Читаем без скачивания Петербург Достоевского. Исторический путеводитель - Лурье Лев Яковлевич

«Мещанин поворотил в улицу налево… Раскольников остался на месте и долго глядел ему вслед».

«Кондитерская Миллера»

Вознесенский проспект, 22

В этом доме происходит действие двух произведений Достоевского. Его он, по-видимому, имел в виду, когда описывал в «Униженных и оскорбленных» кондитерскую Миллера на Вознесенском проспекте. В то время на Вознесенском была единственная кондитерская – Миллера, и находилась она как раз в этом самом доме.

«Посетители этой кондитерской большею частию немцы. Они собираются сюда со всего Вознесенского проспекта – все хозяева различных заведений: слесаря, булочники, красильщики, шляпные мастера, седельники – все люди патриархальные в немецком смысле слова. У Миллера вообще наблюдалась патриархальность. Часто хозяин подходил к знакомым гостям и садился вместе с ними за стол, причем осушалось известное количество пунша. Собаки и маленькие дети хозяина тоже выходили иногда к посетителям, и посетители ласкали детей и собак. Все были между собою знакомы, и все взаимно уважали друг друга. И когда гости углублялись в чтение немецких газет, за дверью, в квартире хозяина, трещал августин, наигрываемый на дребезжащих фортепьянах старшей хозяйской дочкой, белокуренькой немочкой в локонах, очень похожей на белую мышку. Вальс принимался с удовольствием». Здесь умер Азорка, собака старика Смита – дедушки Нелли из «Униженных и оскорбленных». Неподалеку отсюда, под забором строящегося дома в переулке упал обессиленным и умер сам Смит.

Здесь же, по всей видимости, находились и номера Бакалеева, где остановились по приезде в Петербург мать и сестра Раскольникова. «Приискал им на первый случай квартиру», – сообщил Раскольникову Лужин при их первой встрече. А Разумихин добавил: «Это на Вознесенском, там два этажа под нумерами; купец Юшин содержит… Скверность ужаснейшая: грязь, вонь, да и подозрительное место; шутки случались; да и черт знает кто не живет!.. Дешево впрочем».

Санитарный врач Спасской части описывал подобные «нумера» так: «Гостиницы занимают обширные помещения в 10–15 комнат, расположенных в одном или двух этажах. Из всех гостиниц только две по праву носят название гостиниц для приезжающих, остальные можно назвать гостиницами для заезжающих, так как в них мало кто останавливается на более или менее продолжительное время, а большею частью занимают на несколько часов. Все эти заведения устроены по одному общему типу. В них есть буфетная комната, где стоят покрытые белыми скатертями с при борами столы, затем, одно или два больших зала, более или менее роскошно отделанных, кроме того имеются отдельные кабинеты для посетителей. Для приезжающих в гостиницах отведено 30–40 нумеров, в которых стоят двухспальные, всегда застланные постели, стол, комод, диван и несколько стульев. В некоторых гостиницах эти нумера полусветлые и узкие».

«Дом Сонечки Мармеладовой»

Набережная канала Грибоедова, 73

Местом, где жила Сонечка и остановился Свидригайлов, многие считают дом на углу канала Грибоедова и Казначейской улицы у Вознесенского моста.

Один фасад этого дома выходит на набережную, другой под тупым углом – на Казначейскую. До 1970-х годов, когда дом прошел капитальный ремонт, он имел три этажа (сейчас – четыре) и был окрашен в светло-зеленый цвет. Теперь дом покрасили желтой краской.

«Дойдя до своего дома, Соня повернула в ворота… Войдя во двор, она взяла вправо, в угол, где была лестница в ее квартиру… Она прошла в третий этаж, повернула в галерею и позвонила в девятый нумер, на дверях которого было написано мелом: „Капернаумов портной“. Рядом, «шагах в шести», на той же площадке, у мадам Ресслих остановился Свидригайлов.

