Читаем без скачивания Красный падаван - Виктор Дубчек

Война, — настоящая, не потешная европейская, — требует десятки тысяч танков. Чтобы сварить такое количество корпусов и башен, нужны сотни, тысячи сварщиков. И не простых — а "золотых".

Это в сказках легко: где двое из ларца — там и тысяча. А в реальности подготовка высококвалифицированного сварщика, — как, впрочем, любого грамотного рабочего, — стране обходится очень и очень дорого. Потому что варить танковую броню — совсем не то же самое, что варить яйца на примусе.

Прекрасная, непревзойдённого качества броня марки 8С помимо живучести и противоснарядной стойкости, к сожалению, обладает скверной свариваемостью — такой вот в ней состав химических элементов. Ещё хуже — микротрещины на швах. Невооружённым глазом их и не углядишь, да и в микроскоп не всякую, а в бою такая трещинка запросто приводит к гибели танка.

И экипажа, подумал Лаврентий Палыч, похлопывая рукой по стоящему в стороне корпусу от "тридцатьчетвёрки". Корпус выглядел как-то странновато, но опытный взгляд наркома всё никак не мог ухватить эту странность. То ли слишком ровные сизые разводы на поверхности легированной стали, то ли непривычно гладкие швы?..

Патон ведь разрабатывал методы сварки электрической дугой, под флюсом — чтобы поверхность соединяемых бронеплит не окислялась атмосферным кислородом. Мало того, оказалось, что в сварочную ванну вместе с основным металлом попадает избыток углерода. Вообще-то, он присутствует всегда — важно лишь, чтобы его количество не превышало определённого предела. А когда превышает, углерод смешивается с легирующими элементами, что и приводит к появлению тех самых коварных микротрещин.

Академик предложил интересное решение: в зазор между кромками свариваемых плит заранее закладывалась проволока из малоуглеродистого металла. Часть тепла уходила на её плавление, металл впитывал избыток углерода, а развар кромок уменьшался. Технологию назвали "мягкий шов".

Слово "мягкий" применительно к танкостроению, само собой, не могло не вызвать известной доли скепсиса. Упрямый Патон утверждал, что раз уж диаметр снаряда больше ширины шва, то снаряд, попавший точно в место соединения плит, всё равно встретится с броней и заклинится между кромками. Вязкость бездефектного шва сработает на повышение общей стойкости корпуса.

Казалось бы — экая мелочь.

Но благородное древнее золото редко блестит.

Решение Патона было направлено на изменение не количественной характеристики машины — толщины бронирования или качества стали. Это было изменение качества, структуры танка, самой природы грозной боевой машины.

На полигонных испытаниях швы ручной работы быстро разрушались под ударами бронебойных и фугасных снарядов. Швы, сваренные автоматами, сохраняли целостность корпуса, даже когда сами броневые плиты не выдерживали обстрела.

Это был триумф.

Во всех смыслах. Раньше сборка корпуса Т-34 требовала порядка двадцати часов работы высококвалифицированного сварщика. Новый метод позволял сварить швы за два часа, причём с более высоким качеством. И управлять автоматом мог новичок после недельного обучения — старик, женщина, подросток…

Академик неожиданно выкинул вбок длинную руку, ухватил за плечо пробегавшего мимо пацанёнка с красными заплаканными глазами.

Нет, подумал Берия, приглядываясь к парню. Не такой и мелкий, лет, пожалуй, пятнадцать. Просто щуплый, да ещё и на фоне представительного Патона…

— Евгений Оскарович? — жалобно уточнил подросток, пытаясь протереть глаза рукавом. Патон хлопнул его по руке.

— Опять дуги нахватался? — строго спросил академик.

— Ну так… это…

— Чтоб до утра в цеху не появлялся. Коршунов! Этому заварки — и гони домой. Домой, я сказал!

Он повернулся к наркому.

— Не хотят очки носить, товарищ Берия — неудобно им, видите ли. А у нас ещё полно ручных работ, вот и гробят глаза. Мы обычно заваркой промываем, да что толку.

— Совсем ведь дитя, — с улыбкой сказал Берия, вспоминая, как взрывал в Мерхеули самодельную пороховую бомбу.

— Дитя, — крякнул Патон, отряхивая широкие ладони, — а работают, между прочим, эти дети получше иных взрослых. И скоро ещё лучше станут, не извольте волноваться.

— Неужто усовершенствовали свой автомат? — заинтересованно спросил Берия.

— Не угадали, Лаврентий Палыч, не угадали, — ответил академик, окончательно делаясь похожим на огромную счастливую рысь, — кое-что получше. Помните, подарочек Вы нам присылали? Да, который полимеры.

