Читаем без скачивания Прекрасные незнакомки. Портреты на фоне эпохи - Борис Носик

Юноша был тонок, строен, в элегантном университетском сюртуке, с очень высоким, темно-синим воротником (тогдашняя мода) и причесан на пробор тщательно. Но лицо его благообразием не отличалось: бесформенно мягкий нос, толстоватые бледные губы и немного косящий взгляд (белые точеные руки я заметил не сразу).

Женщины, впрочем, к внешности Гумилева куда более снисходительны, им он умел внушать симпатию и даже любовь. По описанию жены его брата, он был «высокий, худощавый, очень приветливый, с крупными чертами лица… Походка у него была мягкая, и корпус он держал чуть согнувши вперед. Одет он был элегантно». Оригинальность и подчеркнутую элегантность его костюма отмечали все – лимонные носки при лимонной же феске и русской рубахе на даче (по описанию дачной соседки, госпожи Неведомской), оленью доху с белым рисунком по подолу, ушастую оленью шапку и пестрый африканский портфель зимой в Петербурге.

Показав молодой супруге красоты прославленного города, конечно же привел ее Гумилев на Монпарнас – в знаменитую «Ротонду», что и ныне красуется вывеской, былой славой и новой дороговизной на углу бульвара Распай и улицы Вавен (памятный для русских на протяжении чуть не трех десятилетий угол). Думаю, именно тут, в «Ротонде», и увидели впервые друг друга Анна и Амедео.

Ко времени приезда молодоженов в Париж окончательно сложилась репутация Большого Монпарнаса, а крошечное кафе «Ротонда» обзавелось красивым залом. Впрочем, очень скоро и в этом зале стало тесно, шумно и накурено, как в каком-нибудь английском пабе. В самые бойкие часы, с пяти вечера до полуночи, здесь нелегко было найти место за столиком. Одни со стаканами в руках стояли вокруг стойки, оживленно о чем-то споря, другие деловито пробирались между спинами, стараясь не расплескать вино.

А потом Анна пришла одна в парижскую мастерскую «тосканского принца» и стала позировать для него ню… Некоторые опытные ахматоведы пишут, что позировать – это просто такая профессия, но не настаивают на том, что она решила подработать во время свадебного путешествия. Так что и все прочее могло (или должно было) произойти. Начался внебрачный роман. Один из многих. Может, первый. Гумилев сказал однажды по поводу их супружеских измен, что она начала первая. Анна своего первенства не оспаривала.

В Петербург Гумилевы возвращались в одном вагоне с Сергеем Маковским. Нетрудно догадаться, что юной, никому пока не известной поэтессе льстило общение с влиятельным редактором модного столичного журнала, с самим Маковским, Колиным покровителем. Легко представить себе и то, что юная, печальная Анна, смущенная неладами в браке и новой своей, парижской, тайной, смогла очаровать влюбчивого и поверхностного женолюба Маковского, для которого ясны были причины явно обозначившегося семейного разлада Гумилевых (причины, которые самим супругам редко бывают понятны до конца). Он был, конечно, на стороне страдающей (и такой прекрасной в своем страдании) Анны, хотя понимал уже и тогда, что для «повесы» Гумилева она «единственная». Что мог знать о ней Маковский, который, если помните, насмешнику Волошину представился самой подходящей жертвой для дерзкой мистификации с Черубиной? Что он мог знать о только что пережитом ею в Париже?

По возвращении в Россию супруги некоторое время живут в Слепневе, близ Бежецка. Там у матери Гумилева Анны Ивановны было небольшое имение, доставшееся ей от брата. Одержав кое-какие любовные победы на родине, Гумилев решается бежать в Африку (всего-то прошло два месяца после их приезда из Парижа).

Муж уехал. Анна вернулась в Киев, а затем поселилась в Царском Селе, писала стихи, ездила в Петербург, вхожа была в разные знаменитые дома, в том числе те, где «пахло серой»: «Бывала у Чудовских, у Толстых, у Вячеслава Иванова на “Башне”». Там она сидела, прекрасная, юная, бледная, еще молчала, еще не решалась прочесть стихи, но уже знала про себя, уже чувствовала – поэтесса, и настоящая… Но если поэзия ее еще не звучала там, то красота, осанка, гордый профиль, гибкость стана были замечены на «Башне», где только говорили и думали о грехе и любви.

Анна Андреевна Ахматова (1889–1966) – русская поэтесса, литературовед и переводчица, одна из наиболее значимых фигур русской литературы XX века.

Как сияло там и пелоНашей встречи чудо,Я вернуться не хотелаНикуда оттуда.Горькой было мне усладойСчастье вместо долга,Говорила с кем не надо,Говорила долго.Пусть влюбленных страсти душат,Требуя ответа,Мы же, милый, только душиУ предела света.

Анна знала цену тому, что так вольно и уверенно лилось сейчас из-под ее пера. И поскольку она жила в кругу, где писание стихов и вообще искусство считалось главным (а может, и единственным достойным человека) занятием, легко представить себе тогдашнее ее состояние, ее торжество, радость творчества. И трудно предположить, что она стала бы таить это торжество, пока не вернется из Африки Гумилев. Почти такова, впрочем, и ее собственная версия событий, которую послушно повторяют ахматоведы.

Вот как излагает историю этой зимы и первой публикации Ахматовой благосклонный к ней Сергей Маковский:

Женившись, я поселился тоже в Царском Селе… в отсутствие Гумилева навещал Ахматову, всегда какую-то загадочно-печальную и вызывавшую к себе нежное сочувствие… Она еще не печаталась в журналах, Гумилев «не позволял». Прослушав некоторые из ее стихотворений, я тотчас предложил поместить их в «Аполлоне».

Итак, стихи, написанные в те годы Ахматовой, покорили русского читателя (в первую очередь русских читательниц), сразу сделали ее знаменитой в России и в русском рассеянье… Песню на ее знаменитые ранние стихи четверть века распевал на своих эмигрантских гастролях великий русский шансонье Вертинский, и даже публика в глухом придунайском местечке Румынии требовала непременного исполнения «песни за короля» После возвращения Гумилева из Африки Анна поехала в Киев, а оттуда вдруг одна, без мужа, своевольно уехала в Париж и там встретилась с Модильяни.

Он, если верить надиктованному ей рассказу, писал ей из Парижа безумные письма о любви. Так я и написал когда-то в своей скромной книжечке, которая вышла в конце прошлого века, заработав упреки в нескромности в адрес автора. Но наука идет вперед, и в начале нового XXI века те самые литературоведы, которые упрекали меня в нескромном проникновении в жизнь великой женщины, отбросив научную скромность, сделали новые, совершенно удивительные открытия. Они отыскали мемуары и письма, из которых стало очевидным, что Ахматова уехала в Париж вовсе не одна, да и не к одному только Модильяни, а отправилась туда с новым, куда более серьезным и важным для ее жизненных планов любовником, с петербургским писателем и издателем Георгием Чулковым. Бурный роман с ним вспыхнул у нее еще в декабре 1910 года и не был тайной ни для кого, даже для терпеливой жены Чулкова, которая весной 1911 года как раз и ждала мужа в Париже.