Читаем без скачивания 1937 год (сентябрь 2007) - журнал Русская жизнь

Ненависть к шести соткам - в особенности ненависть того, кто глядит с «На Рублевке», - кажется иррациональной и, пожалуй, заслуживает особого внимания. Нет бы радоваться: люди сорок лет выпускали социальный пар, вывозили детей из неволи душных городов, зимой худо-бедно имели витамин в маринадах и черносмородиновом желе. Нет, один и тот же лай: нерентабельность, черный труд, уродство, в грязи, в говне, колорадский жук. Эта интересная эмоция, похоже, сформирована не столько тоской по утраченной эстетике дворянского и советского дачного биг-стайла, сколько охранительными интуициями. В самом деле: эксперимент с шестью сотками был грандиозным покушением на миражи советского истеблишмента, на его (в войновичевском смысле) «шапку», на чувство сословной исключительности, особенно бережно пестуемое процветающей частью интеллигенции. Недвижимость перестала быть премией и статусной меткой, превратилась в предмет массового обладания, такой же, как холодильник ЗИЛ и телевизор «Рубин». Мелкие обыватели - инженеришка с учителкой да слесарь с контролершей - где интуитивно, а где сознательно эпигонствуя, занялись символическим присвоением чужих культурных образов.

Потому что - не грядкой единой. Люся с 1-го шарикоподшипникового не только трясла мясами да корячилась в голубых панталонах; к началу 80-х она, приметливая сволочь, розы принималась выращивать. У ограды сажала жасмин и белый шиповник, страсти виновник, покупала у кустаря плетеное кресло, набрасывала на него самовязаную шаль и ставила цветы на белую скатерть - выходил заемный интерьер. Не клеенка, селедка, газета, но, против всех и всяких правил, просторная терраса и летящая шторка. Как у благородных, ей-богу. Как у людей.

Едва по периметру вырастали кусты, чуть прикрывающие от соседей, появлялись и гамак, и журнал. Шестисоточник тасовал уклады: землю попашет - заляжет в гамак. В чем ужас и оскорбление: и розы, и мотыльки, бьющиеся в лампу, и душистые вечера, и сияние неба сквозь крону оказывались такими же, как на Николиной Горе, и «яблочной нежности навыки, скрип уключин по дачным прудам» (С. Гандлевский) становились не только доступными обыкновенному человеку, но и востребованными им. Сосен не было, так ходили в рощицу с пледами. Дети строили свою швамбранию, собирали гербарии, гоняли на велосипедах, заводили дачные романы. Гвоздику клали в маринад - ну точно как в Малаховке, грубый и матерчатый лист смородины годился и на чай, и на огуречную закрутку. Лирическая составляющая дачного уклада - собственно, самое драгоценное в его содержании, поэтическая его сторона - была самым вульгарным образом оприходована советским простонародьем, и всякий итээр, закуривая ночью на крыльце, теперь имел право подумать: «На даче спят два сына, как только в раннем детстве спят…» Эклектика уклада, беспардонное смешение стилей, размывание границ между низким «трудом на прокорм» и благородным прохладным «отдохновением» - вот то, чего не могут простить шестисоточникам.

А я вспоминаю, как на берегу дачного пруда, окруженного «участками», перед школьным выпускным пили от родителей тайком красное вино и зачитывали друг другу Кушнера. И затеряли его в траве - так и не нашли. Трава была очень высокая.