Читаем без скачивания Сохранять достоинство - Жорж Бернанос

Дарлан

Перевод И. Ю. Истратовой

Январь 1943 г.

Я никогда не спешу, как думают, или притворяются, будто думают, некоторые люди, вовсе не читавшие моих статей, поверять публике свои мысли: мне было бы слишком стыдно противоречить самому себе каждые две-три недели, подобно многим моим собратьям. Я не профессиональный журналист, обязанный по долгу службы во что бы то ни стало ежедневно информировать читателей; значит, имея возможность обдумать тему, а потом уже браться за перо, я был бы достоин презрения, если бы не считал, что несу ответственность за каждую написанную страницу.

Кое-кому из друзей угодно удивляться моему молчанию: я до сих пор ничего не сказал о гибели адмирала Дарлана. Сам факт, надо признаться, не представляется мне значительным, это всего лишь один из эпизодов (и его нетрудно было предвидеть) гигантской интриги — высадки американцев в Северной Африке[206], интрига эта была скорее дипломатической, чем военной, и скорее политической, чем дипломатической, впрочем, нам никогда не познать ее тайну до конца, ибо тайна эта сокрыта «от глаз людских в глубоком мраке», по выражению Шекспира. Я не преподаватель этики, но даже владей я искусством ее преподавать, надеюсь, у меня хватило бы здравого смысла не подходить к такому делу с ее мерками. Подобные операции правительства официально признают только в случае благополучного исхода, хотя их подготовку и проведение всегда поручают проходимцам. История, словно огромный город, сбрасывает нечистоты в клоаку, и людям брезгливым не стоит гулять там с фонарем.

Дорогие читатели, я пытаюсь увидеть события такими, каковы они на самом деле. Естественно, вы вольны их видеть в ином свете. Вы можете, если угодно, принимать старых лис в политике — Дарлана, Ногеса[207], Буассона — за людей с чистой совестью, жертв благородных иллюзий. В нескольких словах, шедших от самого сердца, американские генералы просветили этих честных вояк, и все они, французы и американцы, упали друг другу в объятия с криком: «Да здравствует Франция!»

Вы вправе представлять себе события именно так, дорогие читатели. Вы, но не я. На родине я слишком долго наблюдал коррупцию в действии и вижу продажные души насквозь. Впрочем, вы разбирались бы в них не хуже, чем я, если бы изоляционисты, одержавшие верх над г-ном Рузвельтом только на последних выборах в США[208], пришли к власти два года назад. Тогда Англия проиграла бы войну, и вы, без сомнения, к этому времени уже узнали бы, что такое борьба за чистоту расы и каковы ее методы. Нацию очищают от нежелательных элементов на научной основе, во имя расы, отбора, закрепления воспроизводящего типа особей, но Гитлер давным-давно решил, что латинские народы как представители низшей расы этого недостойны. Вам пришлось бы удовольствоваться эрзацем испанской инквизиции, то есть «очищением» во имя высоких принципов, нравственности, религии. Будьте уверены, это было бы не менее эффективно, и многие из моих замечательных собратьев, достаточно наивных и умиляющихся сегодня раскаянию и прямодушию явных или тайных сторонников фашизма, которых он успел навербовать в разных странах мира, в том числе и во Франции, давным-давно покоились бы на кладбище, в обществе многих других смутьянов, получивших пулю в затылок.

Благодаря урокам антитрестовского законодательства, а также недавним урокам мобилизации американцы на собственном горьком опыте узнали, что такое коррупция. И пусть себе покупают продажные души — на то они и продажные. Но, к сожалению, сегодня в США стремятся купить не свои, а наши; вы улавливаете, в чем разница, дорогой читатель? Может быть, для вас это не столь важно, зато важно для меня. В самом деле, иметь дело с гнилыми Душонками опасно, ибо от них может заразиться множество людей. Никто сегодня не сомневается в том, что нацистская пропаганда тяжкой гангреной поразила французскую элиту. Когда всех этих генералов, губернаторов, судей, крупных чиновников, уже однажды продавшихся, купят во второй или третий раз — даже во имя правого дела, — боюсь, что нашу жалкую элиту ждет судьба кур и уток, которых целый день щупают на рынке, а вечером выбрасывают на помойку. Стоит ли продолжать? Мне кажется, нет. Я слишком четко сознаю: мои непритязательные замечания, простые и ясные слова, слова француза-патриота, — подобно фильму о любви, втиснутому в кинопрограмму между двумя документальными лентами, — тонут в гуле умелой пропаганды, подменяющей реальные факты то вымышленными статистическими данными, то туманно-сентиментальными рассуждениями с явной целью лишить общество способности суждения и оставить ему одни примитивные проявления чувства. Найдется ли среди тех, кто прочтет эти строки, хоть сто, хоть десять, хоть один человек, у которого достанет мужества заткнуть уши, чтобы укрыться — пусть на мгновение — от рева официальных лозунгов? Сейчас, когда десятки миллионов болванов день и ночь твердят популярный призыв: «Надо выиграть войну любыми средствами, разбираться будем потом!» — найдется ли, повторяю, хотя бы один-единственный человек, у которого достанет мужества ответить: «Нет, простите! В 1938 году, во времена Мюнхена, вы обещали, что любыми средствами добьетесь мира, но все же разразилась война, значит, вы обесчестили нас напрасно. Ибо и в мирное, и в военное время мало не брезговать любыми средствами, нужно уметь выбрать самое подходящее, иначе говоря, главное — не быть дураками».

