти десять дней. Врач, наблюдавший меня, радостно сообщил, что я легко отделалась. Лихорадочное состояние из-за не спадающей высокой температуры постоянно туманило мозг. Путалось абсолютно всё: лица, события, цифры.

Теперь я лежала в кровати не в больнице для бедных, в общей палате, а в спальне на втором этаже роскошного дачного особняка с евроремонтом. Моё измученное тело потело на шёлковых простынях, а кондиционер регулировал в комнате подходящий воздух. Для ухода за мной Рыжик нанял сиделку: пожилую подслеповатую медсестру, любившую пить коньяк и потому спать. Впрочем, она ухаживала за мной дней пять, послекоторых я убедила Рыжика, что смогу справляться самостоятельно. Он ухаживал за мной изо всех сил, и мне было приятно болеть. Мягкая постель и обилие вкусной еды навевали ленивые приятныемысли. Среди них терялась одна злобная и колючая: это не навсегда. Я гнала её прочь, как могла. Мне не хотелось думать о будущем.

Я заболела почти сразу, как оказалась в особняке. Почти – потому, что сил хватило на то, чтобы пережить роскошный ужин с шампанским, а потом оказаться с Рыжиком в постели. Это тоже произошло очень быстро – я не думала ни о чём. Лечь в постель с ним я легла, только встать оказалось затруднительно. Он первый увидел, что я вся горю, но не от секса и страсти, а по более прозаической причине, выраженной в температуре 39,5 и лихорадкой по всему телу. Для Рыжика это был тяжёлый день. Когда у меня были редкие моменты проблеска в сознании, он шутил, что секс со мной всегда приносил ему неприятности. Но ради этих неприятностей он готов поставить на кон всё, даже жизнь. Мне было слишком плохо, чтобы ответить достойным образом. Приглашённый врач проторчал в доме до ночи, решая, что делать: отправить меня в больницу или пустить на самотёк, на свой страх и риск. Потом решил оставить. Я так и осталась в спальне – мне очень нравилась мягкая удобная кроватьи уютная обстановка: Рыжик всегда любил роскошь. Утром, часов в восемь, он уезжал в офис и возвращался в семьвечера, словно по часам. Так как дача была зимним особняком с автономной системой обогрева, никого не удивляло, что он переселился зимой за город.