Читаем без скачивания ЯТ - Сергей Трищенко

– Как всё? А дальше?

– А дальше пытаются взять друг друга на понт. У кого получилось – тот и победил. Ясно?

– Мда-а… – протянул я. Понять невозможно, пока не узнаешь, что такое понт. А они в сейфе. И откроют его непосредственно перед самым началом соревнования, в присутствии главного судьи.

Я очень хотел остаться и подолждать начала, но Том тянул меня дальше. Он не мог ждать долго. Он надеялся отыскать свой смысл жизни.

Я продолжал думать о понте. Почему-то вспомснилось – я шёл будто во сне – имя Ферапонт. Может, оно первоначально звучало несколько иначе – скажем, Ферропонт, то есть Железный понт. Ведь “феррум» по-латыни «железо». Но при чём тут железо? Хотя железо в те годы ценилось высоко. Высоко? Не в высоте ли разгадка? Я вспомнил Понт Эвксинский, подумал, что понтом древние греки называли любое море вообще… но ни до чего не додумался.

В задумчивости проходя мимо стоящего на пути человека, я случаянно толкнул его плечом. Он взмахнул руками, едва не упал, но всё же удержался, хотя ему и пришлось сделать шаг в сторону. Я машинально извинился и хотел пройти дальше, да не тут-то было – было было ещё дальше, чем я думал.

– Молодой человек, – услышал я негодующий возглас, сильно тлкнувший меня в спину, – вы сбили меня с панталыка!

Я стремсительно – чуть не со свистом рассекая воздух – обернулся.

– Где, где оно?

– Вот, – незнакомец указал себе под ноги.

– Вот это? – разочарованно протянул я. – Вот такой он есть?

– Не он, оно, – строго поправил меня человек. – Панталыко.

– Это что же: лыко, содранное рогами оленя? То есть пантами? Или сделанное из? – добавил я, вспомнив Мэри Поппинс.

– Ну, знаете!.. – у незнакомца не хватило слов. Он нагнулся, взял под мышку панталыко и удалился – в гордом молчании, разумеется. Молчание окружало его, словно ореолом. Или ареалом. Ареал ореола… А реален ли орёл? Несомненно: где-то же он обитает, в каком-то ареале, то есть, по-нашему, районе.

А панталыко… и ничего особенного. Круглое, вроде коврика, и имеет чётко очерченные или же вывязанные места для ног – чтобы знать, куда становиться.

– Иначе оно называется «точка зрения», – пояснил неизвестно откуда подошедший Гид. – У каждого сугубо своя… хотя многие пользуются и чужими, а некоторые не имеют вообще. Но, согласитесь, труднее всего сбить с того, чего не имеешь.

– А ещё есть «сбить с толку»?

– Есть. Но сбить с панталыка – более древняя игра.

– А мне всегда казалось, – вмешался в наш разговор Том, – что точка зрения – именно точка, откуда можно смотреть.

– Правильно, – удивился Гид, – вот он с неё и смотрит. Становится и смотрит.

– А если когда меняют точку зрения?

– Берут другой коврик. А можно этот переставить на другое место. Очень удобно.

Мило беседуя, мы пересекли тенистовую липной аллее… то есть пенистую литой алле… то есть тетлистовую липтоную анлею… в общем, сами разберётесь, и вышли на широкую утоптанную площадку, в центре которой несколько солидного вида мужчин в цилиндрах и смокингах с алчущим взором в руках бегали по кругу за привязанным к длинному шнуру чистоганом. Шнур крепился к консоли, вращающейся на центральном столбике. Увидели ли мы аттракцион, или что-то иное, мы узнать не успели. Да и не хотелось. Потому что впереди нас ожидало нечто более интересное. Здесь тлпился – очень тесно – народ, а народ толк в зрелищах знает, потому и толкается.

Чем ближе мы подходили, тем яснее видели, что перед нами раскинулся мини-зоопарк со стоящими в ряд клетками и сидящими в них… но что именно в них сидело?

Первая на входе клетка, несомненно, содержала в себе гвоздь сезона. Толпа вокруг неё стояла самая большая.

– Осада зоосада, – заметил Том, глядя на волнующуюся толпочередь.

Люди во все глаза – у кого скок было – разглядывали диковинку. «Что это? Что это?» – с разных сторон раздавались вопросы, хотя на клетке висела белая табличка с чётко чернеющей каллиграфически выведенной надписью: «Сквозьзубие. Экзотический вариант».

Я вспомнил молодого человека у кузницы. У того, по-моему, сквозьзубие выглядело намного больше и солидней.

