Читаем без скачивания Погашено кровью - Михаил Март

– И все же Хану удавалось отбить спирт?

– Удавалось. Он выставил табун лошадей на дороге и сковал их цепями. Машинист наложил в штаны и остановил состав. Теперь на этом участке я сам встаю за штурвал. Я родился на «железке» в куче угля. Меня кониной не напугаешь.

– Твой поезд шмонают? – спросил Белый.

– Вы дезертиры?

– Можешь так нас называть.

– Эта дорога куплена. Нашему поезду зеленый свет до Москвы заказан. Очень большие люди дают добро на беспрепятственный путь. Никто к нам не суется. Да и шмонать нечего. Первый и последний вагоны числятся как почтовые, а остальное – железные бочки, сами видите.

– Оружие есть?

– Этого добра навалом. Даже минометы и гранаты, но пути подрывать не следует. Есть такая договоренность с руководством. Хан ее тоже соблюдает. Он знает: если взорвет пути, то его банду, как волков, с вертолетов расстреляют. А так война – наше личное дело, лишь бы график поездов не ломали. Здесь каждый сам за себя. Закон – тайга!

– Договорились, Рахман, – сказал Чижов. – Гони первую половину и указывай место дислокации.

Куркин отвел солдат в последний вагон. Оружия здесь хватало. Ящики с маркировкой принадлежали Российской армии. Куркин объяснил, что на Дальнем Востоке можно ракетные установки покупать, только они не пользуются спросом. В нижней части вагона вдоль всего периметра были предусмотрены маскировочные бойницы с фиксированными дверцами – открывай и пали по всем сторонам, а роль буфера играли мешки с песком, которые принимали ответный огонь на себя.

– Не вагон, а крепость, – оглядываясь, сказал Чижов. – Вот только боеприпасы надо в железные ящики уложить. Одна зажигалка, и нет вагона.

– Вагон менять будем. Рахман уже купил надежный, стальной ящик на колесах. Дожить бы.

Куркин перевернул ящик, разложил газеты и нарезал хлеба и сала.

– До Уральского хребта ни грамма. Сухой закон. А там пей сколько влезет. Спирт качественный. Мы его из Китая везем. У Благовещенска перегоняем состав на ту сторону, а получаем обратно уже со спиртом. Все хорошо, но по пути бандитов встречаем больше, чем шпал на дороге.

– Опасная зона, – кивнул Белый.

– Каждый раз я зарекаюсь, что все! Баста! Больше не поеду. Но куда деваться. Четверо детей. В ближайшие годы лучше не станет. Я за одну ходку привожу столько, сколько за пять лет не заработаешь.

– Твое настроение бодрым не назовешь, Куркин, – усмехнулся Чижов, откусывая сало с горбушкой.

– Чего уж там. У нас больше трех ходок никто не выживал, а я в шестую пошел. Сколько веревочка ни вейся, а конец найдется. У Рахмана на шее целый поселок родни висит. В Москве его высоко ценят. Большие люди в эти игры играют. Восемь тысяч верст наш «летучий голландец» через всю страну сквозит, а ни в одном расписании не значится, нет этого поезда в природе.

– Болтливый ты мужик, Куркин, – покачал головой Белый. – Десяти минут не прошло, а ты все карты на стол выложил.

– Надо же выговориться когда-то. Через час в зону Хана въедем. И кто его знает, может, закрою я рот на веки вечные. Ну а тайны тут нет никакой. «Летучий голландец» остановить невозможно.

– Ты прав, Куркин. Мы словно в другую страну попали. В другие времена. Так и жди появления батьки Махно или атамана Семенова. – Белый засмеялся.

– Сумели такую страну в хаос превратить, сумеют на ее обломках новый мир построить.

Куркин раскраснелся, словно кто-то с ним спорил. Он пытался что-то доказать, но говорил сам с собой, забывая о присутствующих. Белому нравился этот русский великан с голубыми добрыми глазами, в глубине которых спряталась обреченность.

Поезд шел на высокой скорости. Последний вагон сильно болтало.

Куркин замолк. Его напряжение передавалось ребятам в солдатских шинелях. Первые выстрелы стали облегчением.

– Бери автоматы и залегай за мешки! Створки поднимай вверх и пали.

Куркин отдал приказ, перекрестился и, схватив автомат, бросился на пол. Пули выбивали щепки из вагона, словно кто-то рубил его на дрова. Белый и Куркин открыли огонь из автоматов, Чижов взял карабин и выставил ствол наружу.

– Главное, не дать им подобраться к вагонам. Здесь поезд описывает дугу и замедляет ход. Бей их, гадов косоглазых!

Чиж отстреливал тех, кто ближе всех подбирался к вагонам.

