Читаем без скачивания Око за око - Мария Александрова

Вересаев негодующе смотрел то на святыню, то на воеводу, не понимая, каким же образом крест оказался в его кармане. «Почему он здесь оказался? Как же я до сих пор его не почувствовал?» — удивлялся Арсений, не догадываясь, кто же мог сыграть с ним такую злую шутку.

— Неужто Арсений вор? — недоумевали бояре. — Да ведь у него самого на шее такой же крест, что ж он на чужое-то позарился?

— Ей-богу, не брал я этот крест, спохватившись, начал защищаться Вересаев.

— И в карман ты его не клал? — допытывался Татев.

— Да не клал я его, — только и твердил Арсений, не зная, что же еще сказать в свое оправдание.

— А-а-а, — неожиданно протянул Ярослав, — это как же не клал? Да ведь я сам видел: сперва за пазуху полез, потом в карман. Чего ж тебе за пазухой-то не понравилось?

Больше ничего Ярославу говорить и не пришлось — то ли не любили черниговцы Арсения, то ли недовольны были, что из-за него подверглись досмотру, только со всех сторон полетели злобные выкрики:

— Вор!

— Обманщик!

— Наказать негодяя! — послышалось со стороны Гришкиных воинов — очень многие прекрасно знали, что Ярослав никогда не бросал слов на ветер, а уж если что обещал, то в лепешку разобьется, но сделает.

Татев, не зная, как же поступить с вором, посмотрел на Отрепьева, Гришка — на Евсеева, ожидая услышать от него совет, и Ярослав тихонько шепнул Гришке:

— Выпороть принародно, как сидорову козу, вот потеха будет!

— Выпороть, прямо здесь, — предложил Гришка, и, дружно рассмеявшись, с этой идеей согласились и черниговцы во главе с Татевым, и воины Отрепьева.

Арсений больше ничего не говорил, понимая, что оправдываться просто бесполезно — он уже понял, что кто-то подложил ему свинью. «Кто же?» — напряженно думал Вересаев. Были здесь люди, которые его недолюбливали, но из них никто и никогда на такое бы не решился.

На кого только ни падали подозрения Арсения, но подумать на Ярослава ему и не пришло в голову — он ведь и вправду лазил и за пазуху, и в карман, да только не крест прятать, конечно, так что в том, что друг Димитрия это заметил, не было ничего удивительного. Винить же в подобном злодеянии совершенно незнакомого человека было просто глупо.

Тут же кликнули слуг, те принесли плеть, и Ивану Андреевичу собственноручно предстояло выпороть вора. Рука у Татева была тяжелая, а хмельной он и вовсе был зверь, так что туго пришлось Вересаеву. Один за одним сыпались на него беспощадные удары воеводы под зоркими взглядами пирующих, под их отвратительными насмешками, а то и просто-напросто бранью. И до безумия хотелось разрыдаться — не столько от боли, сколько от обиды…

И не только сам Вересаев — никто из окружающих не мог бы подумать, что Ярослав держит на него зло. Словно не замечая, что происходит, он тихонько сидел в сторонке, но радость словно распирала его изнутри — удалось все-таки отомстить! Удалось! «То-то же, сволочь, — подумал Ярослав, — получай заслуженное!»

Евсеев потер с насаждением руки и замер — ослепительно-алым пламенем, так, что жгло глаза, полыхал на его руке перстенек, словно живая, металась в нем какая-то искорка, будто в глубинах камня ей было тесно.

Взгляд Евсеева сам по себе замер на перстеньке, и внезапно ему стало дурно. Чудилось Ярославу, что неведомая рать ополчается против него, и все другие заботы на миг потонули в волне нахлынувших на него дурных предчувствий…

Глава 38

Вдоволь попировав, разделив казну между своими воинами и взяв из крепости 12 пушек, Отрепьев наконец покинул Чернигов. Теперь он спешил к Новгороду-Северскому, надеясь, что и в дальнейшем он не встретит сопротивления. И, действительно, на берегах Десны, Свины и Снова обошлось без кровопролития, здесь он встретил только коленопреклонение народа да радостные возгласы: «Да здравствует государь наш, Димитрий!» Однако из Новгорода вестей не было — жители не высылали ни гонцов, ни грамот, ни связанных воевод. Отрепьеву становилось тревожно…

Как это уже не раз случалось с другими городами, к Новгороду подходили на рассвете, 11 ноября.

