Читаем без скачивания Заводная - Паоло Бачигалупи

Она выскальзывает из ночлежки в вечернюю прохладу. По-карнавальному горят зеленые огни фонарей, и вспыхивает пламя в сковородках-воках, где готовят лапшу. Фермеры, продав дневной товар, возвращаются к себе на дальние поля, а по дороге заходят перекусить незамысловатой пищей. Эмико бродит по ночному рынку, сторонясь белых кителей, и выбирает себе на ужин жареного кальмара в остром соусе.

В сумерках среди тусклых свечей на нее не обратят внимания. Пасин скрывает угловатые шаги, осторожнее надо быть только с руками, да и то, если двигаться медленно и прижать их к телу, странность примут за изысканные манеры.

У торговок — матери и дочери — она берет падсию[72] с жареным ю-тексом на тарелке из сложенного пальмового листа. Под сковородой с лапшой горит голубой огонь — такой метан запрещен, но раздобыть его можно. Эмико садится за импровизированную стойку и начинает быстро уплетать обжигающе острую еду. Посетители смотрят косо: одни кривят рты, но и только, другие к ней уже привыкли, остальным и своих забот хватает — связываться с белыми кителями и пружинщицей желания у них нет. Есть в этом неожиданное преимущество, думает она — кителей так не любят, что без крайней нужды звать не станут. Она ест лапшу и размышляет над словами гайдзина.

«У Новых людей есть свой дом».

Эмико пробует представить целую деревню, где у каждого гладкая кожа и все двигаются как куклы-марионетки. Мечта!

Тут она вдруг понимает, что испытывает к ним и нечто совсем иное.

Страх? Нет. Отвращение? Не совсем. Скорее, легкую неприязнь: такие же, как она, взяли и бросили свои обязанности, живут промеж себя, и нет среди них ни одного достойного, вроде Гендо-самы. Целая деревня Новых людей, которые никому не служат.

С другой стороны — что ей самой дало служение? Сплошных райли и канник?

И все-таки, если представить целое племя Новых людей, зажатых в джунглях: каково это будет — обнимать восьмифутового работягу? А вдруг такой станет ее любовником? Или чудище со щупальцами, одно из тех, что работают на фабриках Гендо-самы, — десятирукое, как индийский бог, изо рта слюни, и думает только о еде и о том, куда сложить конечности. Как вообще такие создания пробрались на север и почему они осели именно в джунглях?

Эмико заглушает неприязнь: хуже, чем с Канникой, все равно не будет. Ее приучили не любить Новых людей, хотя она сама — одна из них. Если подумать, любой Новый человек окажется лучше, чем вчерашний клиент, который сперва трахнул, а уходя, оплевал ее. Лечь с гладкокожим собратом не противней.

Но как они существуют в этой деревне? Питаются тараканами, муравьями и листьями, которые не доели бежевые жучки?

«Вот Райли умеет выживать. А ты?»

Четырехдюймовыми палочками марки «Ред Стар» Эмико возит по тарелке лапшу. Каково это — никому не служить? Хватит ли смелости? Голова кругом от таких мыслей. Что без хозяина делать — фермершей стать и опиум выращивать? Курить серебряную трубку и чернить зубы, как женщины из тех странных племен на северных холмах? Она улыбается про себя — даже представить такое трудно.

Задумавшись, Эмико чуть не попадает в беду. Ее спасает чистая случайность: человек за столиком напротив вдруг смотрит испуганно и тут же склоняет голову к тарелке с лапшой. Заметив это, она замирает.

Ночной рынок погружается в тишину.

Через секунду за спиной, как голодные духи, вырастают люди в белых формах, что-то отрывисто по-птичьи приказывают торговке, и та бежит их обслуживать. Эмико трепещет от страха, с губы свисает полоска лапши, тонкая рука подрагивает от напряжения. Опустить бы палочки на стол, да нельзя — движение выдаст, поэтому она сидит не шевелясь и слушает, как позади нависают, разговаривают и ждут еды белые кители.

— …в этот раз зашел слишком далеко. Я сам слышал, как Пиромпакди вопил на все здание. Подать, говорит, мне голову этого Джайди на тарелке, совсем, мол, обнаглел.

— А ведь по пять тысяч дал своим парням за ту операцию. Каждому.

— И что им теперь с того? С ним покончено.

— Как-никак пять тысяч. Понятно, почему Пиромпакди на яд исходил — потерял-то, может, полмиллиона.

— А Джайди взял да вломился, как мегадонт. Старикан-то, наверное, думал, что капитан, как бык Торапи[73], все ждет своего часа, а потом убьет.

— Теперь-то нет.