Полюбовавшись, мы двигнулись в обход клеток, над которыми висела общая вывеска: «Хрычники» и случайно остановились у той, где содержались ругательства. Сначала мы наткнулись на обрывок разговора, который помешал нам пройти, а затем и на сам разговор. Сначала мы стали свидетелями, потом – участниками:

– Мы ходим в каменные джунгли. Там в тёмных знакоулках иногда встречаются дикие ругательства. Мы их ловим, приручаем…

– Чтобы стали домашними? – догадался Том.

– Да, и одомашненными – когда поют оду машинам.

Некоторые из ругательств смотрелись настолько грязными, что погонщик тщетно пытался отмыть их шампунем и мыльной пеной.

– Отмывка – первая стадия перед превращением в домашние, – пояснил служитель, – перед дрессировкой.

– Мы не просто показываем зверей, – пояснил второй, – а занимаемся научной работой. Например, одомашниваем их, вводим в быт, обихлод… обихлад… обихлуб… – его заклинило.

Ругательства выли и кусали друг друга.

– Собствекнно говоря, сколько веков ни спорят о них, а особого различия между ними нет, – пояснил Гид, – просто люди привыкают к диким и воспринимают их потом как домашние. А на самом деле они все привносят дикость в нашу жизнь.

В следующих клетках сидели последовательно: дикий крик, дикая радость, дикий восторг – очень-очень дикие.

– Но такие имеются и домашние, – предупредил служитель, – желающие могут приобрести в личное пользование.

Умысел сидел злой, оскаленный и весь встрёпанный, в отдельных местах слегка шероховатый. Противный и неповоротливый.

– Умыться бы ему – вишь, он сел в лужу, – проговорил Том.

– Лез в душу, а сел в лужу, – подтвердил укротитель, – там-то мы его и поймали.

– Это не зоопарк, это словопарк, – заметил Том.

– Совершенно верно, – поклонился служитель.

– А можно посмотреть на слова-паразиты? – попросил Том, – а то мне дома родители постоянно говорят, чтобы я с ними боролся, а я их в глаза не видел.

– Есть не только слова-паразиты, – пояснил служитель, – есть ещё слова-поразиты, поражающие слух при первом звуке. Есть слова-позаразиты, которые, обладая всеми перечисленными свойствами, тем не менее позарез нужны. Есть слова-позазиты – только для позы… ну и другие. Вот они все тут представлены, – и он обвёл рукой ряды клеток, террариумов и аквариумов.

Особенно любопытно выглядело жёлто-зелёное «значит», метавшееся по клетке, да ещё, пожалуй, ни на что не похожее, ни с чем не сравнимое, какое-то непонятное «понимашь».

Остальные не особо запомнились – разве что «однако», спокойно спавшее и лишь слегка вздрагивающее ухом, да «тасазать», нервно взлаивающее на каждого посетителя. На Тома лайнуло три раза, но он не моргнул ни одного. Ни единым веком – ни золотым, ни серебряным. Том иногда бывает очень оригинальным.

– Скажите, – обратился я к служителю, – а если ругательство одновременно является и словом-паразитом, куда вы его определяете?

– Посылаем подальше, – пожал плечами служитель.

В следующих клетках размещалась экзотика.

Изящество извивалось во все стороны.

– Извиящество, – пробормотал Том.

– Оно дальше, – извинился служитель.

– А ещё что имеется из данного семейства? – спросил я.

– Извольте: измеящество, извивающество, извинящество, иззвенящество, изменящество, изтебящество… – он указывал рукой называемые варианты.

Вдруг послышался топот. Подвели итоги – на показ. Итоги били копытами и дико ржали. А потом взвились на дыбы и ускакали.

– Лучше бы ты часы подвёл, – услышал я чей-то голос, но оборачиваться не стал, потому что знал: я обернусь, а там опять никого не будет.

Чтобы удержаться от оборачивания – вдруг бы я превратился в дремучий бор? – я усилил внимание к клеткам и вольерам. И нашёл, на что посмотреть.

Дикое любопытство металлось, звеня, по клетке, вытягивая длинную морду – наподобие муравьединой, с которой капала слюна.

– Это не морда, это язык, – пояснил Гид.

– Язык?!. – я присмотрелся. Действительно, язык. Морда выглядела намного тоньше и меньше.

Мне понравилось животное, сидевшее в клетке с неброской надписью: «Нечто несусветное». Все смотрели на него, широко раскрыв глаза: иначе оно не помещалось в поле зрения. И в то же время оно светилось – приятным светом, который, однако, мешал рассмотреть детали его анатомии.

Образинец сидел смурно, не то нахохлившись, не то набычившись, не то основательно вызверившись.

– А вот тот самый хвост, который вертит собакой, – пояснил экскурсовод, указывая на клетку.

Хвост стоял на месте мощно и незыблемо. А собака вертелась вокруг него так, что блестели три круга: глаз, зубов и мокрого кончика носа. Остальное смазывалось вихрем движения.

В особом стеклянном боксе сидела Смазливая муха, постоянно прихорашиваясь.