Читаем без скачивания Рубеж - Евгений Васильевич Шалашов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Странно, фамилии Климентов среди литераторов я не вспомнил. Наверное, кто-то из тех, кто состоялся в этой реальности, а в моей… Погиб в Первую мировую, в гражданскую, да мало ли. Возможно, вместо писательского ремесла стал партийным функционером или шахтером.
— Ваше величество, — встал со своего места Булгаков. — Приношу вам свои извинения.
— Да, ваше величество, — подскочил и капитан понтонщиков. — У Михаила Афанасьевич глупая шутка, но он устал — прибыл сегодня вместе с санитарным эшелоном, сам выгружал раненых. Я тоже прошу прощения за неуместную шутку. Бактерии у Булгакова самые обычные, такие же, как у остальных.
Переждав очередной хохот, мысленно ещё раз вздохнул, отметив, что нужно бы глянуть — что за Климентов такой и о чем пишет?
— Ничего господа, — улыбнулся я литераторам. — В конце концов, важно не то, что вы говорите, а то, что вы пишете и как вы пишете. И, разумеется, то, что вы делаете. Но, возможно, сегодня России нужны не литераторы, ушедшие на фронт, отложившие свои перья или пишущие машинки, а писатели? Я очень опасаюсь, что время, которое отняла у вас война, вы не сможете потом возместить ни своим читателям, ни зрителям. А писатели — вы уж простите за грубое сравнение, товар штучный. Военных врачей или военных инженеров, пехотинцев с кавалеристами мы найдем, а где отыскать писателя?
— Ваше величество, вы предлагаете нам дезертировать? — подскочил с места незнакомый мне человек — толстенький, с усиками, в форме и с погонами подпоручика.
Эх, беда с этими писателями и прочими инженерами душ человеческих. Ну почему я не додумался ввести «бронь» на писателей и художников, на артистов и композиторов? И, не просто «бронь», а железобетонная, чтобы людей, нужных в тылу, не брали даже добровольцами. И что я отвечу?
— Нет, дезертировать я вас не призываю. Я хочу сказать, что теперь с вас двойной спрос. И как с военных людей, и как с художников. То, что вы отправились в действующую армию, или решили посвятить время каким-то делам, нужным фронту, все это очень (хотел сказать — похвально, но решил, что это слово тут не подойдет)… замечательно. В тоже время, уж если жизнь так сложилась, что вы стали художниками — художниками слова, актерского мастерства, кисти или режиссуры, то вам все равно придется создавать произведения. И неважно, что военный врач или инженер устал после тяжелого дня. Не помню, кто сказал: «Я хочу, чтоб к штыку приравняли перо»., но сейчас нам нужны патриотические произведения.
По залу пронесся легкий шепоток. Верно, деятели культуры пытались вспомнить автора строк. Неужели в этом мире нет поэта Маяковского? Надо бы выяснить.
— Я не сомневаюсь, что вы понимаете, что нам, то есть, всему народу, не разбирая ни происхождения, ни образования, ни возраста нужны патриотические произведения. Но ещё я хочу узнать — что волнует вас, как мастеров искусств?
Пырьев, как модератор — впрочем, этого слова пока нет, так пусть он будет ведущим совещания, обведя зал взглядом, спросил:
— Ваше величество, нас волнует, равно как и всех остальных — сколько еще продлится война? Почему наша армия, вооруженная лучшим оружием в мире, до сих пор не начала освобождать наши территории? И когда русский флаг станет развеваться над Парижем и Берлином?
— А какие бы сроки вас устроили? — задал я встречный вопрос.
Слегка подумав, Пырьев ответил:
— Думаю, месяца два, а может — полгода.
— Увы, Иван Александрович, — покачал я головой. — О сроках пока говорить рано. Война может затянуться и на год, и даже на два. Разумеется, можно ускорить процесс, бросить в бой всю нашу армию, непрерывно атаковать противника, только зачем? Мы можем просто-напросто загубить огромное количество наших солдат, а стоит ли оно того? Войны имеют обыкновение заканчиваться, а вот человеческая жизнь — это главная драгоценность. Поэтому, если будет стоять выбор — победить за полгода, положив миллион жизней, или за два, но потеряв сто или двести тысяч — что тоже много, то я, как Верховный главнокомандующий выберу все-таки два года.
Не сомневаюсь, что завтра же мои слова разлетятся по всем газетам, разойдутся по радио. Жаль, что их услышит и наш противник. Что ж, пусть слышит.
