Читаем без скачивания Самые красивые пары советского кино - Федор Раззаков

Несмотря на внезапно вспыхнувшее чувство к молодой актрисе, Шукшин по-прежнему позволял себе напиваться. И при этом вел себя, мягко говоря, не очень красиво.

Вот как об этом вспоминает их коллега С. Любшин: «Когда Вася за оглоблю брался, из группы к нему просто подойти не могли. Только Лида Федосеева (тогда хрупкая, тоненькая, изящная, городская) смело входила в тот огненный круг, который он оглоблей описывал, обнимала его через плечо – он слабел, затихал на глазах – и вела домой… После этих сцен, приходя на съемку, он в людей всматривался: обидел он накануне человека или нет? Не помнил, что вечером было. Никто ему ни слова не говорил, только глаза отводили, а он, как ребенок, по взглядам пытался определить, что вчера вытворял. Если ничего страшного, он так радовался, таким легким и веселым человеком становился! А я однажды его на путь истинный попытался направить: мол, вы, известный писатель, актер, да еще и режиссер, ну как же можете себе такие вещи позволять? Он в ответ – матом. Несколько дней я с ним не здоровался. После этого в два или три ночи в окошко моего домика на побережье кто-то постучался. Открываю – мошка прибрежная полетела. Смотрю, Шукшин стоит. Кинул он мне в комнату рассказов семь. «На, – говорит, – прочти вот, я сейчас написал». И остался у окна ждать. Когда я прочитал, мне так стыдно стало, что я ему замечания посмел делать… «Ну, понял?» – бросил он мне фразу и пошел в темноту в сторону моря…»

Правда, выпивал Василий в свободное от съемок время. В кадр же всегда входил свежий. В процессе съемок он вызвал с Алтая своих маленьких племянника и племянницу, детей сестры Наташи. Сделал это для того, чтобы детишки увидели наконец море, про которое читали только в книжках.

Между тем 12 февраля 1965 года у Виктории Софроновой родилась от Шукшина девочка. Ее назвали Катей. Узнав об этом, Шукшин приехал в роддом и передал молодой матери… бутылку портвейна. И, самое удивительное, его передачу приняли.

Через несколько дней Викторию с ребенком выписали из роддома, а на улице их уже дожидался Шукшин. Но радостной встречи не получилось. Виктория к тому времени уже знала, что Василий встречается с другой женщиной, и тут же, возле роддома, потребовала сделать окончательный выбор. Ничего вразумительного Шукшин ей сказать не смог, и она его прогнала. Правда, он потом продолжал приходить к ней и ребенку, однако прежних теплых отношений между ними уже не было.

В. Софронова вспоминает: «Вася оказался меж двух огней. Он жил то с Лидой, то со мной. Ему дали квартиру в Свиблове, и когда у него с ней что-то не заладилось и она ушла, он как-то пригласил нас с Катей к себе. Мы приехали, но мне там было неуютно. К тому же Вася пил. Мы уехали к себе…»

Вспоминает режиссер С. Ростоцкий: «У меня в столе лежит копия письма, которое я однажды направил Василию Шукшину в его алтайские Сростки. Не так давно мне эту копию передала одна женщина. В свое время у Василия Макаровича было очень тяжелое положение – и творческое, и бытовое. Лечился он двумя способами: русским национальным напитком и поездками на родину в Сростки. Вот уехал он как-то в очередной раз. Я в этот период фильм снимал. И вдруг вызывает меня директор Киностудии имени Горького Григорий Иванович Бритиков и говорит: «Стас, с Васей плохо, поезжай, привези». Не мог я тогда поехать – нельзя было бросить съемочную группу, остановить картину. Сел за это письмо. В нем я рассуждал о самоубийстве – все ведь боялись именно того, что Шукшин что-нибудь с собой сделает. А я писал о своем поколении, о войне, о том, что вхожу в три процента счастливчиков 1922 года рождения, которые вернулись в мае 1945‑го. Василий Макарович приехал. Надо было его знать… Он подошел ко мне в коридоре киностудии и пожал руку: «Спасибо».

А вот что вспоминает о тогдашнем состоянии мужа Л. Федосеева-Шукшина: «Вася мог две-три недели пить, был агрессивный, буйный. Я выгоняла из дома всех, кого он приводил. На себе его не раз притаскивала. Был даже случай, когда увидела мужа лежащим около дома, а я тогда была беременная. Лифт не работал. Что делать? Взвалила на себя и потащила. Думала, рожу. До этого два года у нас не было детей, для меня это было трагедией. Когда же родилась Маша (в мае 1967 года), он бросил на время пить. Дети его спасли…

Он за 10 лет нашей жизни только раза три, от силы пять объяснялся мне в любви, да и то – от обиды или ревности. И вместе с тем хорошо знал меня, понимал».

К слову, пить Шукшин бросил после одного дикого случая, который произошел с ним во время прогулки с новорожденной Машей. На улице он встретил своего давнего собутыльника, который и зазвал его в ближайшую пивнушку отметить рождение дочери. Коляску с ребенком Шукшин оставил у входа в кафе, рассчитывая управиться быстро. Но, тяпнув пару рюмок, вскоре забыл о девочке и, когда выходил из кафе, даже не посмотрел в ее сторону. Можете представить себе состояние его жены, когда он заявился домой без дочери?! Супруги вдвоем сломя голову бросились назад к пивнушке (при этом Федосеева была беременна уже второй дочкой, Олей). К счастью, все обошлось – коляска стояла на том же месте. Но больше всего был счастлив Шукшин, который с того самого дня дал зарок никогда больше не пить. И, как известно, клятву свою сдержал.

Через год после рождения Маши – в июле 1968‑го – в семье Шукшиных родилась еще одна девочка – Оля. Это радостное известие застало Шукшина в окрестностях Владимира, на съемках картины «Странные люди». В основу ее легли три шукшинских рассказа: «Чудик», «Миль пардон, мадам!» и «Думы».

Шукшин безумно любил своих дочек! Однажды на этой почве даже едва не убил собственную жену. Случилось это на Масленицу. Василий уехал на съемки, а Лидия осталась присматривать за крошечными детьми. Неожиданно к ней зашли Жанна Болотова и Николай Губенко (они только-только начали жить вместе) и пригласили в Дом архитекторов на вечеринку. И Лидия пошла, оставив девочек на попечение 13‑летней племянницы. А ночью домой внезапно нагрянул Шукшин…

Лидия вернулась домой под утро и обнаружила, что дверь закрыта на цепочку. Она позвонила, рассчитывая, что в дверях покажется племянница. А вместо этого увидела… летящий в нее топор. Его метнул, заметив в дверном проеме силуэт жены, Василий Шукшин. Потом он резко распахнул дверь и втащил жену в коридор. Далее послушаем ее собственный рассказ:

«Он втащил меня в кабинет, стал колошматить. Это счастье, что я была в шубе и в шапке. Он бы меня, наверное, убил, будь я раздета. Ползком, сдерживая рыдания, чтобы не разбудить детей, я отползла в комнату. Только видела тень в его комнате и запах сигарет. Он беспрестанно курил и ходил из кабинета в кухню. Ко мне он уже не подходил. Я не спала, рыдала и боялась выйти из своей комнаты. Но под утро пришла на кухню. Он сидел и плакал. Я встала перед ним на колени, и он встал. «Вася, прости, но я ни в чем не виновата», – говорю. Он взял меня за руку и привел в свой кабинет, где спал и работал. Откидывает подушку, а там – монтировочный ключ. «Я тебя хотел убить. Как ты могла оставить детей на тринадцатилетнюю племянницу?» И больше никакого укора…»