На душе у Ярослава было муторно: чувствовал, что не добрый прием ждет войско в этом городе. Серые, неприветливые крепостные стены, хмурые лица своих же казаков, неизвестность… А ведь поход, можно сказать, только начинался. Во всяком случае, до сих пор действия войска Отрепьева скорее напоминали парадное шествие, нежели бунт против царя, захват власти. И вот теперь, кажется, впервые, приходилось брать в руки оружие. Ярослав тяжко вздохнул — начинается…

«Эх, — как только войско приблизилось к городу, поразился Ярослав, что предчувствия его не обманули, — будет Гришка жив, надолго запомнит Новгород!» Не хлебом-солью, но ядрами и пулями приветствовали их новгородцы.

— Отойти на безопасное расстояние, — приказал Отрепьев.

— Будем вести переговоры.

Отрепьев вместе с небольшим отрядом под белым флагом двинулся к стенам града.

В городе тут же заметили движение мнимого Димитрия, и на стену вышел воевода новгородский, Петр Федорович Басманов.

— Сей человек, — указывая на Григория, говорил Бучинский, — есть чудом спасшийся царевич Димитрий, сын Иоаннов, единственно законный наследник престола российского. Хотя и войском идут наши люди, но всем, кто признает истинного царя, мы предлагаем мир. Вспомните, люди Новгорода, что вы давали присягу царевичу, и встаньте под знамена Димитрия, дабы он занял законно принадлежащее ему место!

На крепостной стене послышался смех.

— Великий князь и царь в Москве, — отвечал Басманов, поджигая фитиль, — а ваш Димитрий-разбойник сядет на кол, вместе с вами.

Грянул выстрел — Петр Федорович на мирный исход дела не соглашался.

Димитрий вместе с отрядом вернулся к остальному войску, но надежду не потерял. Решено было отправить к воеводе новых гонцов. Однако и эта отчаянная попытка не увенчалась успехом — Басманов и Трубецкой были непреклонны.

— Готовиться к приступу! — приказал Отрепьев, узнав печальную весть.

Первая попытка взять крепость смелым приступом была отражена — в новгородцев, казалось, вселился сам бес, с таким завидным упорством они отражали натиск неприятеля. Польские гусары не могли справиться с защищенными артиллерией фортами, казаки, привыкшие сражаться на открытых пространствах, тоже терялись.

Попытка разрушить стены огнем тоже не удалась, и в бесплодных муках войско Отрепьева погибало прямо у него на глазах. Осада затягивалась…

Ярослав же последнее время как-то отдалился от своего друга. То ли потому, что на душе у него было тяжко и он совсем не хотел участвовать во всей этой затее, то ли потому, что Гришка много расположения проявлял к своим новым подчиненным, только порой Ярослав все меньше и меньше стал понимать своего друга.

«Вот она, власть, — думал Ярослав, — ни дня продыху, ни одной ночи поспать человек не может спокойно — приказы, распоряжения. А что будет, когда он царем станет?»

Ярослав, уже для себя решив не окунаться в мир интриг и не составлять свиту Гришки, если он все-таки станет царем, то же самое сделал и сейчас. По-прежнему оставаясь близок с Григорием, он не принял от него никаких высоких начальствующих должностей, возглавив, как прежде, отряд казаков, причем под началом Данилы Наливайко.

Однако отдаление это оказалось только временным — после очередного бесплодного приступа Григорий спешно призвал Ярослава к себе.

— Что-то не видать и не слыхать тебя, Ярослав, — грустно сказал Отрепьев. — Забыл про меня, что ли?

— Да где же быть воеводе, как не со своими воинами? Вот я у казаков и пропадаю.

— Я посоветоваться с тобой хотел, Ярослав, — сразу же приступил к делу Отрепьев.

— Что такое?

— Поляки взбунтовались, бежали, — растерянно сказал Отрепьев.

— Да пошли ты их к черту, этих поляков, разве нас мало россиян поддержало?

— Мнишек еще под Черниговым заговорил о возвращении, а нынче вот бежал.

Послать к черту Мнишека было сложно — Ярослав знал, что Отрепьев не просто влюблен в Марию, но просто-напросто ею болен. То, что бежал Мнишек, для него было даже более тяжким ударом, чем несгибаемый Новгород. С его исчезновением Марина для него могла стать пустым звуком.

— Ну и что, если он бежал! — пытался успокоить друга Евсеев. — Это же не помешает тебе стать царем! Ведь ты не со Станиславом о браке договаривался, но с Юрием. А с Юрия сам знаешь, какой спрос — будешь царем, будешь и женихом. Чего ж печалиться?

— Легко тебе говорить, Ярослав, — у тебя сердце свободно…

— Как тебе сказать, Григорий, — наконец решил сознаться Ярослав.

После того, как поход стал принимать серьезный оборот, Ярослава все больше и больше стали обуревать мысли о смерти. Нет, самой смерти он никогда не боялся. Его мучили совсем другие думы.