Читаем без скачивания Нет плохих вестей из Сиккима - Геннадий Прашкевич

«Разве так не бывает?»

«Тебя не это должно интересовать».

«Ну, ну. А что меня должно интересовать?»

«Исключительно старый мудак должен тебя интересовать».

«И я о том же! – густо дышал Ларионыч. – Профессора же позвали».

К главам романа, уже напечатанным в журнале, Коля и Ларионыч отнеслись снисходительно, даже с одобрением, даже с настоящим одобрением, но наброски последней главы их категорически не устроили. «Долой открытые финалы! Открытый финал – прибежище труса!»

«Ладно, – отбивался я. – Прилечу домой, подумаю».

«У тебя времени мало. Через неделю текст должен быть в редакции».

«Мне хватит. Целая неделя впереди!»

«Не целая, а всего одна».

Эта чертова тетрадь.

Я молча перелистывал выдранные странички.

Линия отрыва точно соответствовала линии отрыва переданных костенуркой страничек.

Майор Каганов перевел взгляд на оживший телефон.

Дело партии не бить, а спокойно готовить людей к новой счастливой жизни.

Многие этого не понимают. Многие не умеют жить счастливо. Они всячески мешают другим. Таких надо перековывать, думал майор Каганов, глядя на оживший телефон. Каждая пчела должна приносить мед. Дети должны ходить строем и читать Пушкина. Никакого мата, только добрые слова, а если мы поставим радиостанцию в Калапе, известия о том, как мы ярко, весело и хорошо живем, достигнут абсолютно всех стран мира. Даже профессор Одинец-Левкин бросит эту свою секцию астрономических мироедов... черт, мироведов... и начнет разъяснять детям пролетариата неведомые, но полезные тайны. Профессор напрасно думает, что в органах работаюттолько такие сотрудники, как сержант Дронов. Это не так. В органах много грамотных людей, иначе профессор Одинец-Левкин не получал бы в камеру книг, которые с головой выдают ход его неправильных мыслей. «Красная Каббала» Л. Филиппова, «Астральная основа христианского эзотеризма первых веков» Д. Святского, «Зеленый луч в древнем Египте» А. Чикина, «Астрономия и мифология» Н. Морозова. С мерами пресечения в данном случае, к счастью, не запоздали. Сигналы о неправильных настроениях в кружке мироедов... черт, мироведов... поступали давно. Лиса не принимала участия в спорах, которые велись в доме профессора, но она его дочь. Она не раз жаловалась на странности отца. Любила его, но жаловалась. Дмитрий Иванович Одинец-Левкин считал себя, кажется, чуть ли не Бодхисатвой. Вот дошли до чего! Обыкновенный пожилой соцвред начинает выдавать себя за некое идеальное существо, выступает в роли наставника и образца для других людей, готов вести их по сложнейшему пути нравственного совершенствования...

Майор поднял трубку.

В папке перед ним лежали показания бывшей жены профессора Одинца-Левкина.

В той же папке лежали показания людей, о которых профессор даже не думал, имена которых даже в голову ему не приходили. Там лежали даже выписки из разговоров с родной дочерью. Представляю, как старик был бы потрясен, узнав, что Лиса живет со мной, и впредь собирается делить со мной ложе. И Лиса, конечно, была бы потрясена, узнав, что я каждый день работаю с ее отцом...

Я потрясенно смотрел на Конкордию Аристарховну.

Несомненно, такой женщине можно довериться. Она не собиралась отменять свой вечерний чай, как я было подумал, но и не собиралась меня приглашать.

Я – Кора.

Она понимала мое потрясение.

При этом никакого удивления, она все знала заранее.

И три сплющенных пули демонстративно уютно касались ее груди.

Кора? Наверное, я так и сойду с ума среди разных миров, умудряясь каждый раз промахиваться мимо единственно нужного.

Как это она – Кора? А та мрачная девушка, вызвавшая меня из «Кобры» и водившая по ночному городу? Неужели время никогда не прерывается, неужели мы вечно скользим по нему, не имея возможности ни остановиться, ни вернуться назад?

Я вспомнил, кто я.

Вспомнил, чем занимался.

Вспомнил, куда и зачем летел и почему меня провожали Коля и Ларионыч.

Впрочем, Конкордия Аристарховна по-прежнему смотрела на меня с горечью. Если она правда была Корой... а почему нет?.. что могло этому помешать?.. теперь, когда все объяснилось... Острое презрение Коры выродилось в горечь Конкордии Аристарховны... Но она по-прежнему хотела знать, чем закончится мой недописанный роман.

«Кому сейчас это интересно?»

Костенурка (мысленно, как я) ответила:

«А вы не задумывайтесь. Вы просто допишите».

И добавила странно: «Вы отпустите их? Они уйдут?»

Так спрашивала Кора, глядя на облако плотвы, дымящейся в смутных глубинах кафе: «Вы их отпустите?» А мясной праздник содрогался на крошечной эстраде. Ночи, ночи, темны ночи, не боюсь ночей я темных!

Теперь я знал, что никогда не увижу Кору.

Бог правды Шамаш в древней Ассирии носил галифе и обмотки. У нас боги одевались так же. Каждый говорил свою правду, и Конкордия Аристарховна прекрасно знала цену правды каждого, потому и смотрела на меня с такой горечью. Наслаждайтесь, наслаждайтесь моим городом.

Я знал, о чем Конкордия Аристаховна хочет спросить.

Мое внутреннее состояние интересовало ее меньше всего. Она вернула мне память – сразу, всю. Этого достаточно. Хватит с меня. Больше она не собиралась торговаться. Да и Кора говорила о торге только потому, что отчаянно боялась будущего. Наслаждайтесь, наслаждайтесь моим городом. То, что это и мой город, Кора принимать во внимание не хотела.

Жили у старой женщины две рыбы фугу.Одна белая, другая серая —две веселых рыбы.

Расслаивающееся время.

Крутящееся, засасывающее пространство.

Где нам искать профессора Одинца-Левкина?

Вот все и встало на свои места, подумал я. Вопрос повторен.

Но Конкордия Аристарховна укоризненно покачивала красивой головой. Она мне не верила. Не в том смысле, что я ее обману, нет. Она не верила, что я действительно могу что-то сделать. Даже сейчас. У меня голова разламывалась от этого. Кора и костенурка... Кора и Конкордия Аристарховна... Кора и доисторическая леди... Lucy in the sky with diamonds и Рио-Рита...

Где нам искать профессора Одинца-Левкина?

Я никак не мог отвязаться от видений ночного города.

Свет в окне третьего этажа. «У меня был брат». Аргентины далекой привет.

Куда можно уйти, выбравшись из окна следственного кабинета? Ну да, на Алтай, в Ойротию. Это известно. Если, конечно, выберешься из города. Если сядешь в поезд. Если тебя не остановят на первом же углу. Майор, профессор, Ли́са, кочегар с дипломом Сорбонны, и десятки, сотни других людей – всех их вызвал к жизни я. И отцом, и матерью всех их был я. Ну да, Алтай до войны называли Ойротией. Выбравшись из окна, профессор Одинец-Левкин мог миновать парк. Опорки он скинул, а штаны... Да ладно... В темноте вряд ли кто обратил внимание на его странный прикид. Профессор Одинец-Левкин не пошел домой, это я знал (теперь знал); он не пошел к любимым ученикам – уроки майора Каганова пошли ему на пользу. Нет плохих вестей из Сиккима.