Читаем без скачивания Быть сестрой милосердия. Женский лик войны - Екатерина Бакунина

Меня очень удивило то, что в палатах острых болезней, если у ребенка вдруг сделается оспа, круп или скарлатина, он все-таки остается на своем месте. Я видела трех, у которых были прорезаны горлышки и вставлены трубочки; у них был круп. Про одну бедную девочку сестра мне сказала, указывая на нее, что у нее был круп, скарлатина, а теперь оспа. На кухне сестры смотрят и раздают пищу, но не они покупают. Рассказывая про это, они говорили: «Это нас больше устраивает, так как это удобнее». Белье стирается и чинится в прачечной. На дворе сад и хорошенькая церковь. Очень хорошие ванны и особые ванны для приходящих, которых бывает весьма много, до 100 человек в день. Туда сестры не ходят.

Потом были мы в Maison Necker, городской больнице. Это не из очень старых, 1779 года, на 350 кроватей. В это время многое там перестраивалось и делались вентиляции посредством паровой машины. Чисто, красиво; стены отделаны не то штукатуркой, не то фальшивым мрамором, но светлые и несколько даже блестящие. У сестер то же устройство, как и везде, и сестры, как и всегда, были премилые.

Еще посетили мы сиротский приют императрицы. Все выстроено богато и красиво. Сестры здесь всем заведуют и имеют служанок для работ. Тут должны воспитываться бедные девушки от 8 до 21 года. Они учатся читать, писать, закону Божию, а главное — шитью. Дом выстроен на 300 воспитанниц. При моем посещении их было еще только 140. Церковь прекрасная; престол белый мраморный, но над самым престолом картина: Божия Матерь, а над нею — сестры, дети и императрица Евгения, полунаклоненные, в позе благодарности за Божественные дары. Но портрет живого человека прямо над престолом — очень нехорошо.

Но все тут было так чисто, мирно, спокойно и целомудренно, и все это мне так живо вспомнилось, когда я потом с ужасом читала в «Revue des deux Mondes» статью Maxime Ducamp о том, что тут делалось во время коммуны — ужасно!

Еще мы посетили богадельню на 400 стариков; сестры тут тоже всем заведуют. В палатах, где есть слабые, они постоянно бывают, а в другие только заходят посмотреть за порядком. Сестры здесь, кажется, очень сжились со своими стариками; иные здесь по несколько лет, а другие и по несколько десятилетий. Очень хорошо тут все устроено; самые слабые или безногие — в нижнем этаже; у них есть стулья, на которых они выезжают в сад и могут кататься без посторонней помощи. Старикам позволяется уходить из богадельни всякий день от семи часов утра до восьми вечера. Когда мы приехали, они собрались к ужину. Ужин состоит из салата и сыра! Вот бы наших русских стариков так накормить — я думаю, они бы взбунтовались!

Не могу не вспомнить, что в этот же день, когда мы проезжали мимо la Sainte Chapelle, которую мне очень давно хотелось видеть, мы туда вошли. Ах, как она мне понравилась! Что за прелесть!

Вслед за нами вошел аббат; увидав на мне крест и узнав, что я русская, он сейчас обратился ко мне со словами: «Я надеюсь, что вы униатка?». И когда я сказала, что я православная, он начал меня уговаривать поверить в папу, говоря: «Молитесь, сестра, чтобы Бог даровал вам веру в нашего святого отца — папу!».

А когда я отвечала, что молиться об этом не буду, он мне жалобно сказал: «Что вам такого сделал наш бедный папа?».

Когда мы перешли из S-te Chapelle в галерею Дворца правосудия, где расхаживали судьи, адвокаты и нотариусы в шапочках и мантиях, а со мной сестра в чепчике, и вспомнились мне речи аббата — все это перенесло меня в средние века. Я повернулась к своей спутнице, чтобы сделать замечание насчет аббата, — она набожно подняла глаза и руки к небу и проговорила с убеждением: «Это должен быть святой человек!». Я промолчала… Теперь мне остается еще сказать только о сестрах Du bon Secours и об августинках. Начну с первых. Нас позвала туда ехать бывшая сестра Крестовоздвиженской общины Рогачева, у которой была там знакомая сестра Marceline.

