Читаем без скачивания Искупление - Иэн Макьюэн

Она уже с полчаса лежала в полумраке, лелея сладкую печаль, когда услышала, как завелся мотор полицейской машины, припаркованной под ее окном. Проехав до гравиевой дорожки, машина остановилась. Послышались голоса и звук шагов. Брайони встала и раздвинула шторы. Туман еще не рассеялся, но стал прозрачнее, будто его подсветили изнутри. Ей пришлось прищуриться, чтобы они привыкли к свету. Все четыре дверцы полицейского «хамбера» были широко распахнуты, у машины в ожидании застыли три констебля. Внизу, прямо под окном, скорее всего на крыльце, стояли люди, которых она не видела, и слышались голоса. Потом снова раздался звук шагов, и в поле ее зрения появились два инспектора, а между ними – Робби. В наручниках! Она увидела его сцепленные спереди руки и поблескивание стали из-под манжет. Зрелище ужаснуло ее. Но это было лишним подтверждением его вины и началом возмездия – набросок к картине вечного проклятия.

Дойдя до машины, они остановились. Брайони не могла рассмотреть выражения лица Робби, хотя он стоял вполоборота к ней, – на несколько дюймов выше инспектора, с прямой спиной и поднятой головой, – наверное, он гордился содеянным. Один из констеблей сел за руль. Младший инспектор обошел автомобиль и поместился в углу заднего сиденья, в то время как его шеф собирался затолкать Робби на его середину. Вдруг под окном произошло какое-то движение, потом послышался сердитый окрик Эмилии Толлис, и к машине метнулась фигура – метнулась стремительно, насколько позволяло узкое платье. Приблизившись к Робби, Сесилия замедлила шаг. Тот обернулся, сделал полшага ей навстречу, и тут – вот чудеса! – инспектор тактично отступил. Наручники были отчетливо видны, но Робби, казалось, нисколько их не стеснялся, пожалуй, он даже не замечал их, лишь смотрел на Сесилию и мрачно слушал то, что она ему говорила. Полицейский невозмутимо наблюдал. Если Сесилия бросала Робби горькие обвинения, коих он заслуживал, то это никак не отразилось на его лице. Хоть голова Сесилии была повернута в сторону от нее, Брайони почувствовала, что сестра говорит без должного воодушевления. Впрочем, оттого, что упреки та бормотала вполголоса, они, быть может, звучали еще суровее. Сесилия и Робби подошли ближе друг к другу, и теперь уже Робби что-то быстро произнес, приподнял скованные наручниками руки и безнадежно уронил их снова. Сесилия прикоснулась к его запястьям, погладила лацкан его пиджака, а потом вцепилась в него и слегка тряхнула. Жест показался ласковым, и Брайони тронула безграничная способность сестры к прощению, если это было именно оно. Прощение. Это слово никогда прежде ничего не значило для Брайони, хотя она тысячи раз слышала, как его торжественно произносили и в школе, и в церкви. А вот Сесилия, видимо, понимала его истинный смысл. Разумеется, Брайони многого еще не знает о собственной сестре. Но теперь у нее будет возможность узнать ее лучше, ведь эта трагедия, безусловно, сблизит их.

Тактичный инспектор, видимо, решил, что был достаточно снисходителен, потому что сделал шаг вперед, отвел руку Сесилии и встал между ними. Робби что-то быстро сказал ей и повернулся к машине. Инспектор заботливо положил ладонь на голову Робби и пригнул ее вниз, чтобы арестованный не стукнулся лбом, залезая в машину. Потом уселся рядом, так что Робби оказался зажат между двумя инспекторами. Дверцы захлопнулись, и, когда машина отъезжала, оставшийся констебль взял под козырек. Сесилия продолжала стоять, где стояла, спиной к дому, глядя вслед удалявшемуся автомобилю, но по ее вздрагивающим плечам можно было догадаться, что она плачет, и Брайони поняла, что никогда не любила сестру так, как в этот момент.

На сем должен был бы закончиться бесконечный летний день, плавно перетекший в ночь; «хамбер», медленно исчезавший в конце подъездной аллеи, стал бы впечатляющим заключительным аккордом. Но, как оказалось, предстоял еще один, последний взрыв. Не успела машина проехать и двадцати ярдов, как начала тормозить. Прямо по центру аллеи навстречу «хамберу», не собираясь ни отойти в сторону, ни остановиться, двигалась женщина, которой Брайони прежде не заметила. Она была невысокая, с переваливающейся походкой, в цветастом платье, и держала в руке предмет, поначалу показавшийся Брайони палкой, а на самом деле оказавшийся мужским зонтом с ручкой в виде гусиной головы. Машина остановилась и просигналила, но женщина подошла вплотную к решетке радиатора. Это была мать Робби, Грейс Тернер. Подняв над головой зонтик, она закричала. Полицейский, сидевший на переднем сиденье, вышел и что-то сказал ей, потом попытался оттащить за руку. Констебль, отдававший честь отъезжавшей машине, поспешил на помощь. Миссис Тернер стряхнула руку полицейского, снова подняла зонт над головой, на сей раз обеими руками, и изо всех сил обрушила тяжелую гусиную голову на блестящий капот «хамбера». Раздался треск, напоминавший звук выстрела. Когда констебли стали оттаскивать, почти переносить ее на обочину, она начала выкрикивать, да так громко, что Брайони услышала, даже находясь в спальне на третьем этаже, одно-единственное слово:

– Лжецы! Лжецы! Лжецы!

