Читаем без скачивания Дитя Всех святых. Перстень со львом - Жан-Франсуа Намьяс

Когда она закончила, на песке остались три длинные линии метров по десять каждая. Маргаритка указала сначала на ближнюю к Франсуа полосу, потом на дальнюю:

— Здесь рай, там ад. Вы должны закрыть глаза и прочертить одну линию поперек. Если наткнетесь на ракушку, это будет ваша любовь. Если она окажется в раю — значит, счастливая, если в аду — несчастная.

Франсуа повиновался. С закрытыми глазами он пересек первую линию и почти сразу же наткнулся на раковину литторины[12]. По всей очевидности, это и была его любовь к Маргаритке. Он хотел остановиться, заявив, что больше ни одной любви в жизни у него не будет, но девушка заставила его продолжать. Вскоре он наткнулся на устрицу. Затем пересек черту, отделявшую «рай» от «ада», и повстречал еще одну любовь, на этот раз длинную ракушку из тех, что зовут «ножами». И достиг, наконец, третьей, и последней, черты. Это было все: три любви суждены ему в жизни, две в раю, одна в аду… Маргаритка, как ни в чем не бывало, подобрала и устрицу, и литторину, и «нож».

— А у меня у самой всего одна любовь, зато в раю…

Франсуа не знал, что ответить. Он вдруг осознал, как много времени прошло. Солнце опустилось совсем низко, и в замок до темноты ему не поспеть. Он сказал об этом Маргаритке, которую, казалось, это ничуть не обеспокоило.

— Поедемте к нам домой. Верхом на вашем коне мы быстро туда доберемся.

Маргаритка жила со своей бабушкой в необычной хижине на сваях, расположенной в укромной бухточке. Место было совершенно пустынное, и доступ туда — весьма непрост; Франсуа приходилось крепко держать Востока, чтобы тот не сломал себе ногу.

Маргариткино обиталище оказалось убогой лачугой. В настиле мостков, по которым только и можно было до нее добраться, не хватало досок, а оставшиеся давно подгнили. Не хватало досок и внутри, в том, что служило полом, а также в стенах и потолке. В хижине имелась одна-единственная комната. Вместо кроватей в разных ее углах лежали две циновки, а посередине из камней был сложен грубый очаг. За исключением котла да нескольких плошек — никакой утвари. По полу бегали крабы. Две чайки, которым удалось пробраться внутрь, охотились на них.

Маргариткина бабушка сидела на корточках перед очагом. Маргаритка предупредила Франсуа, что та слепа и глуха. Это не помешало старухе подняться им навстречу. У нее были совершенно седые волосы, а лицо такое же сморщенное, как песок на пляже.

— Добро пожаловать, молодой сеньор.

Франсуа удивился:

— Откуда она знает, кто я такой? Я ведь мог оказаться крестьянином или рыбаком.

— По запаху. От вас не пахнет ни землей, ни морем.

— Я мог бы оказаться солдатом.

— Смертью от вас тоже не пахнет.

С удивительной точностью слепая старуха сцапала одну из чаек и свернула ей шею. Потом поймала пять или шесть крабов и бросила все в котел, под которым был разожжен огонь. Маргаритка заметила весело:

— Вот видите, с крабами да с чайками у нас всегда найдется что поесть. С голоду тут не умрешь.

Франсуа согласно кивнул. Любовь сделала его нечувствительным ко всему, включая и эту хватающую за душу нищету. Напротив, он находил, что Маргаритка права и что место для проживания подобрано ими превосходно.

Поскольку единственным источником света в хижине были угли очага, требовалось покончить с трапезой до захода солнца. Ужин, состоящий из чайки, крабов и моллюсков, собранных Маргариткой (включая три «любви» Франсуа), прошел в молчании. Наконец старуха поднялась и сказала ласково:

— Благослови вас Бог, детки!

И направилась к одной из циновок, спать. Все так же не говоря ни слова, Маргаритка и Франсуа улеглись на другой. Франсуа снял платье с Маргаритки, разделся сам, и вот так, в присутствии слепой и глухой старухи, прошла первая ночь их любви. Маргаритка не сопротивлялась, но и не отдавалась; она принимала — молчаливая и улыбающаяся… Рядом с их циновкой в полу не хватало доски, и Франсуа мог видеть под собой море. Было полнолуние, и отблеск серебряного света на волнах и неумолчный шум прибоя стали последним его воспоминанием об этой ночи. Проснувшись, он испытал сначала лишь смутную радость. В его сознании, еще затуманенном сном, присутствовала твердая уверенность: произошло что-то особенное и наступивший день будет таким же прекрасным, как и все последующие. Наконец к нему вернулось воспоминание о Маргаритке, а потом и саму ее он увидел рядом с собой. Она тоже едва проснулась. Бабушка куда-то ушла. Франсуа не спрашивал — куда и зачем; он думал о том, что ему надо вернуться в Куссон. Уже давно пора.

Они уехали вдвоем на Востоке. Франсуа ссадил Маргаритку на взморье и взял направление к замку. Всю дорогу домой он пел. Ему хотелось рассказать всему свету о том, что с ним произошло, и в то же время накрепко сохранить то, что он считал самой неисповедимой из тайн.

Когда впереди замаячили стены Куссона, юноше почудилось, что он не видел их целый век, хотя с тех пор, как он их покинул, прошло всего двадцать четыре часа.

На этот раз Ангерран не устраивал ночную вылазку со своими людьми — как тогда, когда крестник подрался с Большим Кола. Наверняка дядя посчитал, что Франсуа уже достаточно взрослый, чтобы не ночевать дома, и не сделал ему при встрече ни единого замечания. Он лишь попросил его поскорее приступить к тренировкам.

Направляясь на занятия, Франсуа встретился с Марион. При виде ее ему тоже показалось, будто прошел целый век с тех пор, как она вошла в его жизнь. Но он был так счастлив, что улыбнулся ей. Марион не заблуждалась насчет этой улыбки. Устремившись было к нему навстречу, она вдруг резко остановилась, и лицо ее посерьезнело.

— Похоже, мотылек упорхнул к другому цветку.

Франсуа не стал скрывать.

— Да, Марион.

— Как ее звать?

— Маргаритка…

— Значит, ее вы тоже бросите. Слишком это ничтожный цветок. Я ведь вам уже говорила, когда вы спали: вы созданы для роз и лилий, а не для полевых цветов…

Франсуа вспылил:

— А я и не спал! Я все слышал! Ты болтала всякий вздор! И я стыжусь того, что между нами было. И ты… ты мне противна! Не хочу тебя больше видеть! Никогда!..

Что касается Ивейна, то он не появлялся на занятиях ни в это утро, ни в последующие. Его родители всюду искали своего сына — и в замке, и в окрестностях, но безуспешно. Наконец, чтобы утешиться, они пришли к выводу, что тот неведомо почему решил все бросить и ушел бродить по свету в поисках приключений.

Франсуа даже не задавался вопросом, куда запропастился Ивейн. Его голова была заполнена совсем другим. Вместе с любовью Маргаритки к нему вернулись все его бойцовские качества. Более того, они удесятерились. Теперь он бился ради Маргаритки. Именно о ней он думал, орудуя своим боевым цепом или выделывая чудеса ловкости на коне. Именно ради нее он хотел быть самым сильным, самым ловким. Ангерран, присутствовавший при этой метаморфозе, не верил своим глазам. Франсуа превзошел все его самые безумные надежды. Юный де Вивре и прежде был грозным бойцом, теперь же он становился почти непобедимым. Еще немного, и его можно будет сравнить с героями легенд, с самим неистовым Роландом!