Лаврентий Палыч, разумеется, помнил.

— Только маску наденьте, — сказал Патон, — раствор иногда брызгает, когда под напряжением. Мы этот метод назвали — "диффузионная сварка" [1]. Осторожней, здесь рельсы.

— Ох и устал я от этих рельсов. Едешь-едешь, едешь-едешь, едешь-едешь…

"Трепешь-трепешь", подумал коренастый широколицый парень в военной форме, брезгливо отворачиваясь к проходу. Народ вовсю готовился: как же — Москва!..

Парень особенно не торопился. Кроме потрёпанного вещмешка, собирать ему было нечего.

Настырный собеседник поправил воротник модного зелёного полупальто, с явным превосходством осмотрел скудный багаж военного.

— Что, товарищ сержант, на фронт или на побывку? Я-то в столице не задержусь, заберу своих — и обратно. Трудиться на благо, так сказать. Всё для фронта, всё для победы. А детишкам надо арбузики кушать, правильно я говорю? Арбузики поле-езные. А Вы, товарищ сержант, на фронт небось, да?

— Как повезёт, — сухо ответил сержант.

Собеседник понял его по-своему, почмокал сочными губами.

— Ну, может, и повезёт, может, в комендатуру какую пристроитесь или на склад даже.

Он попытался было прикоснуться к руке военного полуинтимным успокаивающим жестом, но встретил взгляд парня и отдёрнул ладошку.

Сержант снова отвернулся. Молодой лопоухий военный, сидящий через проход, понимающе ему улыбнулся. Тоже сержант. Ничего, впрочем, удивительного. Война срывает с мест огромные массы людей — военных, гражданских… и всякую пену, вроде вот этого собеседничка в зелёном полупальто.

— Ну ничего, ничегошеньки, — предпринял очередной заход полусобеседничек, — главное — доехали. А то едешь-едешь, едешь-едешь… Вот и вид у Вас такой утомлённый, устали, вижу? Ну ничего, отдохнёте: у нас в столице есть где отдохнуть-то, погулять где.

Наотдыхался, сумрачно подумал сержант, с трудом выныривая из этого потока. Так наотдыхался — хоть волком вой. Отличный ведь лётчик… ну, не без огрехов, конечно, но ведь и в инструкторы кого попало не берут. А в инструкторах засиделся — все бывшие курсанты давно немца бьют, а сам всё в инструкторах. На рапорта бумаги извёл…

Стыдно вспомнить, собирался даже напиться, влезть в драку — а там трибунал и в действующую часть. Ну да не довелось. Когда вызвали к начштаба, ведь не шёл — летел. Думал — наконец-то на фронт. Оказалось — осваивать новые самолёты.

Дело, конечно, доброе, нужное. Только ведь осваивать — это значит, потом снова учить летать кого-то другого. Кого-то, кто пойдёт на фронт вместо тебя.

— Надо, — сухо сказал помполёт майор Шатилин, переглядываясь с начштаба, — но добровольно. И строго секретно. Большая честь тебе оказана, понимаешь?

Он понимал. Чего ж тут, коли надо.

Тем более — новые самолёты. Наверняка ещё лучше родных "ишаков". И уж вряд ли капризнее.

Это ведь только кажется, будто летать сложно. На самом-то деле, любую машину можно приручить. Главное — не мнить себя главным. Всегда помнить, что пилот и машина — две части единой системы, и ни одна без другой не проживёт. А поскольку машина сознанием не обладает и потому сама своё поведение менять не умеет — постольку менять поведение всей системы должен человек. Это совсем просто, если не слишком-то задираться перед самолётом, любить его и учиться понимать.

А когда научишься — ради счастья летать и бить фашистского гада можно вынести всё. Страх первого настоящего боя, вечный весёлый полуголод, — хоть лётчиков и кормили лучше многих, а поди наешься, — холодные, наспех оборудованные землянки на временных аэродромах…

— У нас вот в столице отдельная квартира, — вклинился в уши голос, — а что поделать, приходится уезжать, так сказать, терпеть лишения на трудовом фронте. Всё для победы. Зато детишки арбузиков покушают, верно я говорю? Вы к арбузикам как относитесь, товарищ сержант? Говорят, плоховато в армии-то сейчас кушают.

— У Вас, гражданин, подозрительных вопросов очень много. И нос странного цвета, — громко сказал коренастый сержант, — будто накладной. Вы не шпион ли?

Ближайшие соседи, давно сложившие и проверившие скудные свои пожитки, испуганно замерли. Лопоухий военный прыснул со смеху, наблюдая палитру впечатлений на враз обвисшей физиономии полусобеседничка.

— Почему же… накладной. Это мой натуральный цвет.