В крошечной передней «в искривленном медном подсвечнике, стояла свеча… Сонина комната походила как будто на сарай, имела вид весьма неправильного четырехугольника, и это придавало ей что-то уродливое. Стена с тремя окнами, выходившая на канаву, перерезывала комнату как-то вкось, отчего один угол, ужасно острый, убегал куда-то вглубь, так что его, при слабом освещении, даже и разглядеть нельзя было хорошенько; другой же угол был уже слишком безобразно тупой. Во всей этой большой комнате почти совсем не было мебели… Желтоватые, обшмыганные и истасканные обои почернели по всем углам… Бедность была видимая».

Вознесенский мост

«Раскольников пошел прямо на – ский (Вознесенский. – Л. Л.) мост, стал на средине, у перил, облокотился на них обоими локтями и принялся глядеть вдоль… Склонившись над водою, машинально смотрел он на последний, розовый отблеск заката, на ряд домов, темневших в сгущавшихся сумерках, на одно отдаленное окошко, где-то в мансарде, по левой набережной, блиставшее, точно в пламени, от последнего солнечного луча, ударившего в него на мгновение, на темневшую воду канавы и, казалось, со вниманием всматривался в эту воду… Он почувствовал, что кто-то стал подле него, справа, рядом; он взглянул – и увидел женщину, высокую, с платком на голове, с желтым, продолговатым, испитым лицом и с красноватыми, впавшими глазами… Вдруг она облокотилась правою рукой о перила, подняла правую ногу и замахнула ее за решетку, затем левую, и бросилась в канаву. Грязная вода раздалась, поглотила на мгновение жертву, но через минуту утопленница всплыла, и ее тихо понесло вниз по течению, головой и ногами в воде, спиной поверх, со сбившеюся и вспухшею над водой, как подушка, юбкой… люди сбегались, обе набережные унизывались зрителями, на мосту, кругом Раскольникова, столпился народ, напирая и придавливая его сзади…

– Лодку, лодку, – кричали в толпе.

Но лодки было уж не надо: городовой сбежал по ступенькам схода к канаве, сбросил с себя шинель, сапоги и кинулся в воду. Работы было немного: утопленницу несло водой в двух шагах от схода, он схватил ее за одежду правою рукою, левою успел схватиться за шест, который протянул ему товарищ, и тотчас же утопленница была вытащена. Ее положили на гранитные плиты схода. Она очнулась скоро…»

На этом мосту Раскольников снова оказался на обратном пути: «был час одиннадцатый, когда он вышел на улицу. Через пять минут он стоял на мосту… с которого давеча бросилась женщина».

Здесь же, у – ского моста, произошла душераздирающая сцена сумасшествия Екатерины Ивановны, которую «глупый народ» воспринимал как забавное зрелище.

«На канаве, не очень далеко от моста и не доходя двух домов от дома, где жила Соня, столпилась кучка народу. Особенно сбегались мальчишки и девчонки. Хриплый, надорванный голос Катерины Ивановны слышался еще от моста. И действительно, это было странное зрелище, способное заинтересовать уличную публику. Катерина Ивановна в своем стареньком платье, в драдедамовой шали, и в изломанной соломенной шляпке, сбившейся безобразным комком на сторону, была действительно в настоящем исступлении. Она устала и задыхалась. Измучившееся чахоточное лицо ее смотрело страдальнее, чем когда-нибудь… но возбужденное состояние ее не прекращалось, и она с каждою минутой становилась еще раздраженнее… Если слышала в толпе смех или какое-нибудь задирательное словцо, то тотчас же набрасывалась на дерзких и начинала с ними браниться. Иные, действительно, смеялись, другие качали головами; всем вообще было любопытно поглядеть на помешанную с перепуганными детьми».

Сумасшествие кончилось горловым кровотечением. Умирающую Катерину Ивановну отнесли к Соне.

Дом Ширмера

Вознесенский проспект, 29