Читаем без скачивания Триптих. Одиночество в Сети - Януш Леон Вишневский

Было заметно, что бармен удивился, но тем не менее он кивнул и только спросил:

— Простите, до какого времени вы платите за компьютер?

— До половины пятого. Да, и, пожалуйста, закажите мне такси на шестнадцать сорок пять.

После чего она вернулась к компьютеру и послала на его пейджер сообщение:

Якуб, выйди как можно быстрей в ICQ. Я тебе расскажу о себе все, что ты только захочешь узнать.

То, что это технически возможно, уже даже не удивляло ее. Но благодарность людям за их мудрые изобретения все так же не исчезала в ней. Ведь благодаря этим изобретениям у нее был он.

Через минуту компьютер дал ей знать, что он уже здесь:

Милая, откуда ты взялась? Только не говори мне, что Познань уже ожила.

Она обрадованно улыбнулась.

Не ожила. Ожила я. Слишком сильно я скучала по тебе и слишком радовалась понедельнику, чтобы позволить отнять его у меня какому-то рухнувшему серверу в Познани. Я в интернет-кафе ночного клуба в новом отеле в Варшаве и буду с тобой до 16.30. Я сижу недалеко от стойки, из-за которой на меня смотрит ошеломленный бармен, пью минеральную воду с лимоном и заказала бутылку красного вина. Сейчас я ее откупорю. Кроме бармена, который не в счет, здесь никого нет — только мы одни, только ты и я.

Не дожидаясь его реакции, она написала:

Якуб, через минуту я подкину тебе все сведения обо мне, а ты, пожалуйста, соблазни меня.

ТЫ СОБЛАЗНИШЬ МЕНЯ СЕГОДНЯ В ЭТОМ КЛУБЕ????????

Пожалуйста, сделай это. Мы еще ни разу не были вместе в ночном клубе, одни, и чтобы у меня в крови был алкоголь. И во второй раз это может долго не произойти. Откупорь бутылку красного вина, которое у тебя, несомненно, есть, запри на ключ дверь своего кабинета и вспомни, что сегодня утро понедельника. А ведь утро понедельника — это наше самое лучшее время. Мы, истосковавшиеся, всегда страшно долго ждем его.

Она остановилась и крикнула бармену:

— Не могли бы вы в конце концов включить какую-нибудь музыку? Желательно Б. Б. Кинга… — и добавила: — Пожалуйста.

«Наверное, он уже ничему не удивляется, этот бармен», — подумала она.

Через минуту в этом темном, но ставшем вдруг таким уютным клубе звучал блюз.

Якуб, чтобы тебе было легче и чтобы у тебя были те же шансы, как у всех, я сообщу тебе самое главное о себе. Сегодня на мне темно-зеленый кружевной лифчик, расстегивающийся спереди, черная облегающая блузка на три пуговицы, которая надевается через голову, я сегодня исключительно красива, потому что период у меня кончился два дня назад, на губах у меня темно-красная помада, и стоит мне притронуться пальцем к губам, как у меня уже бегут мурашки. Кроме того, сейчас звучит блюз твоего любимого Б. Б. Кинга, а в голове у меня бродят такие невероятные мысли, что даже мое подсознание краснеет. Короче, у тебя есть все, что нужно. Клавиатура, интернет и твои желания. Мое желание тоже. Так что НАЧИНАЙ.

Звучал ее любимый фрагмент «Dangerous Mood»[16] в исполнении Кинга и Джо Кокера, а она расстегнула на блузке все пуговицы, налила полный бокал вина, уселась поудобнее на плюшевом стуле, положила руки на клавиатуру и уставилась в монитор. Он уже писал все те нежности, которых она так ждала, а она задумалась, как так получилось, что как раз сегодня она надела именно это белье. Поднимая бокал с вином, она на секунду оторвала взгляд от монитора. Бармен неподвижно стоял с разинутым ртом, и казалось, будто он даже не дышит, чтобы не помешать тому, что тут начиналось.

@6

ОН: Ему было приятно, что удалось забронировать номер именно в этом отеле. В Новом Орлеане то был его отель.

Вчера он приехал сюда из аэропорта в такси, и когда вылез и стоял с чемоданом перед такими знакомыми белоснежными раздвижными дверьми со сверкающими латунными ручками, сердце у него забилось быстрей. В определенном смысле этот отель символизировал все, что так стремительно изменило его жизнь и его самого.

Это сюда несколько лет назад, когда он делал докторскую в университете Тьюлейн, он сбегал, чаще всего ночью, от компьютеров, книг, научных журналов, неотступных мыслей, замыслов, планов, что клубились у него в голове. Он и несколько других одержимых молодых ученых из его группы брали среди ночи такси и ехали в эту гостиницу, чтобы пить пиво или вино в патио за мраморными белыми столиками и, слушая захватывающие негритянские блюзы, спорить на любые темы, касающиеся последовательности генов is двойной спирали, либо фантазировать, что будет, когда гены эти разложат на соответствующие им белки, а те в свой черед на человеческие эмоции, мысли и поведенческие реакции. Это называлось у них «ДНК breaks», что одни расшифровывали как «перерыв для ночного керосина в Дофин», а другие — «прерывание ДНК».

