Читаем без скачивания На языке мертвых (Антология) - Роберт Блох

— Pax vobiscum, — так он сказал. — Мир вам.

— Hie nulla pax, — вздохнув, ответствовал самый древний глухим дрожащим голосом. — Здесь нет мира.

Говоря это, он указал себе на грудь, и монах, бросив туда взгляд, узрел его сердце, объятое огнем, который, казалось, питается им, но его не сжигает. В испуге он отвернулся, но не прекратил своих речей.

— Pax vobiscum, in homine Domini, — сказал он вновь. — Мир вам, во имя Господне.

— Hie non pax, — послышался в ответ глухой, душераздирающий голос древнего монаха, сидевшего за столом справа. — Нет здесь мира.

Взглянув на обнаженную грудь несчастного создания, он узрел то же живое сердце, объятое пожирающим пламенем. Монах отвел взгляд и обратился к сидящему посредине.

— Pax vobiscum, in homine Domini, — продолжил он.

При этих словах тот, к которому они были обращены, поднял Голову, простер руку и, захлопнув книгу, изрек:

— Говори. Твое дело спрашивать, а мое — отвечать.

Монах почувствовал уверенность и прилив смелости.

— Кто вы? — спросил он. — Кто вы такие?

— Нам не ведомо! — был ответ. — Увы! Нам не ведомо!

— Нам не ведомо, нам не ведомо! — эхом отозвались унылые голоса обитателей склепа.

— Что вы здесь делаете? — продолжил вопрошающий.

— Мы ждем последнего дня. Страшного суда! Горе нам! Горе!

— Горе! Горе! — прозвучало со всех сторон.

Монах был в ужасе, но все же продолжил:

— Что вы содеяли, если заслужили такую судьбу? Каково ваше преступление, заслуживающее такой кары?

Как только он задал этот вопрос, земля под ним затряслась, и из ряда могил, разверзшихся внезапно у его ног, восстало множество скелетов.

— Они — наши жертвы, — ответствовал старший монах, — они пострадали от рук наших. Мы страдаем теперь, пока они покоятся в мире. И будем страдать.

— Как долго? — спросил монах.

— Веки вечные! — был ответ.

— Веки вечные, веки вечные! — замерло в склепе.

— Помилуй нас, Бог! — вот все, что смог воскликнуть монах.

Скелеты исчезли, могилы над ними сомкнулись. Старики исчезли из виду, тела упали в гробы, свет померк, и обитель смерти опять погрузилась в свою обычную тьму.

Придя в чувство, монах обнаружил, что лежит у алтаря. Брезжил весенний рассвет, и ему захотелось как можно быстрее, тайком удалиться к себе в келью из боязни, что его застанут здесь.

Впредь он избегал тщеты философии, гласит легенда, и, посвящая свое время поискам истинного знания и расширению мощи, величия и славы церкви, умер в благоухании святости и был похоронен в том самом склепе, где его тело все еще можно увидеть.

Пляска мертвецов

Много веков тому назад, если верить древней германской хронике, один престарелый бродячий волынщик обосновался в маленьком силезском городке Нейссе. Он жил добропорядочно и тихо и поначалу играл свои напевы лишь для собственного удовольствия. Но это продолжалось недолго, поскольку соседи всегда были рады послушать музыку и теплыми летними вечерами стали собираться у его дома, когда волынщик вызывал к жизни веселые звуки.

А потом мастер Виллибальд перезнакомился со всеми от мала до велика, был обласкан и стал жить в довольстве и благоденствии. Влюбленные встречались у его дома, а местные щеголи в то время посвятили своим возлюбленным много дурных стихов, на писание которых потратили немало драгоценного времени.

Они были его постоянными заказчиками на чувствительные песенки и заглушали их нежные пассажи глубокими вздохами. Пожилые горожане приглашали мастера на свои торжественные вечеринки. И ни одна невеста не считала пир по случаю бракосочетания удавшимся, если мастер Виллибальд не играл на нем свадебной пляски собственного сочинения. Для этой самой цели он придумал чувствительнейшую мелодию, сочетавшую в себе веселость и степенность, игривые мысли и меланхолические настроения, создав истинный символ семейной жизни. Славный отзвук этого напева еще можно услышать в известной старогерманской «Дедушкиной пляске», которая со времен наших родителей являлась украшением свадебного торжества и слышится порой даже в наши дни. Как только мастер Виллибальд начинал играть этот напев, самая стыдливая старая дева не отказывалась пуститься в пляс, согбенная мать семейства вновь начинала двигать потерявшими гибкость членами, а седой дедушка отплясывал вместе с с цветущими отпрысками своих детей. Казалось, этот танец и в самом деле возвращал старикам молодость, вот почему его и назвали, поначалу в шутку, а после и окончательно «Дедушкиной пляской».

