Читаем без скачивания Уйди во тьму - Уильям Стайрон

Хотя это было не все. Да. Это было не все. Ибо хотя они говорили за ужином осторожно и так холодно, что, казалось, их дыхание заиндевеет в воздухе, под недоверием и подозрительностью, обволакивавшей их обоих, таилось крошечное зернышко, воспоминание, которое оба подсознательно сохранили и которое побуждало их не повышать голоса и помнить: затаись, слушай — неземная музыка ушедшего веселья, легкая, как дымок от сожжения карточек с именами партнеров для танцев, от свечей, полуночных костров, все еще звучит, очень печальная и далекая, если закрыть глаза и забыть о прошедших годах. Они никогда не закрывали глаза, но сознание, что существует что-то маленькое, мерцающее и неразрушимое, оставалось: они вместе ходили на концерты и в церковь (он — в Троицу, в День покаяния, на Пасху и в Рождество), обмениваясь улыбками и приветствиями с теми друзьями, которые подозревали то, что можно было подозревать насчет их, но которые, отвернувшись, с сомнением хмурили лоб: «О, я не могу поверить, что у них не все в порядке. Ты только посмотри, как он над ней смеялся!» А они, скрывшись от любопытных глаз, ехали вместе домой в полнейшем молчании, вежливо говорили друг другу «доброй ночи» и отправлялись в постель: она в свою комнату, а он — в свою, и по крайней мере дважды — о чем оба помнили — их указательные пальцы соприкасались и переплетались, смущенно и нерешительно, как отростки виноградной лозы, словно вдруг оказавшись бесплотными, и быстро расплетались, и Милтон и Элен поспешно направлялись каждый в свою комнату, приостанавливались у дверей, но не глядя друг на друга, а стоя спиной, наклонив набок голову, слушая приглушенную бурную музыку, которая обоим была знакома, но они ее толком никогда не слышали и потому она была навсегда потеряна для них.

Они оставались вместе. Это было порочно, бессердечно. Какое-то время все шло гладко, принимая во внимание обстоятельства. Лофтис искусно держал Долли на расстоянии, умудряясь таким образом иметь и любовь, и определенное спокойствие, поскольку он заметил, что всякий раз, как ему удавалось обманом или же — чаще — изображая «естественность», скрывать свой роман от Элен, с ней снова становилось даже приятно жить вместе. Они вместе слушали радио, время от времени говорили о войне, она часто кормила его бутербродами и кофе или ужином в те вечера, когда у Эллы и Ла-Рут был свободный вечер. Но по большей части это было бездушное существование, полное неловкостей и неожиданных болезненных сюрпризов. В некоторые дни — то ли по ошибке или по случаю какого-то разоблачительного поступка со стороны Лофтиса, или безо всякой, как ему казалось, причины — Долли возникала крупным планом в сознании Элен. Он сразу это замечал. Тогда она переставала с ним разговаривать и заниматься своим садом, отправлялась вдвоем с Моди в дальние поездки на машине или вечером исчезала (что позволяло ему нанести визит Долли), чтобы увидеться с Кэри Карром. Часто она укладывалась в постель с непонятным недомоганием.

Эти периоды были для Лофтиса мерзкими и мучительными. Они вынуждали его осознать, какой сомнительный образ жизни он вел, и подводили все ближе и ближе к принятию решений, которые, как он понимал, со временем придется принимать. Более того: когда эти волнения — как это часто бывало — касались Пейтон, они встряхивали его и приводили в ярость, но делали еще менее способным действовать, превращая в клопа, который, перевернувшись, барахтается на полу. Так было, например, в последнее Рождество, в 1941 году, когда Пейтон приехала на каникулы из Суит-Брайера. Он был близок к тому, чтобы покончить со всем, но не на самом деле. А почему бы и нет? Господи, а все было из-за этих шляп, подумал он, этих ужасных шляп из бумаги, благодаря которым то время стало таким гротескным и наконец наступила развязка. Мятые, фиолетовые и зеленые, они завершили Рождество не весельем, а придали ему болезненный оттенок бедствия и еще долго потом являлись Лофтису во сне, проплывая, словно цветные паруса, в его сознании. А ведь этого ничто не предвещало — по крайней мере вначале это так не выглядело. За несколько дней до праздника Элен была полна энергии, развешивала венки, и ленты, и колокольчики из мишуры. Устраивая все, небрежно сообщила она, для Пейтон. «Ну не удивительно ли?» — подумал он. Не понимал он ее. Может, она снова стала нормальной — на какое-то время. Но ему неприятно было считать это странным: почему мать не должна хотеть сделать что-то, чтобы осчастливить дочь?