С по-прежнему открытой передней дверцей машина медленно проехала чуть вперед и остановилась, чтобы полицейский мог снова сесть на свое место. Его коллега в одиночестве безуспешно продолжал успокаивать Грейс. Ей удалось еще раз обрушить зонт на автомобиль, но на сей раз удар лишь скользнул по крыше. Вырвав зонт из рук миссис Тернер, полицейский через плечо забросил его в траву.

– Лжецы! Лжецы!

Продолжая кричать, мать Робби пробежала несколько шагов за автомобилем, безнадежно пытаясь догнать его, потом остановилась и, обреченно опустив руки, смотрела, как он переезжает через первый мост, пересекает остров, минует второй мост и в конце концов растворяется в молочном тумане.

Часть вторая

Он повидал довольно ужасов, но именно эта ошеломляющая деталь сразила его и надолго лишила возможности двигаться. Когда, пройдя три мили по узкой дороге, они достигли пересечения с шоссе, он заметил тропинку – вроде ту самую, которую искал: она сворачивала вправо и там, теряясь в зелени и появляясь снова, бежала к молодой рощице, покрывавшей невысокий холм на северо-западе. Они остановились, чтобы он мог свериться с картой. Но карты не оказалось там, где она, по его представлению, должна была находиться: ни в кармане, ни за поясом. Может, он обронил ее или оставил на последней стоянке? Скинув шинель на землю, он стал рыться в карманах кителя, но вдруг осознал: уже больше часа карта зажата у него в левой руке. Он взглянул на двух своих спутников – те, стоя поодаль друг от друга, смотрели в сторону и молча курили. Карта по-прежнему находилась в его руке. В Уэст-Кентсе он вытащил ее из скрюченных пальцев какого-то капитана, лежавшего в траншее возле… возле чего? Такая карта тыловой местности была редкостью. Прихватил он также револьвер мертвого капитана. Он не собирался выдавать себя за офицера, просто, потеряв свое ружье, хотел выжить.

Тропинка, которая его интересовала, начиналась от торца разбомбленного дома, почти нового, вероятно, служившего сторожкой путевого обходчика. В грязи вдоль заполненной водой колеи виднелись следы животных. Возможно, коз. Вокруг валялись лохмотья разорванной одежды с почерневшими краями, обрывки то ли занавесок, то ли постельного белья. Искореженная оконная рама висела на кусте, и повсюду ощущался запах влажной гари. Это была их тропа, их короткий путь. Он сложил карту, поднял шинель, встряхнул ее и, накидывая на плечи, увидел это. Остальные, уловив движение за спиной, обернулись и проследили за его взглядом. На дереве, на взрослом платане, только что покрывшемся молодой листвой, висела нога. Она застряла в нижней развилке ствола на высоте футов двадцати – голая, аккуратно срезанная чуть выше колена. Оттуда, где они стояли, не было видно ни крови, ни разорванной плоти. Нога была совершенна по форме, бледная, гладкая и, судя по небольшому размеру, могла принадлежать ребенку. Расположение в развилке было каким-то претенциозным, словно ногу выставили напоказ – то ли для развлечения, то ли для просвещения: вот, мол, нога.

Оба капрала с отвращением фыркнули и стали собирать вещи. Они не хотели ни во что вникать, им было достаточно и того, что пришлось повидать за последние дни.

Неттл, водитель грузовика, закурил очередную сигарету и спросил:

– Ну так куда теперь, начальник?

Они называли его так, чтобы обойти трудный вопрос о его звании. Он поспешно зашагал, почти побежал по тропе. Ему хотелось уйти подальше от этого зрелища, чтобы вырвать или, быть может, облегчиться, он сам не знал. За хлевом, возле кучи битого шифера, организм выбрал первый вариант. Тернер был так обезвожен, что не мог позволить себе потерю жидкости и отпил из фляжки. Потом, воспользовавшись моментом, осмотрел свою рану. Дыра размером с полкроны зияла в правом боку, прямо под ребрами. После того как накануне он промыл ее и удалил запекшуюся кровь, она выглядела уже не столь устрашающе. Кожа вокруг покраснела, отек был небольшим, но что-то осталось внутри. На ходу он чувствовал, как это что-то перекатывается. Скорее всего осколок шрапнели.