Они представляли собой громогласную, крикливую компанию молодых людей, убежденных в своей правоте и безошибочности, в необыкновенности и исключительности того, что они делают, и переполненных уверенностью, что они-то и открывают новые горизонты в науке. Но лучше всего ему помнится из дней, проведенных в Новом Орлеане, энтузиазм, граничащий с какой-то хищностью. Если бы можно было вернуть время назад, то он, зная то, что знает сейчас, старательно заучивал бы на память, словно стихи, именно этот энтузиазм. Они были тогда как молодые львы. Уверенные, что мир будет принадлежать им, они были близки к звездам, что горели на ночном небе над террасой отеля «Дофин». И вчера, когда он опять стоял перед этим отелем, ему вдруг почудилось, что он вновь близок к тем звездам, хотя был день и светило яркое солнце. И ничего, что они светили не так ярко, как тогда.

Звезды ведь тоже выгорают.

И прежде чем пройти через знакомую дверь к портье, он на миг остановился. Остановился и подумал: когда придется отвечать ей, что он чувствовал, когда входил сюда — а он был уверен, что она задаст ему этот вопрос, — он скажет, что ощущал одновременно печаль и гордость. Гордость, потому что в этот город, где когда-то начинал как безвестный молодой стипендиат из Польши, да к тому же еще с фамилией, которую мало кому удавалось выговорить, его пригласили на всемирный научный конгресс как бесспорного авторитета, чтобы он прочел доклад, который желают послушать все, кто что-то представляет собой в этой области науки. А печаль, так как он неожиданно осознал, что при всех его достижениях, при всем признании и уважении, которое он вызывает, он никогда уже не испытает такого возбуждения, такой гордости и заполненности собой, как несколько лет назад, когда он исследовал последовательность генов тифозной бактерии и был уверен, что заглядывает в карты самому Творцу.

Этой гостинице «Дофин Нью-Орлеанз» были присущи простота, уютность и атмосфера, каких никогда не было и не будет у надменного «Хилтона», куда хотели запихнуть его организаторы конгресса. Вчера, когда по приезде сюда он получал ключ у необыкновенно милой и улыбчивой дамы, его очень интересовало, как выглядят здесь номера. Ведь он тут ни разу не ночевал. Если и проводил ночь, то только на террасе. Но когда он открыл дверь своего 409-го номера на четвертом этаже, то вмиг утратил дар речи. Номер оказался больше его мюнхенской квартиры; в нем были спальня, гостиная и рабочий кабинет с телефоном, компьютером и факсом. В гостиной на полке рядом с телевизором стояло серебряное ведерко, из которого выглядывала бутылка шампанского, обернутая белым полотенцем, а рядом были два бокала. А когда он вошел в спальню, то первое, что увидел, была стеклянная ваза с лилиями на черном мраморном столике у окна. Он прекрасно помнил такие лилии. Он позвонил портье, намереваясь поинтересоваться, не произошла ли какая-нибудь ошибка, поскольку он заказал по Интернету из Мюнхена обычный одноместный номер. Дама, выдавшая ему ключи, сказала:

— Я узнала вас сразу, как только вы вошли. Это ведь вы несколько лет назад собирали деньги на операцию для девочки то ли из Польши, то ли из Голландии, я уже сейчас точно не помню. Вы ведь ее спасли, да? Моей дочке тогда тоже было восемь лет, как той девочке. Когда я читала обо всем этом в газете, у меня мурашки бежали по телу при мысли, как ее мать должна была перед вами преклоняться. И подумала, что вам понравится этот номер. Этот у нас самый лучший. Сам Джон Ли Хукер останавливался в нем, когда приезжал сюда играть в Презервейшн-Холле. Вы знаете Хукера?

Кладя телефонную трубку, он подумал: неужели возможно помнить, что ты чувствовал, когда читал несколько лет назад в газете какую-то статью. Может быть, когда у него тоже будет дочка, он поймет, что такое возможно.

Но это было вчера. Сегодня он уже не сомневался: эта женщина должна быть исключением.

Память — функция эмоций.

Эмоции, и притом совершенно необыкновенные, начались с утра. Он спустился позавтракать на террасу рядом с бассейном, которую каждое утро превращали в маленький зал ресторана. Под музыку Моцарта, льющуюся из громкоговорителей, он пил ужасный американский кофе, дожидался своих тостов и одновременно просматривал электронную почту на сервере в Мюнхене. Изобретательный владелец отеля, идя в ногу со временем, установил на каждом столе сдвоенную телефонную розетку. Таким образом два человека, пользуясь своими ноутбуками, могли подключиться к интернету. Великолепная и, в сущности, простейшая мысль. Что может быть приятней, чем утренний мейл, рядом с утренней газетой? Бумажной, лежащей рядом с чашкой кофе, и любимой электронной из Японии, Австралии, Германии или Польши.