Генерал Жиро — американский сценарист

Перевод Е. В. Никитиной

Февраль 1943 г.

Поскольку я никогда не принадлежал к официальным организациям «Свободной Франции»[209], назвать меня с уверенностью «голлистом», пожалуй, нельзя — по крайней мере в том смысле, какой с презрением вкладывают в это слово некоторые высокопоставленные чиновники, чья плачевная ситуация сейчас, после краха Виши, похожа на положение потерянной собаки, которая ищет нового хозяина. У меня на родине потерявшихся собак отводят на живодерню, и, если никто за ними не обратится по истечении сорока восьми часов, их усыпляют осветительным газом. Следует ли говорить, что я отнюдь не желаю уничтожения оказавшихся не у дел чиновников с помощью газа! Позволю себе только заметить, что подобное, столь радикальное решение должно бы понравиться бывшим коллаборационистам. Это ведь абсолютно в фашистском или нацистском стиле…

Когда я говорю, что думаю по поводу Жиро или де Голля, я выражаю свое мнение не как человек, принадлежащий к определенной партии. Каковы бы ни были мое восхищение и моя благодарность за огромную услугу, оказанную «Свободной Францией» моей стране, хотя я не могу считать партией это объединение патриотов, факт остается фактом — никакая организация не может обойтись без дисциплины, а моя профессия писателя запрещает мне подчиняться какой бы то ни было дисциплине, за исключением той, которую предполагает в области догмы либо морали религия, к которой я принадлежу. Уже из одного только уважения к тем, кто меня читает, я не могу допустить, чтобы обо мне думали как о человеке, пишущем или хранящем молчание по приказу. Нужна ли какая-либо еще гарантия моей беспристрастности? Охотно признаюсь, что африканские события мне представляются скорее как спасительное испытание, способное удалить из наших рядов некоторое число разочарованных честолюбцев, оказавшихся не у дел паразитов — политиков, журналистов, бизнесменов, показной патриотизм которых вдохновляется прежде всего жаждой реванша. Таким образом, я могу поставить вопрос, исходя из самого обыкновенного здравого смысла.

Катастрофа 1940 года имеет две стороны: это, с одной стороны, материальная, более или менее поправимая катастрофа, а с другой — крайне острый кризис национального сознания, последствия которого пока еще непредсказуемы, потому что, если нам не удастся его преодолеть, тогда, даже в случае победы, мы останемся народом побежденных. А разрешить этот кризис можем только мы. Нельзя допустить, чтобы сегодня мы позволили контролировать либо фальсифицировать наши национальные чувства людям, которые совсем не понимают специфику нашего миролюбия, нашей духовной жизни, нашего представления о чести и с легкостью размещают в одной и той же клеточке памяти Бейяра[210] и Буффало Билла[211], Линдберга[212] и Гинемера[213]. Ставя свою огромную систему пропаганды на службу вдохновленной гнусной мюнхенской моралью политике потворства предателям, эти люди не могут не знать, что они продолжают дело деморализации, начатое в 1936 году бесчисленными агентами врага. Наша судьба — я хочу сказать, жизнь или смерть Франции — зависит сегодня от поколений, которые едва вышли из детства и не были обучены казуистике трусов. Пропаганда, о которой я говорю, может породить бунт и отчаяние в этих юных умах, навязывая им мысль, что бесчестье — это выгодная карьера и что последнее слово всегда остается за подлецами.