Читаем без скачивания Искатель. 1964. Выпуск №5 - Гюнтер Продель

Кедрин растворил дверь в лабораторию Слепцова, который настолько уже стал принадлежностью сектора остронаправленной связи, что не могло быть сектора без него. «Нет, разумеется, не могло, — рассеянно подумал Кедрин, смахивая пыль с ладони, которой только что держался за ручку двери. — Разумеется, не могло…»

Старик сидел за своим столом и смотрел в бесконечность, очевидно сосредоточиваясь для очередного сеанса работы с Элмо. Взгляд его возвращался из бесконечности со скоростью света, и все же потребовалось какое-то время, чтобы он уперся в стоящего на пороге Кедрина, и еще секунды — для того, чтобы полученная зрением информация дошла до идентифицирующих центров мозга. Наконец это произошло.

Кедрин с удовольствием наблюдал, как около рта старика обозначились глубокие морщины, показались зубы, подбородок выдвинулся вперед, и, наконец, веселое кряхтенье наполнило комнату.

— Кедрин, — сказал Слепцов. — Кедрин или оптический обман… — Он замолчал, словно что-то припоминая. — Кедрин… — повторил он, потом улыбнулся. — Что же, привет блудному сыну, который возвращается!

— Раскрывайте ваши старые объятия, — сказал Кедрин. — Принимайте блудного сына.

— Ну, — сказал старик и протестующе вытянул руку, — пощади мои кости. Объятий не будет.

— Так… — пробормотал Кедрин. — Не очень ласково.

— У меня есть на то причины. Но об этом — позже. Хорошо, что ты вернулся, хотя мог бы и поторопиться. Впрочем, лучше поздно… Ты совсем?

— Наверное, — сказал Кедрин, зная, что за этим последует вопрос: абсолютно точно?

— Абсолютно точно? — спросил старик.

— Если говорить абсолютно точно, то не знаю. Но, наверное, да.

— Что ты оставил там?

— Любовь, — сказал Кедрин и покраснел. — Если откровенно — любовь.

— Можешь говорить откровенно.

— И потом… какие-то странные мысли.

— Расскажи, — вымолвил старик, и взгляд его вновь устремился вдаль.

— Я был там недолго — там, где работают, кроме мозга, и руками. И это было хорошо! Я стал гораздо сильнее и, думается, лучше. Потрогайте мои мускулы…

— Я не стану трогать твоих мускулов. К чему они?

— А почему умер Андрей?

— Ты понял?

— Я понял. Мне подсказали ответ там. Андрей потерял способность бороться с неожиданностью и опасностью. И вот он умер… просто от страха.

— Да, — сказал Слепцов. — Это логично. Даже больше — это верно. Но надо скорее познавать. Не отвлекаться. Это препятствует концентрации энергии. Дело человека — познавать.

Кедрин вдруг ясно ощутил — говорить с человеком, которого он считал своим учителем, ему не о чем. Продолжать разговор можно было в одном случае — если забыть, что он был там, в Приземелье.

— Я пойду, — сказал Кедрин. — Я, пожалуй, пойду…

— Иди. Подумай, примирись. Не возвращайся туда. Работай здесь. Элмо найдется.

Теперь Кедрин шагал по коридору медленно. Отыскав комнату для гостей — по счастью, пустую, — он улегся на широкий диван и долго лежал — без мыслей, без ощущений.

Потом он поднялся. За широким окном солнце снижалось к горизонту. Было тихо и ясно. Земля все-таки была самой прекрасной. Хотя и пространство — тоже. Холодовский. «Но ведь я один думаю, что он… Надо прочитать его запись».

Кедрин поискал глазами магнитофон и нашел его там, где он всегда стоял в комнате для посетителей, — на столике, рядом с пультом климатизатора. Голос Холодовского заставил Кедрина вздрогнуть — это был живой голос неживого человека, уверенный, и немного отрешенный, и спокойный, как всегда. «Так, — сказал Холодовский. — Таксор не принял запаха» Последовала пауза, потом Холодовский пробормотал что-то сердито и неразборчиво. Затем магнитофон загудел. Кедрин вспомнил — так отзывался скваммер на форсаж двигателя. Несколько минут лента перематывалась бесшумно, прозрачная лента неощутимой толщины.

«В общем, — сказал Холодовский, — моя теория, кажется, летит в архив. Или таксор не таксор, или в пространстве нет запаха. Как же нет, когда я его ощущаю? Но и прибор действует нормально, за это может поручиться все Особое звене, а это чего-нибудь да стоит!..»

Холодовский говорил необычно много, и Кедрин понял: oн подбадривал себя. Значит, все-таки это было нелегко даже тогда, когда созрел замысел.

«Ну вот, — сказал Холодовский. — В общем надо установить, есть ли запах в скваммере. Покажет ли его таксор. Если в скваммере запаха нет, как нет его и в пространстве, это значит либо, что таксор негоден, а это, как мы знаем, невозможно… (Кедрин сжал кулаки — таким невозмутимо-скучным был голос монтажника в этот миг, когда в пору было кричать от ужаса перед самим собой.) Либо все мы просто страдаем массовыми галлюцинациями. Но если запах в скваммере есть, хотя в пространстве его нет, то он возникает именно в скваммере, а почему — этого я не знаю, и никто не знает. Тогда его источник надо будет искать вовсе не там, где искал я. Придется пошарить совсем по другим диапазонам… Можно, конечно, подождать пару недель и таскать с собой в скваммере озометр. Беда только, что прибор надо переделывать, он не уместится. И время пройдет. Восемь больше одного, а, ребята?»

Он даже засмеялся, Холодовский, хотя не над чем было смеяться. Потом он оборвал смех и сказал:

«Это я подумал, как обозлятся медики. Ну ладно, монтажники с „Джордано“, схема эксперимента такова: я разгерметизируюсь, держа нижними руками озометр у дверцы. Воздух пойдет наружу, и с ним — то, что пахнет. Озометр примет. Остальное прочтете на его ленте… — Он помолчал. — Ну, как говорит Гур, делайте ваш шаг вперед!»

Он еще посопел, потом щелкнуло, раздался свист, и наступила тишина. Тишина была до самого конца ленты.

— Значит, так, — сказал Кедрин и, медленно, тяжело ступая, прошел по комнате — в угол и снова в угол. — Значит, так. Тебя не записали, Слава, но ты записался сам… Я виноват, Слава, я просто подумал, что ты — это не ты, а ты был ты — и дело с концом! И все-таки был ли запах в пространстве? Если да, то твоя империя пережила тебя. Если нет — что ж, ты дал направление другим.

Это были лишь предположения, и обе возможности были сейчас для Кедрина равно вероятны. Но Кедрин почувствовал, что трудно будет ему жить, пока он не узнает этого точно. Стало уже незачем оставаться здесь, в институте. Кедринская трасса вновь зримо уходила туда, вверх. Но он еще медлил, словно что-то держало его.

Чуть слышно жужжали машины за гладкими панелями стен. Где-то приглушенно звучала музыка, и Кедрин подумал, что, когда человечество узнает хотя бы об этих небольших эпизодах из жизни Звездолетного пояса, об этом напишут музыку, ясную и проникновенную, и музыка эта будет говорить людям: «Делайте шаг вперед!»