С мастером Виллибальдом жил молодой художник по имени Видо. Его считали сыном или пасынком музыканта. Но искусство старика не действовало на юношу. Он оставался молчаливым и печальным при самых разудалых мелодиях, которые играл Виллибальд. А на танцах, куда его часто приглашали, он редко участвовал в общем веселье: забивался в угол и не отводит глаз от прелестнейшей блондинки, украшавшей собою зал, не смея ни обратиться к ней, ни пригласить на танец. Ее отец, бургомистр этого города, был гордым и надменным человеком, полагавшим, что его достоинство будет оскорблено, если неизвестный живописец бросит взгляд на его дочь. Но прекрасная Эмма не разделяла мнения отца: ибо девушка со всем пылом первой тайной страсти любила робкого, статного юношу. Часто, когда она понимала, что выразительные глаза Видо пытаются поймать ее взгляд, она умеряла свою живость и позволяла избраннику своего сердца без помех насладиться ее прелестными чертами. После она легко читала на просиявшем лице его красноречивую благодарность. И хотя она смущенно отворачивалась, огонь на ее щеках и искры в глазах с новой силой разжигали пламя любви и надежды в груди влюбленного.

Мастер Виллибальд давно обещал помочь томимому любовью юноше добиться предмета своей душевной страсти. То он намеревался, как кудесник прошлого, изнурить бургомистра колдовским танцем и принудить измученного человека согласиться. То, как второй Орфей, он предлагал увести милую невесту силой своей гармонии из отчего ада. Но у Видо всегда были возражения: он никогда бы не позволил, чтобы отец его возлюбленной был хоть как-то оскорблен, и надеялся добиться своего упорством и благодушием.

Виллибальд говорил ему: «Ты — полоумный, если надеешься добиться согласия богатого и гордого придурка посредством открытого и честного чувства, вроде твоей любви. Он не сдастся, если против него не пустить в ход какую-нибудь чуму египетскую. Когда Эмма станет твоей, он уже не сможет изменить случившегося и станет добрым и дружелюбным. Я корю себя за обещание ничего не делать против твоей воли, но смерть выплатит все долги, и по-своему я тебе все-таки помогу».

Бедняга Видо был не единственным, на чьем пути ставил препоны и рогатки бургомистр. Весь город питал не слишком пылкую любовь к своему градоначальнику и был рад выступить против него при любом удобном случае, поскольку тот был груб и жесток, сурово наказывал граждан за мелкие и невинные шалости, если они не покупали прощения ценой крупных штрафов и взяток. У него была привычка после ежегодной винной ярмарки в январе отнимать у людей всю выручку в свою казну, якобы для возмещения ущерба, причиненного их весельем. Однажды тиран Нейссе подверг их терпение слишком суровому испытанию и разорвал последние узы послушания притесняемых граждан. Недовольные взбунтовались, смертельно застращав своего преследователя, поскольку угрожали поджогом его дому и домам всех богачей, притеснявших их.

В этот решающий момент Видо пришел к мастеру Виллибальду и сказал ему: «Теперь, мой старый друг, настало время, когда ты можешь мне помочь своим искусством, что ты так часто предлагал сделать. Если твоя музыка на самом деле настолько могущественна, как ты говоришь, то иди и освободи бургомистра, смягчив толпу. В качестве награды он, несомненно, пообещает выполнить любую твою просьбу. Замолви тогда словечко за меня и мою любовь и потребуй мою возлюбленную Эмму в качестве награды за оказанную помощь». Волынщик рассмеялся на эту речь и ответил: «Чем бы дитя ни тешилось, лишь бы оно не плакало». Тут он взял волынку и медленно направился на Ратушную площадь, где бунтовщики, вооруженные пиками, копьями и горящими факелами, окружили особняк досточтимого городского головы.

Мастер Виллибальд расположился у колонны и начал наигрывать «Дедушкину пляску». Едва послышались первые звуки любимого напева, как искаженные гневом лица просветлели и заулыбались, люди перестали хмуриться, копья и факелы попадали из сжатых кулаков, и разъяренные бунтари стали притопывать в такт музыке. Наконец все начали отплясывать, а площадь, еще недавно бывшая местом бунта и смуты, выглядела как полный радости танцевальный зал. Волынщик со своей волшебной волынкой шел по улицам, весь народ плясал позади, и каждый горожанин, пританцовывая, вернулся к себе в дом, который незадолго до этого покинул с совсем другими чувствами.