Эмико толкают, и она вздрагивает. Вот и конец — сейчас уронит палочки, и все тут же разглядят в ней пружинщицу. Толпились рядом, приваливались по-мужски самоуверенно, один даже — будто случайно, в давке — тронул за шею, но внимания не обращали, а теперь невидимость спадет, и она предстанет перед ними как есть — Новый человек с просроченным разрешением на импорт и уже негодными документами. Тут ее и отправят в переработку, быстро покрошат, как навоз или целлюлозу, и все из-за предательских движений, которые выдают не хуже, чем если бы на ней выделениями светляков было написано «пружинщица».

— Не думал я, что когда-нибудь увижу, как он стоит перед Аккаратом на коленях. Нехорошо это. Мы все лицо потеряли.

Они замолкают. Потом один замечает:

— А что это, тетушка, цвет у газа какой?

Та тревожно улыбается, дочь — тоже.

— Как же — мы на прошлой неделе министерству пожертвование сделали.

Эмико с трудом сдерживает дрожь — говорящий поглаживает ее по шее.

— Выходит, нам соврали.

Улыбка торговки вянет.

— А может, меня память уж подводит.

— Тогда надо бы твои счета проверить.

— Уж вы не утруждайтесь, я сейчас мигом дочку пошлю. Пока ходит — угощайтесь, вот, рыбой. Платят-то, наверное, мало, на еду не хватает. — Она берет с решетки и протягивает им двух жареных тиляпий.

— Ну, спасибо, тетушка. Проголодался я. — Завернув угощение в банановые листья, белые кители уходят. Эти двое шагают по ночному рынку, словно не ведая, какой ужас сеют вокруг.

Торговка перестает улыбаться, сует дочери в руки несколько батов и командует:

— Иди в полицейский участок и отдай деньги сержанту Сирипону, но только ему. И чтоб эти больше не приходили.

Место на шее, к которому только что прикасались, горит. Все висело на волоске, на страшно тонком волоске. Удивительно, как Эмико вдруг забывает, что за ней идет охота, как обманывается и считает себя почти человеком. Она быстро доедает лапшу. Откладывать больше нельзя — пора поговорить с Райли.

— Я хочу уехать отсюда.

Райли, не слезая с барного стула, поворачивает к ней голову. Он удивлен, но весел.

— Правда? У тебя что же — новый хозяин?

Одна за другой приходят девушки — болтают, шутят, кланяются домику духов, некоторые делают подношения, надеясь, что встретят щедрого покупателя или богатого клиента.

— Нет. Но я хочу на север. В деревню к Новым людям.

— Это кто тебе о ней рассказал?

— Так она есть?

По лицу старика видно, что есть. Сердце Эмико начинает стучать чаще. Значит, правда.

— Все-таки существует, — говорит она уже уверенней.

Райли смотрит на нее, прищурив глаз.

— Может быть. — Он велит бармену Дэнгу налить еще. — Но хочу тебя предупредить — там в джунглях несладко. Если неурожай — едят насекомых. Охотиться не на кого, разве на птиц. Весь скот погиб от пузырчатой ржи и японских долгоносиков. Тебе надо все время быть поближе к воде, а то произойдет перегрев. Там страшно тяжело жить. Хочешь уехать — так найди себе нового хозяина.

— Меня сегодня белые кители чуть не поймали. Останусь — точно погибну.

— Я им плачу — ловить тебя не должны.

— Да нет, я ходила на ночной рынок…

— Какого черта ты там делала? Хочешь есть — ешь здесь!

— Простите, Райли-сан, но я должна уйти. У вас есть связи, а мне нужно разрешение на дорогу, на проход через КПП.

Приносят выпивку. Райли делает глоток. На высоком стуле он похож на ворона — сама смерть и тлен; сидит и следит за своими шлюхами, которые готовят себя к ночной работе. Он смотрит на Эмико, почти не скрывая отвращения, будто на кусок собачьего дерьма, прилипшего к подошве, потом отпивает из стакана и говорит:

— На север ехать тяжело. Ужасно дорого.

— Я заработаю.

Райли молчит. Бармен, закончив натирать стойку, подзывает помощника, и они вдвоем достают ящик со льдом от производителя роскоши «Джай йен, нам йен». Холодное сердце, холодная вода.

Райли протягивает стакан, Дэнг со звоном опускает туда пару кубиков. Эмико смотрит, как стремительно тает только что вынутый из ящика лед, как бармен подливает старику воды. Она вся пылает изнутри. В открытые окна клуба не задувает ни ветерка. Здание еще не успело остыть — от стен и пола так и пышет жаром, желтобилетники — закрутчики вентиляторных пружин пока не приходили.

Эмико, изнывая от перегрева, смотрит, как пьет Райли, и жалеет, что не умеет потеть.