В течение первых нескольких лет пребывания Пейтон в колледже Элен и Пейтон летом и во время каникул умудрялись избегать конфликтов; хотя они редко писали друг другу, приезды и отъезды отмечались поцелуями, они обменивались подарочками и, в общем, скрывали свои чувства — каковы бы они ни были — под маской мягкого женского простодушия. Лофтис понимал, что Пейтон и Элен не «близки», но знал, что они питают друг к другу определенную любовь — пожалуй, любовь абстрактную, но все же любовь. Господи боже мой, это же естественно. То, что они не были «близки», он относил к темным сторонам человеческой натуры, злополучному неврозу Элен, или, вероятнее, к некоему скрытому и бессердечному колдовству Кэри Карра. Так или иначе, Лофтис радовался, хотя и удивлялся, видя, как старается Элен — если это действительно была правда, — подготавливая дом к приезду Пейтон на Рождество. У Лофтиса были некоторые подозрения, но он не обращал на них внимания. Он так и сиял. То, что произошло в Перл-Харборе, было три недели назад и уже наполовину забылось: он считал, что его могут призвать в армию — пожалуй, в качестве полковника, — но это может и подождать. В воздухе стоял запах елей и кедров, острый и крепкий, как свежеобструганные доски; были яичные коктейли с ромом и сахаром, танцы, буйные костры, и старая дружба, несколько увядшая за год в корыстной суете, снова расцветала, если только не попасться за слишком долгим поцелуем с чужой женой под белой омелой. Он стал держаться с Элен довольно снисходительно и постепенно забыл о ней; посещая одну вечеринку за другой, он забыл даже про Долли, пока она накануне Рождества не позвонила ему и не напомнила, что он от нее сбежал. Он наставлял ее никогда, никогда не звонить ему домой, но она не послушалась и позвонила в неудачное время. Ах, в ужасно неудачное, несчастливое, не то время. В тот день был устроен прием с яичным ромовым коктейлем отчасти в честь новорожденного Христа, а отчасти — в честь приезда Эдварда, брата Элен, из Пенсильвании, грубовато-добродушного мужчины с красным лицом, ставшего из брокера, торговавшего углем, полковником, не утратив при этом прежнего занудства. Он был определен в Кэмп-Пикетт. Лофтис несколько лет не видел его, и с раздражением обнаружил, что он не избавился от своего высокомерного отношения к южанам, как и от своих чудовищных, подростковых политических взглядов.

— Перл-Харбор, — говорил он, — был сюрпризом, но мы победим в этой войне. Подумать только, что эти желтые обезьяны полезли на такую величину, как США.

Холодные переменчивые ветры били в стены, и вокруг дома ветер наносил кучи снега; снег клубился у окон и рассыпался тонкой белой пылью. В насыщенном еловым запахом воздухе настенные часы пробили пять ударов, заглушив разговор. У двери в столовую Моди, не слушая их и ничем не интересуясь, играла с куклой, обратя карие глаза сквозь окно к солнцу, к заливу, окаймленному льдом; Эдвард тоже повернулся, и в его глазах, выискивавших солнце, далекие горизонты, загорелись крошечные благожелательные огоньки.

— После этой войны наступит время, когда Америка станет господствовать на мировой арене. Тогда мы будем искать военных для руководства страной. Пять лет назад я говорил вам… у вас, южан, странная, слепая вера в Рузвельта… Учтите, я не сторонник авторитарной власти… как сказал лорд Эктон… но… А когда придет Пейтон? — На шее у него пульсировала жилка, легкий спазм образовался в его горле, пока он пил.

Вот тогда это и произошло. Элен с видом всезнайки и с отвратительной притворной улыбкой поманила Лофтиса с другой стороны комнаты. Он протиснулся сквозь гостей к телефону.

— Это женщина, — услышал он, как Элен сказала ему ледяным тоном. И, в ярости отчитывая Долли, он увидел, как Элен быстро поднялась по лестнице. Она больше не вышла к гостям. Лофтис сердито распрощался с Долли. «Да, черт побери, котеночек». Он скоро ее увидит. День клонился к вечеру, настали сумерки, Лофтис старался поддерживать веселье, но в воздухе висело что-то тяжелое и зловещее. И гости это чувствовали. Большинство из них знали о «неприятностях» Лофтиса, и по крайней мере некоторые порадовались, заметив, что Элен не производит впечатления замкнувшейся в себе, трагической фигуры, какой представляло ее общественное мнение. Но телефонный звонок все определил. Ничто так не охлаждает веселую компанию, как сознание приближающейся домашней размолвки, поэтому гости стали уходить, оставляя позади поблескивавшие в сумерках радужными огнями пустые стаканы из-под коктейлей.