Читаем без скачивания Пирамида - Борис Бондаренко

Стало тихо. Дубровин удивленно поднял голову и, повернувшись к Дмитрию, несколько секунд в упор смотрел на него.

— Разрешите, Алексей Станиславович? — сказал Дмитрий.

— Да, пожалуйста, — сухо сказал Дубровин и официальным тоном объявил: — Слово предоставляется кандидату физико-математических наук Кайданову.

Дмитрий пошел к сцене. На ступеньках он столкнулся с Шумиловым, и, прежде чем догадался, что надо уступить ему дорогу, Шумилов с подчеркнутой вежливостью отошел в сторону и пропустил его.

Дмитрий неторопливо разложил на кафедре бумаги и сказал, обращаясь к Дубровину:

— Должен заранее предупредить, что десяти минут, положенных по регламенту, мне будет недостаточно. Так как я буду высказывать не только свое мнение, но и мнение своих товарищей, прошу дать мне двадцать минут.

Дубровин неприязненно покосился на него и буркнул:

— Хорошо, начинайте.

И Дмитрий начал. Уже через несколько минут он увидел, что драчка действительно будет серьезная — Ученый совет больше не скучал. Кто-то из них не выдержал и перебил его вопросом, Дмитрий секунду помолчал и вежливо ответил:

— С вашего позволения, на вопросы буду отвечать потом.

И это явно не понравилось Ученому совету, хотя Дмитрий мог поклясться, что Дубровин одобрительно хмыкнул на его ответ.

Дмитрий говорил восемнадцать минут. Он старался быть предельно объективным — факты, только факты. Ни одного слова, не несущего информации, ничего своего, личного, за него должна говорить неумолимая логика фактов. И по тому, как зал иногда начинал гудеть, он видел, что факты воспринимаются как значительные. Дмитрий поглядывал на Дубровина, пытаясь понять, как он к этому относится. Но Дубровин не смотрел на него, что-то чертил на листочках бумаги.

Когда Дмитрий кончил, посыпались вопросы и из зала, и из-за стола Ученого совета. Вопросы были и к Шумилову, и он снова поднялся на сцену и взял в руки мел. Но Дмитрию пришлось отвечать больше, и когда он говорил, Шумилов с безучастным видом стоял у доски и отряхивал руки. А Дмитрию все чаще приходилось говорить «не знаю». Кто-то ехидно спросил:

— А вам не кажется, что вы слишком многого не знаете?

Дмитрий с раздражением ответил:

— Вы забываете, что наши построения еще в самом зародыше. Мы не провели ни одного эксперимента и, естественно, не можем утверждать с такой определенностью, какой вы требуете от нас. Доктор Шумилов и его лаборатория занимаются своей проблемой четыре года, а то, что мы представили на ваше рассмотрение, есть результат пятимесячной работы четырех человек.

— Ого! — сказал кто-то, а Ольф поднял большой палец и одобрительно кивнул.

Поднялся внушительного роста мужчина — Дмитрий его не знал — и, налегая на «о», церемонно сказал:

— Я полагаю, что, прежде чем выступить на этом заседании, товарищи всесторонне обсудили проблему между собой, и им должны быть лучше известны все сильные и слабые стороны данного вопроса. Хотелось бы знать, что думает Николай Владимирович об идеях своих молодых коллег и, соответственно, наоборот, что они думают о работе доктора Шумилова и чего хотят?

Шумилов взглянул на Дмитрия, едва ли не впервые за весь день, но тот молчал, и Шумилов неохотно сказал:

— Я не настолько глубоко освоился с этими идеями, чтобы высказывать какие-то категорические суждения. Весьма возможно, что они заслуживают внимания и нужно предпринять какие-то исследования в этом направлении. Но вряд ли все это имеет отношение к тому, что мы представили в своем отчете.

— То есть вы считаете интерпретацию своих результатов правильной?

— Да.

Теперь очередь была за Дмитрием. Он помолчал и медленно сказал:

— В отличие от Николая Владимировича, у меня более определенное мнение. Я не думаю, что тут возможен какой-то компромисс и что оба направления, по которым может пойти дальше эта работа, окажутся верными. А так как наши возражения представляются нам достаточно вескими, то, естественно, я считаю, что дальнейшая работа, запланированная доктором Шумиловым… является по меньшей мере бесперспективной.

Зал зашумел. Кто-то выкрикнул:

— Что же вы предлагаете?

— Я ничего не предлагаю, — сказал Дмитрий, — потому что от меня ничего не зависит.

— А если бы зависело? — допытывался тот же голос.

— А если бы зависело, — чуть повысил голос Дмитрий, — я предложил бы прекратить работу в том направлении, которое намечено Шумиловым.

