Читаем без скачивания Литовские повести - Юозас Апутис
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В это время на дороге показался трактор. От оглушительного тарахтения поднялось с деревьев воронье, загомонило, закружило над вершинами. Трактор встал у небольшой избушки, тут же появилось несколько человек. Один из них по приставной лестнице забрался на крышу, пробил дыру и закрепил трос. Бронюс догадался, в чем дело, чуть было не заорал: не надо, перестаньте! Торопливо, суматошно поплыл к берегу, но сообразил, что он совсем голый, повернул обратно. А трактор дернул, кровля отчаянно затрещала, как в сильную бурю, и большой кусок отлетел наземь. В зияющей дыре чердака обнажился дымоход. Когда Бронюс вышел из воды, люди уже обступили выдранный клок, точно охотники добычу. Бронюс обомлел, во все глаза глядя на деревеньку, сжалось сердце. Он понял, что его сердцу еще долго так сжиматься, и не унять ему эту боль, не избавиться от нее. Больше не вернется та пора, когда они, целая орава братишек-сестренок, жили в домике на озере. Он не знает, куда они все подевались. К родственникам его никогда особенно не тянуло, да и они, видимо, в нем не нуждались. Он почувствовал себя одиноким, заброшенным. Порядком стемнело, когда люди с трактором закончили свое дело. Бронюс подумал: нечего здесь околачиваться, и двинулся к машине.
Близ шоссе засветились окна магазина. Внутри толклись люди. Захотелось заглянуть туда, поболтать. Он оставил у обочины машину и пошел по тропинке. Сквозь ветви одичалого парка пробивался свет фонарей, от цистерн с горючим шел крепкий нефтяной запах. Бронюс знал, что по старой памяти люди еще называют это место имением.
Внутри, у бочек, уставленных пивными бутылками, он увидел лица знакомых шоферов. Поздоровался с каждым за руку, взял пива и встал рядом. Все пили, глядя, как женщины берут крупу, как старичок в пшеничных усах примеряет в уголке сапоги.
— А ездить-то Бронюс у нас выучился, — сказал пожилой шофер.
— Факт! Между прочим, дома у вас на окраине очень даже приличные, — заметил Бронюс в ответ.
— Тоже скажешь — дома! Только и есть что крыша над головой. Ну, яблоки свои, ягода, а больше ничего… Где же ты столько мотался?
Бронюс старательно вертел в руке бутылку, глядя, как к стенкам льнут пивные пузырьки. Вздохнул, как подобает повидавшему свет, бывалому человеку.
— Да уж, поездил… И на Севере был, и в Казахстане, и в Сибири.
— Ишь ты, небось деньжат поднакопил. Оттуда порожняком не возвращаются.
Он смотрел на старика — только что узнал его. Вот кто ни чуточки не изменился. Все такой же старенький, с лихо закрученными усами. Смотришь на него, и кажется: ничего не меняется на белом свете. Бронюсу представилось, что сам он еще малыш, а старик — крепок и мудр, как когда-то. Вот-вот дрогнут где-то рядом светлые мгновенья — только руку протяни.
— Дядь, а дядь, что там снесли на озере-то?
Старик пристально глянул на него синими очами.
— Не узнаете? Я Визгаудас, Бронюс.
— А-а… Броник… Не знаю. Я там больше не живу. А ты-то где квартируешь?
— Свет велик, дядя.
— Кому нынче охота в земле ковыряться, — вздохнул старичок.
— А на что тебе земля, дядюшка? — встрел чумазый, как сам черт, механик. Он старательно заталкивал в карман поллитровку. — Вон в магазине всего дополна. Землицы захотел, тоже мне!
Народ заулыбался. Механик подмигнул остающимся и вышел.
— С Зитой как — опять закрутил? — спросил кто-то.
Бронюс помедлил, прикидывая, не пропустить ли мимо ушей. Выждал порядочно — пусть думают, что ему все это трын-трава.
— Не-а. Только по утрам вижу ее у фермы.
— У фермы? Да ты, парень, сбрендил! Она там давным-давно не проживает. Там теперь другая, жуть до чего похожая, прямо сестра родная.
— А сама куда подевалась?
— Кто ее знает. Пока здесь жила, хаживали к ней, то тот, то этот. Сердце у Зиты шелковое, всех пускала. Одевала, одному даже мотоцикл купила. На ферме хорошо зарабатывала, было с чего покупать.
— И тебя бы еще приголубила, — кивнул кто-то.
Снова прокатился смешок. Нехороший, мужской. Не смех, а слюна, которую исторгали эти круглые, самодовольные хари у бочек. Бронюсу стало противно, как от прокисшего пива. Почудилось, будто стоит он один среди широченного поля, а эти рожи торчат далеко, с самого края, вроде камней. Так бы и заорал — заткнитесь. Им бы только языками чесать. Он долго глядел на них, щурился, а потом вдруг решил, что в общем-то они ничего парни. И сам чуть ухмыльнулся. Все молчали. О чем-то думали, каждый сам по себе, как бы давали понять: ничего не поделаешь, дружище, рады бы помочь, да нечем.
Бронюс залпом допил пиво и, не сказав даже до свиданья, провожаемый удивленными взглядами, вышел. В аллее пусто. Музыка из репродуктора, — конечно, когда-то он ее слышал, — бередила грустные, смутные воспоминания. Бронюс словно видел перед собой молоденького парнишку, что бегал сюда из деревеньки на озере, вертелся у машин, пока его не взяли грузчиком. Потом хлестал с работягами водку в магазине, хотелось пить наравне с другими, чтобы не дразнили сопляком. Просыпался ночью в парке, дрожа от сырости, и жалобно плакал. Теперь внутри у него такая пустота, такой холод — никаким воспоминаниям не согреть. Он со злостью подумал о тех, кто стоял в магазине, спокойненько хлебал пиво. Выхлещут свое пойло, разойдутся по домам. Строить их дома начал он, Бронюс. Клянчили, навязывались с выпивкой. Домишки аккуратно обнесены заборами, цветут цветочки, наливаются яблоки, в домах ребята играют на пианино — учатся, стало быть, музыке. Эти люди посмеялись над ним, над Зитой, утерлись и пошагали домой. А его и близко не подпустили — он им неровня.
Когда Бронюс спохватился, что пришел к себе, день уже померк, дотлевало лишь тусклое заревце на западе. Не тянуло ни к соседям, где подрагивал голубоватый свет