Я уже давно посматривал на мужчину, сидевшего, как и Толстой, в первом ряду. Слегка за шестьдесят, с красивым, чуть удлиненным лицом, с абсолютно седыми вьющимися волосами. И кто это? Похож на постаревшего Александра Блока. А разве здесь Блок не умер?
И вот, наконец, этот человек поднял руку, а Пырьев, с огромным уважением и трепетом предоставил ему слово:
— Пожалуйста, Александр Александрович…
Значит, все-таки Блок.
— Ваше величество, — слегка склонил голову великий поэт. — Нельзя забывать ещё один очень важный момент… Писатели, поэты, художники, они живут своими работами. Грубо говоря — поэта кормят стихи. Но кто станет покупать стихотворные сборники, если идет война? Безусловно, кое-что у нас издается, но это мизер. Большинство типографий либо закрылись, либо перенацелены на военные нужды….
А это не в мой огород камешек? Ведь это император позакрывал приличную часть типографий и отправил сотрудников на фронт, обеспечивать бойцов прессой. Но у Блока был иной вопрос.
— Скажите, а если лишь в погоне за гонорарами, поэты или писатели начнут писать патриотические произведения? И, ладно бы, если бы эти произведения были хорошими или хотя бы посредственными… Но в погоне за модной — я бы даже сказал конъюнктурной темой, они начнут лепить откровенную пошлость или безвкусицу, что тогда? Вместо настоящих патриотических произведений, читатель получит всякую дрянь. В обычное время между читателем и писателем стоит редактор, оценивающий вещь. Но если имеется огромная потребность в тех же патриотических поэмах, рассказах и повестях, как тут быть?
— Что тут сказать? — пожал я плечами. — Любой писатель, как и любой человек, никуда не денется от конъюнктуры, то есть, от той ситуации и тех требований, что сложились в мире. И жить в обществе, и быть свободным от него нельзя. Факт, как говорят, общеизвестный. Кто-то считает, что писатели и поэты — это зеркало, в котором отражается общество… Значит, писать станут о том, что их волнует. Разумеется, будут и хорошие произведения и плохие. Но как мы отличим дельную вещь от дурной? Только сравнивая. А вот насколько удалась вещь — роман ли, поэма ли, подскажет сам читатель. Если читатель покупает вашу книгу, читает ее, то она удалась. И никакой критик не заставит покупать и читать то, что плохо. И, напротив, можно бесконечно расхваливать дрянь, а что толку? Повторюсь — единственный критерий, это читатель и зритель.
О взаимоотношениях читателя и писателя сказано много. А еще больше не сказано. Не буду беседовать с творцами об очевидных вещах.
— Но сейчас я хочу поговорить о другом. И я обращаюсь к вам с просьбой — нам нужен гимн.
— А разве у нас его нет? — удивленно вскинулся граф Толстой. Вишь, даже проснулся. — Чем плох «Боже, царя храни!»?
В опасении, как бы граф, пусть и не красный, не запел сейчас гимн, я поспешно отозвался:
— Гимн не плох. Но в сущности, это не гимн Российской империи, а гимн одного, отдельно взятого человека, призванного Господом Богом и случаем быть правителем. Этот гимн — я имею в виду «Боже царя храни», он никуда не денется. Но он, я бы сказал, для исключительных, чисто императорских торжеств. Мне бы хотелось нечто иное… Гимн должен призвать гордиться страной, ее традициями и историей.
— Ваше величество, — вдруг подал голос Булгаков, не вставая с места. — Вы же написали торжественную песнь — тот же гимн, посвященный этой войне? Не скрою — я решил вернуться к былой профессии после того, как услышал «Священную войну». Почему бы вам самому не написать государственный гимн?
Вот ведь… «Священная война» была много раз опубликована, автором слов указан г-н Василий Лебедев. А вот самого поэта отыскать не смогли, хотя претендентов на авторство было человек двадцать (не самая редкая фамилия!) и теперь отчего-то считают, что император сам и написал.
— Нет, господа, — покачал я головой. — У песни «Священная война» другой автор. Если бы я сам написал текст, скрывать бы не стал. Увы, писать стихи, а тем более гимны я не умею. Единственное, что я хочу сказать, что мне пришло в голову одно четверостишие, подходящее для гимна России. Но я не настаиваю, чтобы его брали за образец.
Я собрался напеть первую строчку гимна моей реальности, но с ужасом понял, что в голову лезет