Однако, несмотря на это, нас не вдруг туда впустили, и старшая сестра к нам не вышла, а пришла другая сестра и показала больницу для сестер. Очень хорошо устроена; только в одной большой комнате три кровати, а то все по одной. Сестры тоже живут всякая в особенной комнате. Показали нам еще прекрасную и очень щегольскую, элегантную церковь, а потом мы сидели с сестрой в приемной. И вот что я помню из разговора с нею. Эта община устроена тридцать лет тому назад одной дамой под попечительством архиепископа парижского, от которого они зависят и который их начальник и покровитель. Они только ухаживают за больными в домах, куда их приглашают, по пяти франков в день. Если болезнь тяжелая и опасная, они требуют, чтобы брали двух сестер (но она прибавила, что иногда плата убавляется); но, кроме того, вот их условия: чтобы сестер кормили особенно, чтобы каждые сутки они имели шесть часов отдыха и свободное время прочитать все назначенные им молитвы, чтобы они могли уходить всякий день к обедне и причащаться раза два или три. Настоятельница и прочие сестры не посещают сестер в домах, где они ходят за больными, но все сестры должны съезжаться в субботу в общину на несколько часов.

Рассказывая правила поступления их в дома, она очень тривиально прибавила: «Ну, если не принимают наших условий, могут обойтись без нас». Плата за уход отнимает у них священный характер сестры милосердия.

В новисы принимаются со взносом от 200 до 400 франков. Делается исключение только для самых способных. Новисы учатся уходу за больными при больнице сестер; не думаю, чтобы они могли приобрести большую опытность, так как сестер не очень много; их менее 200.

В доме руководятся тем же уставом, как во всех конгрегациях: частые молитвы, часы молчания, причащение несколько раз в неделю. Начальница должна избираться, но с тех пор, как они устроились, у них все одна и та же. Они почти совсем никуда не выходят; их не отпускают даже к больным родным, а если туда будут просить сестру, то посылают чужую, а не родную!

Уж это слишком! Это — идти против человеческих чувств самых натуральных и законных.

Я очень была рада, что нам удалось побывать у этих сестер, и очень жалею, что не видала всех конгрегаций, какие есть в Париже, но это было невозможно и по времени, а главное, потому, что без особой протекции попасть к ним невозможно. Ведь и к сестрам Bon Secours мы попали только оттого, что у Рогачевой была там знакомая.

Теперь перейду к августинкам, но их не называют сестрами, а монахинями. Им говорят: мать и даже: уважаемая мать.

В Hotel Dieu — их Maison-Mere. Мать-настоятельни-ца была очень любезна; она всюду нас сама провожала, но мы все осмотрели очень поверхностно, так как этот госпиталь интересен только своей древностью.

Я знаю, что он теперь совсем перестроен, но я прошу тех, которые будут читать эти несвязные записки, помнить, что я все это видела в 1859 году и записывала все очень подробно, как тогда мне было нужно.

Я думаю, что теперь многое совсем переменилось, а другого, может быть, и совсем уже нет.

Уход в этом госпитале должен быть очень затруднителен, и я даже не понимаю, как только одна сестра, как мне говорили, остается на ночь, когда палат много и они соединены такими оригинальными переходами, как, например, крытый мост через канал или подземный ход под улицей.

Больные мне показались слабыми, но в это время были у больных гости; шум и толкотня были ужасные. Этот Maison-Mere августинок устроен святым Landry, парижским епископом, в 650 году. Их всего только 160, но они, мне кажется, имеют о своем ордене высокое понятие как о самом старинном и о самом аристократическом. И у них такой же строгий устав.

Боже мой! Неужели людей только и можно вести строгой, убивающей дисциплиной? Грустно это для человечества.

Из этих же августинок есть сестры и в госпитале Lariboisiere. Этот госпиталь был тогда только отстроен года три. Все ново, чисто. Вентиляция и топка устроены в подвальном этаже. Прекрасная церковь, сад на дворе. Здание устроено «покоем». Штукатурка разноцветная, блестящая; белые тонкие занавеси на кроватях. На открытой галерее, соединяющей верхние павильоны, — вазы с цветами. Одним словом, — хотя это прилагательное не очень идет к госпиталю, — веселый госпиталь! Какая великолепная прачечная: чистая вода, в которой полощут белье, бежит по широким белым мраморным желобам.

Тут в помощь сестрам, то есть монахиням, есть помощницы, которые должны делать перевязки и давать лекарства. Нас тоже провожал какой-то — не то из помощников, не то чиновник — с красным воротником, и все отлично показывал.

Мы встретили одну монахиню и просили ее сказать уважаемой матери, что мы ее просим нас принять. Она приняла нас очень любезно, и даже русского доктора Реберга, который был с нами, и очень охотно отвечала на наши вопросы. Нового мы ничего не узнали, но живо помню ее строгое лицо и энергию, с которой она сказала: «Да, мы произносим вечные обеты, и при реставрации мы добились на это позволения. И я первая прошла по погребальному покрову».