Всадников было не меньше сотни и стреляли они метко, на полном скаку. Среди общей массы выделялся один наездник на белом коне, которого окружала стена из шести человек на вороных лошадях. Чиж знал законы боя, которые используют азиаты. Без вожака они превращаются в безмозглое стадо, которым невозможно управлять. Но если вести прицельную стрельбу по определенной цели, то он пропустит шального ездока к поезду, а это уже проигрыш. Чижов решил бить по лошадям, выбивая их из-под ног налетчиков. Решение было правильным. Первые три аксакала на вороных конях слетели с лошадей в течение одной минуты. Белого скакуна удалось подбить с двух раз. Всадник перелетел через коня и едва не был затоптан собственной охраной. Все, кто шел позади, тут же повернули назад. Те, кто выскочил вперед, летели по инерции.

– Хана срезали! – заявил Куркин. – Ух ты, мать твою!

Горстка смельчаков в дюжину человек продолжала преследование до тех пор, пока не сократилась вдвое. Бой был выигран за десять минут.

– Черт! Я даже испугаться не успел, – с гордостью заявил Белый.

– Не так страшен черт, как его малюют, – усмехнулся Чижов. – А я думал, Хан – казах.

– А кто же он? – удивился Куркин, вставая на ноги.

– Стопроцентный монгол.

– А его часом не Батый зовут? – спросил Белый.

– Хан, он и есть Хан, – не понял вопроса Куркин.

– Мне говорили, что много монголов ушли в степи Казахстана. Кочуют, воруют скот, лошадей, но чтобы на «железку» выходили, не слыхал.

Куркин взглянул на Чижова.

– Тебя как зовут, паренек?

– Андрей.

– Первозванный. Андрей Спаситель. Ловко ты их подкосил.

– Это тебе урок, Куркин, на следующий заход. Убирай вожака. Азиаты учились воевать у собственных лошадей. Все стадо идет следом за лидером. Они не думают, они повторяют то, что делает главный.

– Буду знать. Только больше я никуда не пойду.

Куркин вытянул руки вперед:

– Видишь, как пальцы трясутся. Хватит.

– Тогда наливай, пора, – предложил Белый.

– Да. Закончим наш обед. Отвлекают.

Сели вокруг ящика. Куркин достал из-под тулупа алюминиевую фляжку.

– Все, хватит, отвоевался.

– Ладно, забудь. – Белый похлопал здоровяка по плечу. – Тебя как звать?

– Куркин.

– А имя есть?

– Вова.

– Разливай, Вова. До Москвы путь долгий, а кошмары остались позади.

– Неужели? – спросил Чижов.

– Во всяком случае, те, что планировались на отрезок от точки А до точки Б.

– Тебе виднее.

Задание было стандартным, без особых выкрутасов, и Сомов оставался спокойным и холодным, как лягушка на листе болотной лилии. Он сидел на подоконнике между шестым и седьмым этажами и думал о предстоящей вечеринке, которую устраивал в честь своего отъезда в Ессентуки. Отдельный кабинет в «Арагви», шашлыки, девочки, вино и ночной поезд. Сомов устал, и зима действовала ему на нервы слякотью и серостью.

Часы показывали четырнадцать ноль одну. Он находился в подъезде больше шести минут, что идет вразрез с инструкцией. К таким мелочам Сомов относился спокойно. Жизнь не вмещается в рамки догм и инструкций, она непредсказуема. У Сомова имелись причины считать себя везунчиком, и он оптимистично смотрел на любые события. Смерть сама знает, когда прийти за тобой, и если тебе суждено умереть от пули, то кирпич не свалится на голову.

К подъезду дома подкатил темно-синий «мерседес». Шофер вышел из машины, обошел ее и открыл заднюю дверцу. Сначала появилась нога, а затем вся туша человека, похожего на старого неуклюжего слона. Он медленно направлялся к дому, держа в руках тяжелый кожаный портфель.

Сомов спрыгнул с подоконника и, спустившись на лестничную клетку шестого этажа, встал возле раздвижных дверей лифта. Мотор подъемника загудел.

Сомов оставался неподвижным. Он ждал человека с портфелем. Скрежет приближающейся кабины нарастал. И вот пришел момент, когда старая несмазанная телега остановилась. Двери разъехались в стороны. Взгляды двух человек встретились. Сомов улыбнулся.

– Добрый день.

Толстяк с портфелем и в старомодной фетровой шляпе не ответил, а лишь коротко кивнул. «Никто не хочет расшаркиваться перед смертью, – подумал Сомов, – а зря. Смерть надо уважать!»

Молодой человек посторонился и позволил солидному господину выйти из кабины. Толстяк свернул влево, к шестьдесят девятой квартире. Сомов прижал ногой раздвижные двери и вынул руку из правого кармана, в которой находился пистолет с глушителем. Толстяк не видел, как черный ствол нацелился в его затылок. Четыре легких хлопка не разбудили бы спящую кошку. Старомодная шляпа отлетела, а лысый череп превратился в кровавый ком. Тяжелая туша повалилась на дверь и начала сползать вниз, оставляя на черной кожаной обивке бурые маслянистые пятна.