Наверно, не надо было так говорить — большинство и без того уже было настроено против него. А сейчас зал снова загудел с неодобрением, а кто-то из членов Ученого совета с возмущением сказал:

— Ну, знаете ли…

Дмитрий вдруг почувствовал сильную усталость. Ему хотелось молча уйти и сесть на место, рядом с Ольфом и Жанной. Его почему-то не очень беспокоила эта враждебность, только хотелось знать, что думает Дубровин. А Дубровин по-прежнему не смотрел на него, и ничего нельзя было прочесть на его лице.

Задали еще несколько вопросов, Дмитрий не очень вразумительно ответил. Потом Дубровин спросил:

— Еще вопросы есть?

Вопросов не было. Дубровин повернулся к Дмитрию:

— Вы еще хотите что-нибудь сказать?

— Нет, — подавленно ответил Дмитрий и подумал: вот это уже ни к чему. Вполне можно было сказать «ты».

— Можете сесть.

И Дмитрий поплелся на место. Жанна на мгновение обняла его за плечи и шепнула:

— Молодчина, Дима.

Дубровин спросил и Шумилова, не хочет ли он еще что-нибудь сказать. Оказалось, что Шумилов хочет. Он говорил минут десять, и голос его звучал куда более уверенно, чем час назад, когда он делал доклад. И оказалось, что Шумилов очень хорошо понял все слабые стороны идеи своих молодых коллег и обратил внимание членов Ученого совета на некоторые детали, не замеченные в процессе обсуждения. Сделано это было в очень мягкой, предельно вежливой форме, и в конце выступления Шумилов подчеркнул:

— Но все-таки, повторяю, весьма возможно, что эта идея может оказаться чрезвычайно ценной, и ее, безусловно, нельзя сбрасывать со счетов.

Трудно было понять, говорит Шумилов искренне или нет.

— На публику работает, — со злостью проворчал Ольф.

А когда первый же из выступивших безоговорочно поддержал Шумилова и бросил несколько язвительных фраз о самонадеянных гениях, пытающихся «одним махом всех побивахом», Ольф совсем приуныл:

— Ну вот, теперь начнется…

И действительно, началось. Выступило человек семь, и каждый считал своим долгом поддержать Шумилова. Ольф прямо зубами скрипел от злости, но Дмитрий слушал спокойно, хотя и его неприятно удивило такое единодушие. Он даже улыбнулся, когда кто-то в запальчивости назвал работу Шумилова «превосходнейшей, выполненной на весьма и весьма высоком уровне», и сказал Жанне:

— А ведь мы неплохо помогли ему.

Жанна с недоумением взглянула на него:

— А чему тут радоваться?

— Радоваться-то нечему, но и паниковать не надо. Ты заметила, о чем они говорят? Ведь ничего существенного, все о каких-то мелочах, сплошь одни эмоции.

И в самом деле, против их доводов не было сделано ни одного серьезного возражения.

А потом попросил слово Валерий. Дмитрий с недоумением взглянул на него — они договорились, что выступать будет только он один. А когда Мелентьев нарочито небрежным, скучающим голосом начал комментировать не только последнее выступление Шумилова, но и некоторые положения его доклада, Дмитрий обхватил голову руками и стал слушать с таким напряженным вниманием, что Жанна встревоженно спросила:

— Ты что?

Дмитрий мотнул головой:

— Не мешай. Слушай.

А Мелентьев говорил вещи поистине удивительные. И не то было удивительно, что после его выступления некоторые утверждения Шумилова выглядели по меньшей мере сомнительно…

— Решил действовать исподтишка, — со злостью сказал Дмитрий. — Как вам это нравится?

Жанна уклончиво повела головой, а Ольф примирительно сказал:

— Не рычи, старик. Согласись, что он очень кстати преподнес эти фактики.

— Ну, еще бы, — сердито буркнул Дмитрий.

Ольф был прав: факты, сообщенные Мелентьевым, оказались очень кстати. Шумилов не сумел возразить — сказал несколько общих фраз о том, что все это требует детального изучения, и сел, видимо, растерявшись. Мелентьев отвесил что-то вроде иронического полупоклона и протянул:

— О, разумеется… Именно к этому я все и веду.

И пошел на место, размахивая руками. Дмитрий встретил его злым взглядом:

— Доволен?

— А как же, — ухмыльнулся Валерий.

Он и в самом деле был очень доволен и не испытывал ни малейшей неловкости. Дмитрий несколько секунд смотрел на него и отвернулся, стал слушать.

Говорил профессор Костин — холеный седой старик с крупным породистым лицом. Выступления Кайданова и Мелентьева он классифицировал как дерзкие, непочтительные и безосновательные. По мнению профессора Костина, решение могло быть только одно: безоговорочно одобрить отчет всеми уважаемого нами доктора Шумилова, а неприличную выходку молодых специалистов осудить. Костин отечески пожурил доктора Шумилова за излишний либерализм и выразил сожаление, что молодые люди потратили так много времени впустую. Надо уделять пристальнейшее внимание воспитанию молодых кадров, сказал профессор Костин, и просил отметить это в решении Ученого совета.